— Телеграфным переводом!.. — усмехнулась Надя.
— Быстрее! Скоро придет Миша! Мне кажется, вчера с ним что-то случилось. Какой-то он сегодня был угнетенный и глаза грустные…
— Тебе бы стихи писать…
— Ну, ладно! А тебе пора приниматься за дело!.. Считанные минуты остались!
После сеанса девушки сразу же убрали аппаратуру, навели в комнате порядок и возобновили прерванный разговор о Мише.
Надя была по-прежнему настроена скептически.
— Придет! Придет! — уверяла ее Лена. — Ты еще в него влюбишься. И тогда я буду ожидать тебя по вечерам!..
— Можешь не беспокоиться, со мной этого не случится, — отрезала Надя. — Давай лучше подумаем, что скажем, если он явится без костюма. Придет, так сказать, на разведочку…
— Выгоним, и все!
— Правильно! А я его еще и с лестницы спущу!..
Удивительно, как быстро Надя заводилась! Точно от маленькой электрической искры включался мощный мотор. И уж не она им управляла, а он ею…
— Ну, уже без пяти шесть! — взглянула она на часы. — Смотри в окно — не идет?!
Лена подошла к окну.
— Так и знала! — крикнула Надя.
Но тут Лена повернула к Наде торжествующее лицо:
— Как раз и ошиблась!.. Вон он идет. И сверток под мышкой.
Надю вдруг обуяла жажда деятельности. Она решила расставить стулья так, чтобы Миша оказался зажатым с двух сторон.
— Я сяду на кровать, а ты за стол, — говорила она. — А вот этот стул, в центре, будет для него!..
В дверь негромко постучали. Надя тут же опрометью прыгнула на кровать, прижалась к стене и поджала под себя ноги.
— Войдите! — сказала она, не отрывая взгляда от дверей.
Миша вошел, держа в руках большой пакет в плотной бумаге. Переступив через порог, он остановился с выражением озадаченности. Где же мужчина?
— Вот костюм! — сухо сказал он и протянул Лене сверток. — К сожалению, достал только пятьдесят второй номер… Наверно, придется перешивать!
— Ничего, Мишенька, проходи, садись. Познакомься — это моя подруга Надя. Она немного прихворнула.
Миша сдержанно улыбнулся и осторожно присел на предназначенный ему стул. В его движениях чувствовалась напряженность. То, что в результате Надиной мизансцены дверь оказалась у него за спиной, его явно беспокоило. Посидев немного, он поставил свой скрипучий стул боком, и теперь Надя, к ее неудовольствию, оказалась у него за спиной.
— Ну как, быстро нас нашел? — спросила Лена, словно заводила светский разговор.
— Да я ведь город хорошо знаю!
Наступило неловкое молчание. Миша потирал руки и время от времени бросал тревожные взгляды на дверь, точно ожидал, что кто-то сейчас войдет.
— Вот что, Миша! — сказала Лена и выдержала небольшую паузу, чтобы он понял: разговор начался и теперь от него не уйти. — Как ты себе представляешь свою работу?.. Говори откровенно! От Нади у меня секретов нет!..
— Я уже говорил тебе, — смутившись, сказал Миша, — хочу настоящего дела… Вот если смогу встретиться…
— Ты уже встретился, — тихо сказала Лена.
Миша кашлянул, посмотрел на нее, на Надю, и потом опять на нее.
— Мне показалось, что ты говорила о каком-то мужчине?..
— Ты, Мишенька, не понял! Я говорила об одном человеке, которому нужен мужской костюм. Вот и все…
— Кто же этот человек?
— Я!
Миша снова невольно пощупал взглядом дверь.
— К чему такая игра?
— Значит, нужно, — резко сказала Надя: ей не нравился этот худющий паренек. — А мужчины никакого не будет!
Миша медленно поднялся.
— Так, значит, все это провокация! Вы решили меня заманить!..
— Садись! — крикнула Лена. Такого оборота дела они с Надей никак не ожидали. — Садись!
Миша остался стоять.
— Что вам от меня надо? Зачем все эти хитрости?
Перехватив его взгляд, Лена бросилась к двери и заперла ее.
— Открой сейчас же! — крикнул он.
— Это только предосторожность, ты уйдешь не раньше, чем я тебе все скажу. Мужчины тут действительно нет, но мы позвали тебя для мужского разговора! Мы разведчики, мы выполняем задание командования!
