Истощенная? Да, возможно, она и выглядела такой. Моей слабой, истощенной богиней, заточенной в плену в ожидании собственной казни.
— И все же прекрасна.
Распахнул стеклянную дверь за решетками и вошел в ее комнату-клетку.
— Есть что-то, что может испортить твою красоту, Ассоль? Испортить настолько, чтобы не хотелось сломать ее самому? Собственными пальцами?
* * *
Я ждала, когда он придет. О, как я этого ждала. После всех дней ада, через которые он меня провел с особой, изощренной жестокостью выдергивая из ломки практически без врачей, на одном успокоительном, когда лезешь на стены и ломаешь о них ногти от боли и от панической люти внутри. Когда ползаешь на четвереньках по полу, выблевывая собственные внутренности, ломаешь ногти о стены и просто воешь от боли везде.
И смотрел… я знаю, как он на это смотрел, наслаждаясь. И как? Тебе понравилось, Саша? Понравилось видеть, во что и в кого ты меня превратил? Кем я стала из-за тебя, подонок? Ты мастурбировал, когда я рвала на себе волосы и одежду и проклинала тебя, желая тебе самой жестокой смерти, а потом ползала на коленях и умоляла унять мою боль, бросалась на прутья своей темницы? Помнишь, как когда-то ты обхватывал ладонью член и дергал по нему вверх и вниз, когда я голая извивалась за твоей клеткой и терлась о нее, пока ты не сатанел до такой степени, что брал прямо через нее, как голодное животное?
Но я была рада, что избавилась от кокаина и этого тумана, который помогал мне не слышать по ночам детские крики и его лживые клятвы в любви. Так я могла ненавидеть его сильнее, я чувствовала каждую грань своей ненависти, каждую ее черточку и зазубринку. Она, как адская татуировка, была выжжена на мне изнутри, и я собиралась показать ему ее грани. Все грани моей ненависти к нему. Может быть, я и по ту сторону клетки, но я не та наивная девочка, которую он бросил беременной и обрек на гниение живьем.
Как же он изменился. Этот лоск, эта новая прическа и короткая ухоженная борода, безумно дорогие вещи — часы, запонки, а под ними лютый, страшный и уже заматеревший зверь, и я знаю, на что он способен. Я помню, как он рвал людей голыми руками. Вешал на крючья, как свиней, и выдергивал им кишки.
Кто знает тебя так же хорошо, как я, Саша? Мой Саша… мой предатель, мой палач, мой любимый.
Только одно осталось неизменно… несмотря на жгучую едкую ненависть, я все же до дикой дрожи была рада его видеть и жадно пожирала взглядом его лицо, голос, его запах всем своим изголодавшимся естеством. Потому что он — часть меня, потому что он в меня въелся молекулами ДНК моего умершего младенца. И это та связь, которую разорвет только смерть… и то не факт.
— Некоторые вещи остаются неизменными. Например, твой дорогой костюм и твоя прическа, твои часы… ничто не скроет, кто ты такой на самом деле, Саша.
Сделала несколько шагов к нему, глядя в жгучие темные глаза, испепеляющие меня насмешливым взглядом.
— Ты всегда любил все делать сам. Я думаю, ты придумал множество способов, как испортить и сломать меня. И я с замиранием сердца жду каждый из них. Здесь ведь так скучно.
* * *
— Скука — не самая худшая вещь, девочка. Она до предела честная. Впрочем, — я усмехнулся, думая о том, насколько она права. Я не просто придумал множество способов. Я пришел к каждому из них опытным путем, — честность никогда не входила в сферу твоих интересов, так ведь?
И да, ей было не просто смертельно скучно… нет, она в полной мере ощутила на себе составляющие части этого предложения. Сначала — что означает слово "смертельно", когда она молила меня о собственной кончине. Сначала проклинала и желала мне самому сдохнуть, если я не дам дозу… да, я слышал ее проклятья и чувствовал, как от меня методично, болезненно, с мясом отслаивается другая часть меня самого. Та, которая скалится окровавленной пастью ее анафеме, отдиралась полыхающей бордовым пламенем плотью от той, что сгорала в агонии из-за нее.
Затем она начала просить меня о смерти. Выкрикивала, угрожала и унизительно ползала по полу клетки на четвереньках, умоляя прекратить ломку.
