На следующий день я увидел, что утром два гвардейца поскакали на лошадях вперед по дороге, сообщить расу о том, что мы благополучно пересекли границу. Вскоре показалась каменная башня с казармой – абиссинская застава. Солдаты были в мундирах, но босые, они выстроились в ряд и начальник отдал нам честь. Нечипоренко, ехавший впереди колонны, сделал то же самое. Сегодня мы проследуем деревню Арту. Хаким сказал, что там много горячих источников с самой разнообразной водой, но воду для еды и питья надо набрать в деревенском колодце, так как вода из источников дальше деревни содержит много солей, имеющих слабительный эффект, тогда придется стоять сутки и ждать, когда действие минеральной воды пройдет, а лошади вообще плохо переносят такую воду и ослаблены переходом, поэтому могут умереть.
Так и сделали, в древне местный староста встретил нас блюдом с инджирой – большими блинами из муки сорго темного цвета, похожими по виду на гречневые, но со специфическим вкусом. Инджира – основное мучное блюдо абиссинцев, их национальная еда, поэтому такой обычай очень напоминает наш хлеб-соль. Казаки, соскучившиеся по печеному после сухарей и галет, быстро расхватали «блины», правда, потом выяснилось, что не всем они понравились. Я предупредил, чтобы ни в коем случае не бросали инджиру на землю – это признак большого неуважения, не хочешь есть – спрячь в карман, мулу потом скормишь. Я оставил старосте пять талеров в подарок (оправданный «бакшиш») за хлеб и воду и мы простились, довольные друг другом. Я понял, что посланные к расу офицеры уже предупредили всех, что едет русский посол рас Искендер и дочь раса Мэконнына, поэтому нас везде будут встречать абиссинским хлебом-солью.
В горячих источниках мы плескались целый день, казаки помылись, постирали форму. Набирая воду в ведра, в стороне помыли лошадей. Пока Артамонов приводил мою форму в порядок, я решил сменить полевой песочник на белый мундир с фуражкой, а пробковый шлем подарил Шлоссеру, чему он был несказанно рад. Хаким, кстати, предупредил меня, что абиссинцы не любят людей в пробковых шлемах, считая их злыми фарангами или инглезами. Проехал на смирной лошадке по окрестностям, сопровождаемый двумя казаками с винтовками. Источники были самые разные с горячей и холодной водой – вот в них то и купались казаки, с удовольствием прыгая из горячей воды в холодную и обратно, были источники с сероводородным запахом и желтыми потеками серы на камнях и что меня больше всего заинтересовало – с запахом хлора, камни вокруг были покрыты целыми пластами белого кристаллического порошка, похожего на хлорид кальция. Набрал щепотку порошка – не мылится, не вызывает раздражения кожи, то есть нейтрален. Вещь, похоже, полезная, надо отдать на анализ, пусть посмотрят. Но газообразный хлор тоже есть, недаром Хаким предупредил, чтобы возле этих источников долго не находились и не купались в них. Вот и источник получения хлора для хлорирования породы с низким содержанием золота, даже отвалов, из которых еще можно добыть до семидесяти процентов содержащегося там металла (при лотковой добыче собирается только тридцать процентов золота в виде песка и самородков). Река с «блестками» золота – совсем рядом, вот и готовый золотой прииск.
Когда вернулся в лагерь, меня уже ждал гонец от отца Абу-Салеха с десятью всадниками на верблюдах. Он сказал, что привез выкуп и человека, которого шейх обещал отдать. Свита расступилась и я увидел Лаврентьева, хотя узнать его было трудно: он был с длинной бородой и очень худой, лицо было незагорелым и, пока его везли, распухло от солнечного ожога.
– Михаил Степанович, – обратился я к Лаврентьеву, – вы меня не узнаете? Я – Степенов, заместитель полковника Агеева по техническим вопросам. Сейчас вы будете свободны. Я меняю вас на пленного шейха.
Послу вождя кочевников сказал: «Почему вы так плохо содержали моего человека? Я хорошо кормил и лечил Абу-Салеха, сейчас вы его увидите».