Миша рассмеялся:
— Это ты разведчица? Разведчица! Бросьте, девчата!.. Хватит вам заливать!..
— И все-таки мы разведчики, — сказала Лена.
Миша опустился на стул и теперь разглядывал их как бы заново.
— Д-да, — проговорил он, продолжая усмехаться, — сюрприз, можно сказать! А ведь я решил, что вы меня с кем-то познакомите. Будет здесь, так сказать, маленькая засада.
— А что, с нами знакомство тебя уже не устраивает? — снова перешла в наступление Лена. — Ну, вот что, — она прошлась по комнате и остановилась перед ним, — теперь ты все узнал! Будешь нам помогать?
— Я хочу настоящего дела.
— Тогда, Миша, давай уточним, — строго сказала Лена. — Насколько я поняла, ты согласен войти в нашу группу?
— Согласен, — сказал он и, помедлив, добавил: — При условии, что пойдем до конца вместе.
Глава седьмая
КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС
Двое — это просто два человека, а трое — уже группа. Но если этот третий так и рвется в бой — то двое, к которым он примкнул, становятся сильнее в несколько раз. Очень скоро Надя поняла, какую значительную пользу может приносить Миша, хотя бы уже тем, что знает языки. Он понимал, о чем говорят между собой немцы и румыны, мог сам общаться с ними. И это сразу же обогатило радиограммы ценными сведениями.
У Нади выдался трудный день. Она недавно возвратилась с трудовых работ. На окраине Одессы женщин заставили рыть окопы.
Дневной сеанс со штабом она уже провела, передала сообщение о том, что пятнадцатая дивизия, прибывшая из Греции, самолетами перебрасывается в сторону Херсона. Через три-четыре дня некоторые входящие в нее части будут отправлены в сторону Николаева по железной дороге.
Эти сведения рано утром принес Миша. Почти весь вчерашний вечер он провел в районе вокзала, ища встреч с немцами и румынами. Выбрав в толпе очередной источник информации, он подходил к солдату, по всем признакам недавно прибывшему, и спрашивал его по-немецки, не из двадцать ли восьмой он пехотной дивизии, и не знает ли фельдфебеля Ганса Шрамма? Ни номер дивизии, ни фамилия, конечно, не имели никакого значения, он брал их из головы. Если же заводил разговор с румынским солдатом, то имя разыскиваемого фельдфебеля менялось на Мику или Ионеску. Услышав, что к нему обращается немец, судя по произношению из колонистов, солдат отвечал, что он, к сожалению, не из двадцать восьмой дивизии, и о фельдфебеле Шрамме, естественно, ничего сказать не может. В дальнейшем разговор, как обычно, шел о красотах Одессы и о девочках, которых можно встретить на Приморском бульваре. Затем в непринужденной беседе Миша обычно уточнял, откуда прибыла тридцать пятая дивизия и куда она направляется. Однако Миша никогда не переходил той грани, за которой могли последовать допросы в гестапо.
— Ты знаешь, Лена, что делается в городе? — спросила Надя, когда Лена немного отогрелась. — Иду я сегодня по Дерибасовской, вдруг — неподалеку от «Черной кошки» стрельба! Я — в подворотню!.. Неужели облава, думаю? Бегут румыны, за ними немцы, — все с револьверами в руках — и палят!..
— В кого? — нетерпеливо спросила Лена.
— В том-то и дело, что друг в друга!.. Перессорились из-за чего-то…
Лена прилегла на кровать и накрылась пальто. Рядом прикорнула Надя.
— Эх, дорогой мой человек, трудно нам с тобой приходится! — вздохнула Лена. — Хорошо, что хоть Миша нам теперь помогает…
В комнате наступило молчание. Надя еще глубже уткнулась в подушку и как будто уснула. А Лене не спалось. В голову лезли мысли, нестройные, клочковатые. Вспомнилось недавнее, но словно оставшееся где-то за высокими горами детство, заботливая мать, ласковый отец, а потом он — самый близкий и любимый человек, погибший в начале войны. И детский сад… Круглые ребячьи головки. Подумать только, она была воспитательницей!.. Все то, что было дорогого, теперь уже не вызывало прежней боли. И Лене казалось, что жизнь ее еще не начата…
Вдруг Надя поднялась и села, тараща сонные глаза.
