И снова проснулась среди ночи — на этот раз от резкой боли.
Когда увидела кровь, испытала… облегчение. Вот и все, ничего больше не нужно решать. Не нужно пытаться поверить в свою беременность.
Но все оказалось гораздо хуже.
На этот раз виновата была только я. Если бы вовремя пошла к врачу, то, что беременность внематочная, заметили бы намного раньше. И я не истекала бы кровью много часов, почти добравшись-таки до грани, за которой меня ждал мой малыш.
Оказываетя, я уже давно плачу. Шмыгаю носом, потому что он не дышит, вытираю лицо о пододеяльник. У моих слез вкус смирения — когда плачешь уже несколько часов и вот наконец доскребаешь до самого донышка, больше их не осталось, нечем плакать. И Соболев молчит. Слушает. Согревает в июльскую жару.
— Хуже всего видеть чужих детей того же возраста, какого был бы мой сын, если бы родился. Как они начинают ходить, говорить, бегать. Идут в школу. Раздирают колени, упав со скейта. Стреляют у меня десять рублей у магазина. Сейчас ему бы было тринадцать. Гулял бы за ручку с какой-нибудь девочкой…
— И ты больше не хотела попытаться?
Я резко обернулась.
Нет, он не смеялся, он правда не понимал.
Все-таки мужчина. Пусть и считает себя не таким, как все.
— Угробить третьего ребенка? — спросила зло. — Или с третьего раза все-таки угробиться самой?
— Нет, нет, нет, я не об этом… — Илья обнял одной рукой мои плечи, притиснул к себе. — Скорее — ты больше не хотела? Или боялась?
— Я не хотела даже думать об этом. Есть женщины, которым это не нужно: памперсы, плач, нарушенные планы. Почему бы мне не стать такой же?
Муж на словах со мной согласился. Да, действительно, потратим лучше деньги на ремонт, машину и путешествия, чем на школьные поборы и вечно горящую на мальчишках одежду. Нам и вдвоем хорошо, не надо выкраивать редкие минуты в отпуске, чтобы вспомнить, что такое сон. Или секс.
Не так уж он и хотел детей, это ведь случайно вышло. Ему и завещать-то наследникам нечего кроме дивана и фамилии.
Но ушел он от меня только когда его любовница уже родила.
Чтобы с гарантией.
Надо думать, он меня и правда любил. И уходил не от меня — а к ребенку.
Это я тоже поняла и простила.
— Спасибо…
Чай давно остыл, пледы промокли от пота — я скидывала их, путаясь ногами — скорее, скорее, фу, жарко!
— За что? — удивился Соболев.
— Мне нужно было кому-нибудь это рассказать.
— Спасибо, что рассказала мне, — он притронулся прохладными губами к моему виску. Отросшая щетина царапнула скулу.
И больше ничего. Ничего не сказал.
Только задумчиво качнул головой, когда я предложила:
— Теперь ты?
— Нет, маленькая. Это подождет. Тебе лучше поспать.
— Какая я тебе маленькая, мы в одном классе учились! — возмутилась я вяло. Глаза действительно закрывались, руки были ватными. Я едва удержала чашку, отставляя ее на стол. — Ты ведь будешь здесь, когда я проснусь?
Это был глупый вопрос. За окнами сгущался вечер пятницы, ему нужно было на работу.
Но Соболев кивнул:
— Буду. Обещаю. Спи.
***********
После того тяжелого разговора Илья стал обращаться со мной еще бережней и мягче.
Приносил кофе, когда мы вместе смотрели кино, укрывал одеялом зябкими вечерами, покупал мои любимые пирожные и как-то незаметно приучил, что на моем рабочем столе всегда стоит букет свежих цветов. Не тысячи роз, нет, но — нежно-розовые пионы, ярко-красные лилии, пестрые ирисы или скромная, но невероятно душистая лаванда.
На лаванде я и спохватилась, наконец заметив, что оттенки букетов всегда сочетаются с тем, над чем я работаю.
Моя новая коллекция была про лавандовые поля. Мечты о неслучившейся пока Франции. Мы уже давно заговаривали о том, что Пискля стала самостоятельной колбасой, всего один раз неделю назад споткнулась, когда лазила по смесителю в ванной и повисла вниз головой, зацепившись лапой и истерически вопя. Буквально еще неделя-две — и можно ее кому-нибудь оставить и отправиться наконец в Париж.