Спросил Михаила Степановича, где те пять казаков. что вместе с ним попали в плен. Он ответил, что троих тяжелораненых кочевники добили сразу, двое умерли дней через десять. Помолчали, помянув павших. Я сказал, что у Шерстобитова тоже умер один из раненых и похоронен в Джибути, а сам сотник все же прорвался в Абиссинию и теперь, с девятью оставшимися в живых казаками, служит Менелику. Потом Лаврентьев мылся в горячем источнике и просто млел от этого – еще бы, первый раз за полгода помыться с мылом, в горячей воде…
Поняв, что больше из плена мы никого не выручим, пошел в лазарет и попросил Артамонова отдать мою полевую песочную форму освобожденному из плена офицеру и попросить кого из казаков, чтоб его подстригли и побрили. Потом обрадовал Абу-Салеха, что за ним приехали от отца и я отпускаю его. Салех поблагодарил, сказал, что он рад, что встретил такого благородного, честного и храброго человека, оказавшегося еще и искусным лекарем. Еще позавчера я всем затянул швы, посыпав раны СЦ и сказал принцу, чтобы его лекарь через две недели разрезал нитки и вытащил их. Салех предложил побрататься, на что я согласился. Тогда он взял нож (оказывается у него под халатом всегда был немаленький такой кинжал и сказал пленным слугам, чтобы налили из чайника воды. Надрезав на предплечье кожу он стряхнул несколько капель крови в кружку с водой и передал кинжал мне, я сделал тоже самое, после чего Салех разболтал воду в кружке и выпил половину, а вторую половину протянул мне. Я тоже выпил, после чего мы приложили порезы наших рук друг к другу и подержали. После этого Салех сказал, что теперь мы побратались на крови, а эти узы сильнее чем у родных братьев, потому что родной брат может оказаться не воином, а ишаком, а кровный побратим – нет, его выбирают и не каждому такая честь оказывается. Я поблагодарил и он тоже наклонил голову в знак признательности. Потом подошел к оберсту и сказал, пусть напишет для передачи по своим каналам три вопроса для человека, которого они держат в тюрьме: «Первый вопрос: Что я сказал в мансарде майору? – указать первые буквы трех слов; Второй вопрос: Как имя человека, в убийстве которого он меня подозревал?; Третий вопрос:. Название отеля, где я останавливался и в ресторане которого мы часто обедали?» Чем быстрее я получу ответы, тем быстрее Салех снова увидит Шлоссера у себя на службе. Салех сказал, что сразу же отправит гонца на телеграф в Джибути, а ответ передаст в Харар через отцов-капуцинов, которые здесь держат почту и курьеров.
Потом слуги подняли Салеха на носилках и понесли к посланцу отца. Увидев молодого шейха, все прибывшие разразились криками во славу Аллаха, а посол показал на мешки из кожи, лежащие в стороне, сказав, что там деньги. Мы подошли, он развязал горловину и я убедился, что в трех мешках серебро, видимо, по 10 тысяч талеров [49], пересчитывать не буду, а в двух мешочках поменьше, но тоже тяжелых – золотые монеты. Взяв пленных носильщиков, я перенес мешки в свою палатку, потом дал им за помощь по талеру и отпустил, сказав, что они свободны. Посмотрел, что за монетки: талеры, они талеры и есть, а вот золото было самое разнообразное – от соверенов с королевой Викторией в разном возрасте, в зависимости от года чеканки до итальянских лир с профилем короля Умберто I. Взял несколько монет разного веса и номинала и опечатал мешки своей печатью. Потом попросил Артамонова обшить их рогожей и тоже опечатал. После чего попросил казаков отнести и принять под охрану. Проходя мимо источника, увидел, как слуги погружают в него на простыне шейха – не хватало еще, чтобы рану замочили. Объяснил Салеху, что надо сказать его докторам и как надо ухаживать за раной еще две недели, а перелом будет срастаться два месяца, потом можно ходить сначала с костылями, а потом – с палкой, еще через два месяца после этого он будет ходить уже без палки.
Пришел подстриженный, чистый и уже накормленный Лаврентьев, много расспрашивал о новостях в России. Я сказал, что Агеев был в Берлине и попал в перестрелку, но, возможно он в плену и я обменяю его на немца, которого везу с собой, это военный советник, полковник германского Генштаба. Уверен, что немцы пойдут на это, тем более, мне удалось как-то вытянуть из Шлоссера, они только догадываются, что Агеев – русский, а на кого он реально работал, они не знают. Я же придерживаюсь версии, что Агеев – просто мой друг и его освобождение – мой личный интерес. Спросил, как мне удалось так вырасти в звании, на что я совершенно искренне ответил, что вообще подал в отставку, когда разведочным отделом стал руководить другой, неприятный мне человек, но был вызван в Гатчину и получил от Государя приказ организовать миссию к Менелику. Судя по всему, Лаврентьев мне не поверил, считая ловким карьеристом, ну да ладно, что мне, детей с ним крестить, что ли! Лучше пойду к Маше…
На следующий день мы опять двинулись в путь, теперь уже с развернутым посольским флагом. Дорога пролегала через настоящий лес, по бокам росли мимозы, и еще в чаще были видны какие-то цветы, все благоухало и воздух уже не был таким жарким. В воздухе летали птицы, из которых я узнал только мелких попугайчиков. Казаки крутили головами и говорили, что после пустыни место прямо райское. Дорога шла постепенно вверх, поднимаясь в горы, появились хвойные деревья, вроде сосен с длинными иголками и какой-то местный пирамидальный можжевельник, земля была покрыта короткой травкой.