— Сколько времени?
— Без четверти пять.
Надя облегченно перевела дыхание.
— Чуть не проспала! Что будем передавать?
— Во-первых, передай, что на исходе батареи, а во-вторых, что на Крымскую пристань к дальнобойным орудиям подвозят снаряды…
Пока Надя возилась, налаживая рацию, Лена смотрела на нее и думала о том, какие они с Надей разные. Как будто всегда рядом, а в то же время — далеки друг от друга. Все для нее проще, обо всем есть у нее собственное безапелляционное суждение…
Как удивительно меняется Надино лицо, когда она остается наедине со своей рацией. Грубоватость словно сходит с него, оно становится более одухотворенным, взгляд более глубоким. И все, что окружает Надю, как будто перестает для нее существовать. Она погружается в иную жизнь, где все для нее полно своего смысла и где каждый звук раскрывает ей свое подлинное значение. Даже ее рука, сильная, почти мужская рука, становится эластичней, женственней, когда пальцы сжимают телеграфный ключ…
Тихий, дробный перестук.
— Черт побери! — неожиданно выругалась Надя.
— Что случилось?
— Там радиста поменяли! Какого-то пижона посадили… Тире срывает…
Это уже та область деятельности Нади, когда Лена никаких советов ей дать не может.
— Сколько же ты будешь мурыжить меня в эфире, осел этакий!.. Да перестань ты стучать!.. — Она кричит на неведомого радиста так, словно он сидит с ней рядом и слышит ее.
Очевидно, радист угомонился: Надя улыбнулась, щелкнула переключателем, и комната снова наполнилась дробным стуком.
— Первую передала! Теперь вторую… Какого же обормота там посадили! Даже «квитанцию» как следует дать не может… Перехожу на прием!..
Долго слушала, записывала. Наконец сняла наушники.
— Нам радиограмма!..
В этот момент в дверь громко застучали. Нет, это не Миша, у него свой условный стук.
Лена в панике схватила рацию и стала засовывать ее под тумбочку. Надя ногой затолкнула корзину с батареями поглубже под кровать.
— Кто там?.. — крикнула Лена.
Послышался мужской голос:
— Открывайте!
Рация под тумбочку упорно не лезла. Тогда Надя метнулась к кровати, откинула тонкий матрас, подвинула доски и засунула ящик между железными прутьями кровати. Через мгновение кровать приняла прежний вид.
Лена подошла к двери и уже хотела повернуть ключ, но невольно оглянулась: из-под кровати, как усы большого чудовища, предательски торчали в разные стороны провода от батарей.
— Надя! — вскрикнула она в ужасе, изо всех сил придерживая дверь. — Надя, что же ты так долго, одевайся скорей!.. — И извиняющимся голосом сказала тому, кто стоял за дверью: — Простите, моя подруга переодевается!..
Бывают же такие безвестные рекорды, которые бы наверняка украсили таблицу мировых достижений, если бы кем-то учитывались. Рекорды, вызванные отчаянием! Потребовалась доля секунды, чтобы совершить пятиметровый прыжок в другой конец комнаты, прямо к кровати.
И вот полицейский Крицуленко уже возник на пороге, и его широкое лицо выражает явное неудовольствие из-за того, что его продержали за дверью.
— Входите, входите, господин Крицуленко! — сказала Лена, боковым зрением наблюдая за тем, что делает Надя: та вытаскивала из-под кровати свои туфли. — Пожалуйста, рады вас видеть!..
— Привет, девушки!.. Чего это вы среди бела дня запираетесь? — сказал Крицуленко, тяжело переваливая свое грузное тело через порог, и неторопливо оглядел комнату. — Небогато живете!..
— Еще не обжились, — бодро ответила Надя, держа в руках туфли. — Скоро вот шкаф новый купим…
Он критически посмотрел на легкие, явно не по сезону платья девушек и усмехнулся:
— С вашего достатка, конечно, вам только гарнитура из красного дерева не хватает!..
Взял в руки стул, но тот жалобно скрипнул, тогда Крицуленко, от греха подальше, тяжело опустился на кровать, как раз на то место, где была спрятана рация. Внутри кровати что-то скрипнуло.
— Спите по-суворовски, чуть не на досках!.. — сокрушенно покачал головой, привстал и опять опустился, чтобы устроиться поудобнее.