За время ожидания к паре дней в Париже добавилась неделя в Ницце, чтобы подлечить на море расшатанные несносными котятами нервы. В принципе мы уже обсуждали, что оттуда близко до Италии, а то Пизанскую башню я тоже не видела.
Лилово-зеленые лавандовые поля, рыжая земля между рядами, рыжий закат на бесконечно распахнутом небе — удивительно, но эта коллекция почти затмила предыдущую в глазах заказчиков.
Теперь застежки и цепочки были из золота, и оно удачно оттеняло глубокие цвета дорогого стекла, бусины из которого я заказывала по толстому глянцевому каталогу.
Цены ставила зажмурившись.
До того, как я стала заниматься украшениями, последний раз я делала что-то руками в детском саду. Ощущение нереальности происходящего и страх, что меня вот-вот выведут на чистую воду преследовали меня каждый раз, когда я выставляла работы в магазине. Пока не приходил Илья и не начинал ругаться, что я опять ставлю украшения по себестоимости.
С лавандовым браслетом и парочкой стеклянных колец в подарок я съездила в гости к маме — пообщаться, похвастаться и прощупать почву насчет того, с кем оставить Писклю. Еще до моей беременности она заявляла, что внуков нянчить не собирается, только баловать и покупать сахарную вату, щенков и барабаны. Потом эта тема как-то не обсуждалась, так что я не рискнула спрашивать ее про мелкую кошку. Но вполне самостоятельная трехмесячная котенка могла бы уже пожить у нее пару недель, забот с ней становилось все меньше.
— А с кем сейчас осталась эта твоя Пискля? — вдруг подозрительно спросила мама.
Только что она любовалась браслетом из мелких лавандовых бусин с золотым напылением — когда поворачиваешь руку они из густо-лиловых становились солнечно-сияющими. Я прекрасно понимала, что из дешевого бисера, который я бы купила на рынке в гостинце «Севастополь» вместо волшебства получилась бы примитивная пошлая поделка, но все равно почему-то неловко было признаваться маме, сколько стоят одни только материалы для этого браслета. И я соврала. Теперь ее дополнительно восхищали не только его красота, но и цена.
Переход с одной неловкой темы на другую, ситуацию не улучшил.
— Мммм… А кольцо не хочешь примерить? Оно в том же стиле и тоже с секретом, — чуть громче, чем стоило, предложила я, будто бы не услышав ее вопроса.
Мама посмотрела на меня, подняв брови. Нахмурилась.
А потом у нее сделался очень хитрый вид.
— Конечно, привози свою кошку! Присмотрю, сколько вам надо! Только лоток и корм не забудь, — бодро предложила она.
«Вам».
Свои выводы она сделала.
Никаких иллюзий я не питала.
Стоит мне выйти за дверь — начнет названивать своим знакомым из нашего дома и расспрашивать, кто ко мне ходит. Уверена, они ей еще и про монстр-лимузин расскажут.
Я пока не была готова предъявлять Соболева общественности. Это была моя тайна и моя сбывшаяся мечта. Все еще немного нереальная: воображаемый жених, актер, сошедший с плаката в комнате, джинн из старинной лампы.
Все ведь будут ахать — школьная любовь!
Так мило!
Мама к тому же может и припомнить, что он мне нравился в школе, а это еще более тайная тайна, чем мой неслучившийся сын.
Это неловкость, которая покачнет равновесие наших отношений.
Сейчас Илья любит меня чуть-чуть больше, чем я его.
Это он признался первым, он принял мою боль, он приезжает каждый день, стремится ко мне каждую минуту, пишет нежные сообщения с работы.
Мне не хочется выглядеть одержимой, которая годами выжидала и вот наконец заполучила его себе.
Равновесие нарушится, и более влюбленной и зависимой окажусь я.
Когда-нибудь я ему это расскажу, но не сейчас.
Сейчас все хорошо — Пискля растет, распушается, ест все больше корма каждый день, надрессировала нас покупать ей древесный наполнитель для лотка, другого не признает.
Совсем не похожа на прежнего заморыша. Я даже жалею, что не сделала фото ее первых дней с нами. Было бы забавно сейчас сравнить — и еще разок через год. Возвращаясь домой, я подозрительно оглядываю окрестности в поисках бело-рыжих котов и кошек.