Я ехал впереди колонны вместе с Нечипоренко, как вдруг впереди появилась большая группа конных и пеших людей. Я сразу подумал, что, может, мы зря расслабились, сейчас у нас начнут отнимать денежки и хорошо если только денежки, а то и жизнь! Оказалось, что к нам пожаловал с официальным визитом дурго округа Гильдеса по имени Хада Марша. Вся Абиссиния разбита на губернаторства, а губернаторства – на округа, так что дурго – это областной или районный начальник. Я, сопровождаемый офицерами, выехал навстречу дурго, который был одет в белую куртку и такие же шаровары, на широком ремне у него висел револьвер Смит-Вессон. Коротко остриженная голова с толстыми губами и негроидными чертами лица была увенчана фетровой щляпой. Хаким пояснил, что все гражданские чиновники в Абиссинии носят такие шляпы, отличающиеся полоской вокруг, у чиновников среднего ранга она серебряная, у высоких чиновников расшита золотом. У здешнего дурго вообще никакой полоски не было, поэтому он относился к низшему рангу местных управленцев. Зато свита была очень многочисленная: не менее сотни ашкеров с винтовками Гра в красных чалмах, синих мундирах и, естественно, босиком. За ашкерами следовали слуги, которых было также не менее сотни человек.
Подъехав и обменявшись приветствиями со мной, дурго проехал дальше к Маше, сидевшей на своей смирной лошадке и пал передней ниц. Маша царственным жестом велела чиновнику встать и он пошел рядом, держась за упряжь Машиной лошади. Сзади следовали телохранители и гвардейцы. Подъехав ко мне, Маша остановила свою лошадку и что-то сказала на местном наречии, из чего я расслышал только «рас Искендер», тогда дурго опять кинулся в пыль.
– Да хватит уж нырять, родной и незабвенный начальник, – сказал я по-русски.
Дурго понял, что я не гневаюсь и что-то опять принялся лопотать, а Маша перевела смысл: «Он не понял сначала, что ты и есть великий воитель рас Искендер, посчитал, что такой мудрый и великий вождь должен быть гораздо старше. Поэтому просит простить его и принять скромные дары». Дары, все же, наверно, предназначались Маше, а я так, рядом оказался, но мне было приятно, что, оказывается, здесь уже знают про грозного и непобедимого раса Искендера. Спросил Машу, отчего у незначительного чиновника такая большая свита, она ответила, что это еще маленькая свита, даже захудалому расу зазорно выезжать без тысячной свиты, а уж раса Искендера должны сопровождать сотни воинов, пару сотен верблюдов сотни три-четыре слуг и мелкие феодалы вассально от него зависимые, каждый со своей свитой. Да, нанять такую ораву бездельников у меня денег не хватит, даже после выкупа за Салеха.
Пока мы разговаривали, свита дурго на ближайшей поляне разбила несколько больших шатров, задымились костры, зарезали шесть баранов, появились корзины с фруктами и инджирой, круги сыра, похоже, что козьего и на расстеленных коврах расселись гости. Нам с Машей отвели место в шатре, где была поднята вверх передняя полотняная стенка.
Ну, прямо свадебный пир из русских былин о богатырях, подумал я, вот только зелена вина нет – область мусульманская, из вновь присоединенных. С моей стороны на ковре расположились казаки по старшинству, с Машиной: также по старшинству дурго со свитой. Ашкеры стояли строем, изображая почетный караул. Наших лошадей развьючили, напоили, стреножили и оставили пастись, они с удовольствием щипали травку, не отставали от них и мулы, а верблюды обгладывали мелкие листья с веточек. Груз был сложен и по очереди охранялся казаками. Стемнело и тогда слуги разожгли костры, был подан чай из гибискуса, но казаки пили его с неудовольствием, только из приличия. Наконец, все насытились, устали и отправились спать по своим шатрам и палаткам. Перед этим казаки привязали животных, чтобы они не разбрелись ночью и выставили караулы.