А после, когда мы оба поняли, что она выдерживает… что ей, нет, нам обоим удалось приглушить эту зависимость, победить эту тварь ценой ее многодневных страданий, девочке стало не просто скучно в одиночестве своей тюрьмы без единого человека рядом, которому можно было бы сказать хотя бы пару слов. Это была дикая смесь из эмоций, которые появлялись на ее лице, стоило услышать малейшее движение возле своей клетки… и каждый раз калейдоскоп завершался разочарованием. Она ждала меня. Моя маленькая лживая красивая сучка продолжала ждать меня, всматриваясь в эту сторону своей золотой клетки.
— Ты права. Ни одна одежда, ни один аксессуар, ничто не способно скрыть настоящее лицо человека. Как, впрочем, и ни одна маска. Рано или просто маски спадают, обнажая под своей прекрасной, но такой искусственной оболочкой, — не смог сдержаться от желания коснуться костяшками пальцев ее нежной скулы, — обнажая самую уродливую, самую кровожадную свою суть.
И стиснул челюсти так, что показалось, раскрошатся зубы… чеееерт… сколько лет должно пройти, чтобы от прикосновения к этой дряни перестало вот так насквозь простреливать током все тело?
— Ты представляла их, так? Все эти способы. Наверняка, представляла. Ты же так хорошо меня знаешь, — кажется, можно бесконечно долго вот так гладить ее щеки, тонкие веки, осторожно дотрагиваясь до трепещущих кончиков длинных ресниц, — какой из них тебе понравился больше всего?
* * *
Конечно, он знал, что я лгу. О, мы прекрасно друг друга изучили, чтобы знать, куда бить больнее и чувствительней. Куда вонзить нож и в какую сторону провернуть. И в этом и был самый концентрат смертельного яда. Потому что я с каким-то унизительно триумфальным удовольствием видела, что ему не все равно. Ему больно, когда я бью… и это мои победы. Это мой личный кайф. Скорей всего, он меня убьет. Ведь ты привез меня сюда умирать, Саша? Верно? Этот остров — моя могила, и закапывать ты будешь медленно.
А еще я видела чисто мужской блеск в его глазах, тот самый, голодный, от которого у меня самой сводило жаждой все тело и превращало нас обоих в зверей, алчущих плоти друг друга. До исступленного сумасшествия.
Он с ним не справлялся, не мог подавить или спрятать за маской холодного безразличия и цинизма. Мой умный Саша, мой гений, мой бог сарказма и убийственных взглядов. Я восхищаюсь тобой так же сильно, как и желаю тебе корчиться от боли… И ведь ты будешь. Вместе со мной. Будешь и, подобно истинному психопату, ждешь своей порции, как и я. Обещаю, я сделаю все, чтобы ты иногда сгибался от нее пополам. В ту секунду, когда поняла, что тебе не все равно, я вынесла приговор и тебе. Мы ведь умрем здесь вместе, да, любимый?
Тронул мое лицо, и я дернулась от прикосновений его пальцев, от слабости все еще шумело в голове, и после ломки остался тремор в руках. И после его слов я задрожала уже по иной причине… по той самой, на которую он намекал каждым своим словом.
Перехватила его руку и поднесла к своему лицу, выискивая под тюремными татуировками старые шрамы… Когда-то он сбивал их о стены своей клетки, если я не приходила к нему. Нашла и провела по ним кончиками пальцев. А потом жадно поцеловала каждый из них, ввергая его в диссонанс вместе с собой. И тут же отшвырнула его руку, с вызовом глядя в черные глаза.
— Тот, в котором ты грязно меня трахаешь, Сашааа. Пачкаешь собой, рвешь мое тело на части.
Облокачиваясь о стену, смотреть ему в глаза, позволяя тонкой лямке платья упасть с плеча, а краю материи зацепиться за торчащий сосок и держаться только на нем.
* * *
Сучка… моя маленькая наглая сучка, изучившая меня лучше меня самого. Соблазнительная… до невероятной, до жуткой боли соблазнительная сучка с задернутым поволокой похоти взглядом. Ее слова — порочный фон тому зрелищу, которое легким движением плеча намеренно открыла моему взгляду. А я повелся на него. Моментально. Сжав ладони в кулаки и не в силах оторваться от этого острого соска, за который зацепилось ее платье. На самом деле ничего. Сотни абсолютно голых девиц, бесстыже раздвигающих свои ноги и демонстрирующих свои призывно влажные дырочки, проигрывали этой хрупкой маленькой дряни, прикрытой долбаной тканью. Ведьма. Чертова ведьма, на которую стоит так, как не стоит ни на одну больше шлюху в мире, даже самую искушенную.