Что я буду делать, когда найду? Не знаю. Не алименты же требовать!
Вынести Писклю познакомиться: «Знаешь, пришло время сказать, что я не твоя настоящая мама!»
Я настолько привыкла к тому, что Илья живет со мной, что даже съездила на день рождения к подруге, оставив его на хозяйстве с кошечкой.
Отлично посидела в баре, выпила пару коктейлей, но от продолжения отказалась, хотя меня уговаривали:
— У тебя же дома дети не плачут! Вон у Таньки плачут, а он все равно с нами!
Танька отмахивалась:
— Поэтому я и с вами! Надо же хоть иногда от них отдыхать, пусть муж помучается с этим вечным: «Я покакала! А я сломал кран! Аааааа, где мое одеяльце!»
Я вежливо улыбнулась, но все равно вызвала такси и поехала домой.
Туда, где меня снова кто-то ждал.
Наверное, надо было потерять это ощущение, чтобы снова научиться его ценить.
«Ты где?» — пиликнул телефон.
«В пяти минутах от дома» — написала я, глядя на окна своей квартиры. Хотелось еще немного постоять так, наслаждаясь спокойным теплым счастьем и предвкушением встречи.
«Ужинать будешь?»
И одновременно на кухне зажегся свет. Мелькнул силуэт Соболева, открылся-закрылся холодильник. Не дожидаясь ответа на сообщение, он уже отправился что-то готовить.
«Чтобы любовь твоя ко мне рождалась…
И так же долго продолжалась…»
*************
О чем мне еще мечтать, если у меня на кухне готовит ужин мужчина, не забывавший меня больше десятка лет?
— Эй, у тебя своего дома нет, что ли? — я поднялась на цыпочки и чмокнула Илью в губы, когда он вышел встречать меня в прихожей. — Как ни приду, ты все тут! Так и привыкнуть недолго.
— Есть, но там нет тебя, я проверял. И Пискли тоже. Так что привыкай, привыкай… — серьезно ответил он. — Ты подозрительно трезвая. Не понравилась вечеринка?
— Понравилась, но там нет тебя!
Пискля выбежала с деловым видом и вопросительно сказала:
— Мя?
— И тебя тоже нет, — заверила я ее. — Никто не держит в барах маленьких котяток. Может, я бы чаще туда ходила.
— Очень зря не держат, — согласился Соболев.
Но Пискля, проигнорировав нас, посеменила на кухню. Больше ее ничего не интересовало. Работать в баре она не планировала, ее и тут неплохо кормили.
Но во время ужина, ближе к десерту, я возобновила разговор:
— А если серьезно, тебе не скучно здесь со мной?
Соболев читал новости с телефона, время от времени отламывая вилкой кусок пирожного. Сегодня была пятница, но он доверил рабочие дела заместителю, чтобы отпустить меня погулять.
По его словам конец лета — мертвое время, он в зале особо не был нужен.
— Как с тобой может быть скучно? — отмахнулся он.
— Ну, у тебя на работе бурная ночная жизнь, а тут сплошное мещанство с чаем и котиками, — я тоже ковырнула вилкой пирожное.
Но воздушная «Павлова» с облаком белоснежного крема и яркими разноцветными ягодами была слишком прекрасна, чтобы ее разрушать.
Давно думала, кстати, сделать украшения в виде сладостей. Правда, тема заезженная, кто только в ней не отмечался, даже элитные бренды. Хотелось изобрести что-нибудь оригинальное, но пока в голову ничего не приходило.
— Да наелся я этой ночной жизнью, — рассмеялся Соболев. — Как вернулся из армии, понеслось: сначала концерты и гастроли, пьянки в рок-клубах, квартирники, которые заканчиваются под утро с падением последнего бойца. Когда появились деньги, вечеринки стали отвязнее. Когда купил зал — гламурнее. Но к утру что квартирник панков, что афтепати звезд первой величины выглядят примерно одинаково.
— Ого… — уважительно протянула я. — Да ты опытный мужчина, я смотрю. Все пробовал, везде побывал. Прямо чувствую себя школьницей-скромницей.
— Не уверен, что попробовал вообще все! — он потянулся и поймал прямо в воздухе Писклю, которая научилась забираться на холодильник и неожиданно прыгать оттуда кому-нибудь на голову, что и попыталась продемонстрировать. — Но постепенно пришел к выводу, что не просыпаться утром от головной боли и боли в спине, ясно мыслить и общаться с теми, с кем хочется по-настоящему — это роскошь, которую мало кто себе может позволить. Одним не хватает денег, другим мозгов, а третьи успевают сообразить и заработать, но уже не дает здоровье.