Надя прислонилась к подоконнику, стараясь не смотреть в сторону Крицуленко. Его толстый зад вот-вот выжмет рацию из прутьев, она грохнется на пол, и тогда ничего другого не останется, как тут же прихлопнуть полицейского. Если удастся, конечно… Надина правая рука инстинктивно сжала стоявшую на подоконнике бутылку. Лена отошла к двери. Не сговариваясь, уже без всякой игры, они брали Крицуленко в клещи.
А он, даже не подозревая, что, может быть, доживает последние минуты, спокойно закуривал сигарету.
— Ну, девчата, вы и хороши! — сказал он. — Пока Крицуленко был нужен — приходили, а теперь — и адрес позабыли…
— Да я же, господин Крицуленко, в порту работаю, — проговорила Лена, не трогаясь с места. — Времени в обрез!
— А меня на трудовые работы гоняют, — пожаловалась Надя, и наконец решилась взглянуть, не провисла ли кровать под их непрошеным гостем.
— Ну что ж, молодцы, девчата, коли на общее дело работаете! — проговорил Крицуленко. — И молитесь богу, что вам повезло! Много таких, как вы, уже давно в Германию угнали… А вы меня, старика, и поблагодарить за это не хотите…
— Что вы, господин Крицуленко, мы вам очень, очень благодарны, — сказала Лена. — Так благодарны, как отцу родному!
— Вот именно, благодарны!.. А прийти рубашку постирать — времени нет!.. Ну ладно, ладно, не оправдывайся! И зовите меня Николаем Петровичем… Я сейчас вне службы… — Он насмешливо посмотрел на девушек. — Ну чего передо мной во фронт стоите? Я к вам не с обыском пришел… — И сам засмеялся своей мрачной шутке.
Лена села на стул, предварительно подвинув его так, чтобы в случае опасности тут же броситься к двери и запереть ее. Она еще точно не знала, что сделает, если Крицуленко вдруг обнаружит рацию, но понимала: они с Надей без отчаянной борьбы не сдадутся.
— А когда прийти к вам, Николай Петрович? — спросила Надя, по-прежнему сжимая горлышко бутылки.
— Да хоть сегодня… — И как будто что-то вспомнил: — Нет, лучше завтра, часиков в шесть!..
— Явлюсь точно, как на отметку в полицию!..
— Ну добре! А регистрацию вы уже проходили?
— Еще нет, — сказала Лена.
— В будущем месяце будет строго. Ребят начнут регистрировать с двенадцати лет…
Дело, по которому он пришел, уже было по существу исчерпано, но он продолжал сидеть: не хотелось возвращаться к заботам и невеселым мыслям, которые в последнее время стали донимать его, когда он оставался наедине с собой.
Может быть, он и пришел сюда от одиночества. Вспомнил, что добрые руки этих девушек внесли немного тепла и уюта в его неустроенный быт.
— Что это вы, девчата, такие невеселые сегодня? — спросил он, поискал место, куда бросить окурок и, не найдя пепельницы, по старой казарменной привычке скрывать окурки от глаз начальства, нагнулся и сунул руку с окурком под кровать.
Почему в тот же миг в его голову не полетела бутылка, Надя и сама потом не могла объяснить. Она только запомнила, что рука ее дернулась, но замерла. Очевидно, она просто не успела, и остановилась, потому что увидела, как, отделавшись от окурка, Крицуленко уже достает новую сигарету.
— Вроде забот у вас нет, а невеселые! — снова закуривая, продолжал он. — Вот бы мне сбросить лет тридцать, я бы вам показал, что такое молодость! Ни за что бы тогда в полицейские не пошел!..
— А кем вы были до войны? — спросила Лена, немного успокаиваясь. Уж если рация до сих пор не вывалилась на пол, значит, есть надежда, что удержится!
— Учителем был. Рисование преподавал!.. — ответил он, и его набухшие, тяжелые веки почти совсем прикрыли глаза.
Лена смотрела на него с удивлением. Просто невозможно представить себе этого грузного человека учителем. Не только невозможно — даже дико! Казалось, он так и родился в форме полицейского.
— Да, когда-то я неплохо рисовал, — сказал он, задумчиво проводя крупными пальцами по морщинистому лбу, — а теперь вот — заместитель начальника полиции! Высоко поднялся, а живу бобылем, ни семьи, ни детей… Ну конечно, зато власть имею!