И тут же напоминанием самому себе: а она ничем не отличается от них. Такая же шалава, продающая свое тело за блага. А тебе просто повезло сегодня оказаться тем, кто отымеет ее.
Поднял взгляд к ее лицу и чертыхнулся, увидев приоткрытый рот и лихорадочно горящие глаза… даааа, в них та самая лихорадка, которой заражала меня девочка все те десять лет. В которую окунался сам. С гребаным мазохизмом и бешеным удовольствием.
К ней. Не считая шаги и слушая гул в ушах… так ревет похоть. Воет диким зверем, алчно желая утолить свою жажду, корчится в той самой лихорадке… и она у нас общая сейчас на двоих, так, девочка?
ГЛАВА 5. БЕС. АССОЛЬ
Сдернул ткань с ее груди и сжал сильнее зубы, услышав ее выдох. Да, маленькая, с тобой я тоже иногда забываю дышать, чтобы потом корчиться в смраде твоей лжи и предательства.
Приблизившись так, чтобы жадно втягивать в себя запах ее тела. Ни капли духов. Как я люблю. Сжал упругую грудь, склонившись к самому ее лицу, провел большим пальцем по вытянувшемуся, упершемуся в мою ладонь розовому соску.
— Ложь… ты вся соткана из лжи, девочка.
Языком по ее шее. От ключицы вверх, к подбородку, не сдержав рычания от вкуса ее кожи, от которого в позвоночник выстрелило смертельной дозой адреналина.
— Нежная… до ошизения нежная снаружи, моя Ассоль.
Прикусывая острый подбородок, подняться к губам, чтобы обвести их языком, прижимаясь ноющим членом к ее животу.
— И такая испорченная, такая развратная, конченная дрянь внутри.
Опустив одну руку между ее ног, чтобы впиться зубами в раскрывшиеся губы, когда мы выдохнули оба… когда мои пальцы скользнули по влажной расщелине вверх и вниз.
— Но ты права.
Отстранившись, чтобы ворваться между мягких губ языком.
— Ты, как всегда, прочла меня верно.
Раздвигая складки ее лона, надавливая ладонью, заставить ее выгнуться, подставив второй руке грудь, которую стискиваю, приподнимая вверх… моя фантазия. Мое наваждение всех этих лет сейчас оживает, сводя с ума, снося башню и вызывая животное желание разорвать ее на части.
— Это определенно мой любимый способ.
Пальцами скользнуть в ее плоть, сплетая язык с язычком Ассоль… выдыхая в ее рот собственную агонию по этому телу.
* * *
Этот взгляд… как же я с ума сходила по этому дикому взгляду, когда похоть граничит с безумием и все тело колотит от потребности, от примитива на грани инстинктов. Отдать ему все. Отдать ему каждый клочок своего тела, отдать каждый клочок души, быть грязно им оттраханной, так порочно и так пошло, как ни в одном, даже самом откровенном порно, потому что все по-настоящему. Смотрит на мою грудь, и я вижу, как застыл его взгляд, как дергается кадык, потому что он судорожно сглатывает слюну. Он всегда так реагировал на меня… всегда — мучительно остро, заражая вожделением на грани фола. Заражая своей первобытной дикостью.
Этот рывок платья вниз хаотично, лихорадочно и мой выдох нетерпения. Сжимает меня так сильно, так требовательно, и я плыву… сколько лет я жила без этого ощущения? Без этого наркотика, по которому ни одной ломке не сравниться. Ни одно прикосновение не возбуждало, ни одного оргазма за все эти проклятые годы. Как ни старалась, как ни пыталась даже в голове воспроизвести секс с ним… мне были нужны его пальцы. Запах, голос. Он.
И вот она, эта бешеная дрожь, эта реакция на касание грубой и шершавой подушки пальца, цепляющей ноющий сосок, заставляющий выгнуться навстречу и, прикрыв веки, мучительно застонать от наслаждения.
Когда коснулся губами, заколотило все тело, мурашки обожгли каждый миллиметр кожи, и я впилась руками в его волосы, вдавливая лицо себе в шею, подставляясь горячим губам, голодному языку. Нет, это не ласка, он пожирает меня, он дрожит всем телом вместе со мной.
И даааа, не надо меня целовать. Кусай. Хочу боли. Много боли. Хочу, чтоб разорвало от нее… чтоб заглушила ту суку внутри, извечно вгрызающуюся в меня мразь, обгладывающую мои кости.