— Как мало человеку надо — только солнце, вода и свежий воздух, как сказал миллионер, отдыхающий на яхте посреди Карибского моря? — фыркнула я.
Пискля лезла на стол с упорством белорусского партизана. Больше всего ее интересовала ягода ежевики на моем пирожном. Но я этот прикол уже знала — цапнет и закатит куда-нибудь под стол, есть все равно не будет.
— Позволить себе только то, что тебе полностью подходит — это очень дорого, — кивнул Соболев. — Знаешь, что Стив Джобс, обставляя свой первый дом, купил туда только один торшер и несколько месяцев спал под ним на матрасе? Вся остальная обстановка ему не нравилась, он искал только идеальные варианты. Это очень, очень большая мудрость — не соглашаться на временные варианты и компромиссы, искать что-то по-настоящему свое.
— А когда я тебе Хайама процитировала, ты почему-то был недоволен! — ехидно заметила я.
— Потому что спать на матрасе — это тоже временный компромисс, который портит жизнь. Надо уметь вовремя остановиться в погоне за идеалом, — он отложил телефон, уже поняв, что почитать не дадут.
— А мы с Писклей временное или идеальное? — строго спросила я, подхватывая кошку на руки.
Я смотрела на Илью строго, а Пискля пристально. На ежевику.
— У меня было много времени попробовать все временные варианты, — дипломатично описал Соболев свой непристойно богатый сексуальный опыт. — Зато когда мы встретились, я понял, что ты гораздо лучше призрачного образа у меня в голове. Упорная, талантливая, умная, яркая, спокойная, умеющая любить. Немного грустная, но это ничего. У всех есть скелеты в шкафу.
От умиления я расслабилась и пропустила момент, когда мелкая бело-рыжая пакость таки извернулась и подцепила когтем ежевичку. И тут же рванулась всем телом, выскальзывая из рук с добычей.
— Ах ты! — я только бессильно посмотрела вслед заразе, разрушившей такой трогательный момент.
Соболев хохотал.
Тот еще романтик.
— И кошка у нас тоже идеальная!
— Теперь ты счастлив? — спросила я несколько более агрессивно, чем собиралась.
— Почти… — он потянулся, чтобы поцеловать меня, но в этот момент его телефон задрыгался на столе, требуя внимания. Илья кинул на него взгляд и застыл: — Черт! Прости.
Он поднес трубку к уху, отворачиваясь от меня, сказал короткое «Да?»… И вдруг я почуяла беду.
Мы с ней слишком хорошо знакомы, чтобы я не узнала ее мелкие приметы. Паузы в разговоре, закаменевшая спина, резкие слова.
— И? — сжатые губы.
Я поднесла ладонь к его руке, но не рискнула коснуться.
— Везите домой.
Рубленные фразы.
Ничего не слышно в трубке. Я бы подслушала.
— Почему? — он скрипнул зубами.
Стиснул кулак, слепо глядя перед собой в стену.
— Тогда к залу, заберу оттуда.
Когда мои пальцы наконец добрались до его кожи, он резко встал, не заметив, что оттолкнул их в сторону.
Развернулся ко мне, избегая прямого взгляда:
— Извини, мне надо срочно уехать.
— Что случилось? — спросила я с бьющимся сердцем.
— Когда я вернусь, нам надо будет поговорить, — сказал он, проходя в коридор и быстро надевая ботинки. — Пожалуйста, помни, что я тебя люблю, ладно?
И дверь захлопнулась за ним раньше, чем я успела ответить.
Я подхватила на руки Писклю и спрятала лицо в мягкую шерстку, пахнущую теплом и счастьем.
Все будет хорошо.
Он сказал «когда вернусь» и «я тебя люблю».
Но почему у меня внутри такая же ледяная тьма, как в тот день, когда погасло мое солнце?
Из рук все валилось, у еды не было вкуса, и даже Пискля перестала катать ежевику по пыльному полу и пришла выяснять, почему я сижу в кресле и ничего не делаю? А как же поиграть в смешные бусинки, до которых она однажды доберется, когда научится вспыгивать на рабочий стол?