Наутро дурго с его людьми проводил нас до границы своей территории, «сдав на руки» посланному расом конвою из двухсот всадников.
Глава 9. А как хорошо все начиналось…
Дорога шла все выше и выше в горы, становясь все уже и уже. Скоро пришлось местами подстраховывать бричку, чтобы та не сверзилась с крутого обрыва в ущелье, где внизу протекала та самая река, вдоль которой мы шли. Я пожалел, что отпустил пленных, тут бы пригодилась обычная физическая сила, а так приходилось выпрягать лошадей и буквально на руках переносить проклятую колымагу. Велел снять с бричек пулеметы и навьючить их на верблюдов, но все равно людям было тяжело, хорошо еще, что присланный абиссинский конвой помогал, без них казаки просто бы не справились. Вот животные шли себе гуськом и ухитрялись на ходу прихватить какую-нибудь веточку и пожевать. Наконец, прошли перевал и стали спускаться в долину. Здесь сделали небольшой привал, чтобы перевести дух.
Вид с горы открывался просто замечательный: блестела речка, извиваясь вдоль густо поросших зеленью берегов, виднелись квадратики обработанных полей, разделенные невысокими лесными зарослями, видно было несколько деревушек, окруженных посадками каких-то плодовых деревьев, сверху не разобрать, какими именно. Дорога довольно круто пошла вниз, теперь брички приходилось придерживать, чтобы они не наезжали на лошадей и опять, без помощи босоногих ашкеров не обошлось. Воздух был свежий, не жарко, кто бы еще мог подумать, что еще неделю назад мы изнывали от жары в пустыне, считая версты до колодца. Там, где дорога проходила через первое селение, увидел огромную смоковницу, помнящей еще царицу Савскую. Вспомнил из писания, кажется в книге Царств, что те, то кто имеет виноградник и смоковницу (то есть, инжир) будет жить в достатке и счастье. Несмотря на то, что фиговых, то есть инжирных деревьев в округе росло в изобилии, и виноградники шли чуть не до горизонта (знаменитый харарский киш-миш, из которого делают славшийся в округе сладкий изюм), особого достатка в деревне я не заметил: те же глинобитные хижины, крытые соломой, немощеная пыльная улица и запуганные крестьяне, при виде всадников падающие на колени.
В качестве дара нам были преподнесены две корзины с отборным инжиром и виноградом, за что я отдал 10 талеров бакшиша. Староста, получив деньги, тут же грохнулся на колени, видимо благодаря господина за щедрость, похоже, проезжающих господ он был обязан оделять фруктами за просто так и не ожидал увидеть деньги. По этой благодатной земле, щедрой на урожай, но с бедным населением, мы не спеша ехали еще три часа, пока за поворотом дороги не встретили еще один отряд всадников. Они подъехали к нам и от отряда отделился всадник в богатой одежде – абиссинской шаме [50], белой, с пурпурным краем и отделкой серебром, блестевшим на солнце. Хаким, который взялся переводить, сказал, что это – геразмач [51] Урадда, один из доверенных военачальников раса Мэконнына. Урадда, которому было на вид около пятидесяти, на его плечах поверх шамы, была еще и шкура льва, покрывающая своей гривой голову военачальника (свидетельство ратных заслуг и доблести в бою), подъехал ко мне на черном арабском коне, и, негромко, прикрыв рот полой шамы (так было положено при рапорте вышестоящему начальнику) представился и сообщил, что рад встрече в прославленным расом Искендером и просит отобедать с ним и его людьми. Мы спешились, абиссинцы расседлали коней, увели их поить и кормить, поклажу мы оставили под присмотром нашего часового и прошли к шатрам, откуда уже вкусно пахло жареной бараниной. Несмотря на то, что был предрождественский пост, казаки как путешествующие и воюющие, его не соблюдали, так же как и гвардия раса (судя по всему весьма разношерстная по национальному и религиозному составу, а вот Урадда, извинившись перед гостями за то, что соблюдая пост, не может присоединиться к трапезе, удалился в свой шатер. Перед этим он зашел выразить свое почтение Маше, на этот раз обедавшей у себя в шатре, чтобы не смущать воинов своим присутствием.