Коснулся пальцами между ног, и я запрокинула голову, гортанно застонав. Невольно впиваюсь ногтями в его запястье и чувствую, как накрывает… как бешено начинает пульсировать там, внизу, как я истекаю влагой ему на пальцы, и… мне не стыдно. Я снова стала женщиной. Рядом с ним. Резко вошел внутрь, накрывая мой рот губами. И я тут же сорвалась, глотая его хриплый выдох-стон мне в рот. Очень быстро, резко, остро и безжалостно, сжимая со всей силы его запястье, сокращаясь в каких-то болезненных спазмах, режущих наслаждением слишком сильно, слишком рвано. Так, что вместе с хриплым криком вырывается рыдание.
И, приоткрывая пьяные глаза, все еще содрогаясь в последних судорогах, глядя пьяными глазами в его бешеные глаза, простонать, испытывая мстительную боль от предвкушения его боли. Намеренно выискивая больное место, прицеливаясь, чтобы до мяса, чтобы его вывернуло, как и меня когда-то.
— Трахай, как хочешь… и куда хочешь… только дай мне порошок, Сашааа. Или, — пытаясь отдышаться и все еще потираясь о его пальцы, — ты думал, что, как всегда, бесплатно? Оооо, ты действительно так думал? — выдыхая ему в рот, глотая слюну пересохшими губами, — Ерунда для тебя… один маленький пакетик. Ничто для рыбного короля, а?
* * *
Грязь… когда-то она просила испачкать ее в ней. Когда-то жалобно выстанывала свое желание схлестнуться со мной в этой зловонной жиже нашего с ней болота разврата и греха… а сейчас она толкнула меня в нее с циничной, словно приклеенной к этим чувственно изогнутым губам, улыбкой. Только что, кончив так громко… так охренительно сладко, что у меня свело скулы выдрать хотя бы часть этой эйфории, обрушить ее внутрь себя, ломая кости и ребра. Только что, кончив с жадным и громким дыханием… эта тварь столкнула меня в самую вонючую грязь лицом, заставив на мгновение остановиться, застыть, потому что я вдруг понял, что не могу вдохнуть, словно нос и легкие забились этой грязью, не позволяя даже сделать вдоха.
Проклятая дрянь, в очередной раз решившая показать мне мое место.
В висках ревет диким зверем. Воет в исступленном порыве злобы, в желании разорвать на ошметки эту продажную суку, не оставив от нее даже кусочка. И хлесткой пощечиной по лицу, усмехнувшись, когда вскрикнула, приложив ладонь к щеке. Дрянь. Оттолкнул к самой стене со всей дури, с удовлетворением глядя на то, как ударилась и застонала, роняя голову на грудь. Но тут же вскинула ее, и я едва сдержал рычание в жажде придушить эту тварь. Свернуть ей шею одной рукой, сломать эту надменную пустую куклу.
Подошел к ней и, грубо схватив за голов, опустил ее на колени, с силой надавив на плечо. Расстегнул ширинку брюк, чувствуя, как начинает колотить в ярости. В ненависти к этой суке.
— Чтобы получить дозу у рыбного короля, ему нужно отсосать, Асссссоль, — ее имя вырывается с парами той само ненависти, перемежаясь с шипением, — и только если хорошо постараешься… моя маленькая шлюшка… я подумаю над твоей оплатой.
Надавив на ее скулы пальцами так, что вспыхнули болью зеленые глаза, ворваться в этот алчный рот, сжав ладонью затылок у своего паха. На всю длину. ДААА. Так, что дернулась, пытаясь освободиться. Так, что я головкой чувствую стенку ее горла. Судорожные глотательные движения. Острыми ногтями царапает мои бедра, ожесточенно пытаясь вырваться. Отчаянно. Безуспешно.
Отстранить ее от себя, наклонившись к широко открытому рту с дрожащими губами.
— Старайся, сучка, и, может, я тебе дам дозу.
И снова вонзиться между губ, чтобы начать иметь ее рот. Все, как она хотела. Грязно и беспощадно. Не позволяя освободиться, не позволяя сделать даже глоток кислорода. Исступленно толкаться быстрыми глубокими движениями, сцепив челюсти и выдыхая сквозь зубы. Глядя на ее глаза, наполненные слезами, на заплаканное лицо, испачканное слюнями, шипя, когда эта дрянь вдирается в мои бедра ногтями. Сопротивление. Война. Так вкуснее, оказалось, девочка. Ломать тебя вот так… в бою.