С учетом того, что больше замечаний и дополнений не было, за основу предстоящего боя был принят предложенный Вертопраховым план. Он же возглавил передовую сотню из трех идущих на штурм в пешем порядке. Две сотни нерчинцев оставалась в запасе и при прорыве китайской обороны должна была преследовать бегущего противника.
Восемь орудий Забайкальского артдивизиона открыло огонь, и над позициями обороняющихся вспухли разрывы шрапнели. После пятого залпа вперёд пошли спешившие казаки. В бинокль было видно, как пятая сотня Вертопрахова скатилась в овраг и двинулась по нему в попытке выйти во фланг противнику.
Четвертая сотня амурцев и первая нерчинцев выбрались на противоположный край оврага и лежа открыли огонь. В звуки винтовочных залпов вплелся треск скороговорки пулемётов Мадсена. Внезапно к ним присоединился и грохот максимов. Я перевёл бинокль на кумирню. Рядом с ней стояли две тачанки, с которых азартно наводчики долбили во фланг китайской обороны.
– Хорошая вещь Ваша тачанка, Тимофей Васильевич! Махом взлетели к китайскому храму, развернулись и открыли огонь. Кстати, довольно точный, – произнёс Ренненкампф, не отрывая бинокль от глаз. – На уставных повозках так бы не получилось. О… А вот и казачки в атаку пошли! Сейчас будет жара!
Я смотрел в бинокль на открывающуюся, можно сказать, парадоксальную картину. Закончив вести огонь, за исключением расчетов с мадсенами, казаки выхватили шашки и бегом кинулись в атаку. До нас долетел их дружный рёв.
– Всё, спеклись узкоглазые! – эмоционально пробормотал Ладыженский, также, не отрывая взгляда от бинокля.
«Действительно, спеклись и побежали. Не выдерживают китайцы наших штыковых атак. А тут такой сюрреализм. Казаки пешие по конному атакуют. Поневоле остолбенеешь, а потом в бега податься захочется от злых дядек с большими ножиками», – прикалывался я про себя, наблюдая начинающееся массовое отступление противника.
– Тимофей Васильевич, поезжайте к сотнику Токмакову. Пускай вводит в бой две сотни нерчинцев. Самому в бой идти запрещаю. Возвращаетесь ко мне.
– Слушаюсь, Ваше превосходительство, – огорчённо произнёс я и двинулся к коноводам, державшим штабных лошадей.
Вскоре конные сотни казаков поднялись вверх на высоту, осторожно пересекли овраг и вскоре перевалили гребень, исчезнув из виду. Отдав приказ сотнику Токмакову, вернулся к штабу Ренненкампфа, с которым двинулся на высоту.
– Ваше превосходительство, разрешите доложить?! – хорунжий Вертопрахов, встретивший генерала на первой линии окопов, сиял, как только что отчеканенный золотой червонец.
– Докладывайте, Роман Андреевич.
– Ваше превосходительство, пятая сотня Амурского полка под моим командованием по оврагу вышла в левый фланг позиций противника и дружным ударом прорвала и первую, и вторую линию обороны. Выйдя на гребень высоты, я обнаружил три орудия, готовых открыть огонь. Прислугу вырезали, пушки захватили. Что-то около трех дюймов, стальные, но вижу такие впервые. У них даже щиток стальной для защиты пушкарей от пуль есть. Зарядные ящики на двадцать четыре снаряда.
«Ишь, как Рома сияет. Сходить в разведку, взять высоту, захватить три орудия. Всё, как по статуту ордена. По мне, так Георгия четвёртой степени заслужил, – думал я, глядя на довольного, как сто китайцев хорунжего. – Как шепнул два дня назад капитан Самойлов, генерал Грибский за Колушанские высоты представил хорунжего Селевёрстова Романа Петровича к Георгию. Кстати, если не считать меня, Ромка станет первым из офицеров кавалером этого ордена в Амурском казачьем полку и в Приамурье. А за ним теперь ещё один Ромка – Вертопрахов Роман Андреевич. Надеюсь, Павел Карлович не зажмёт представление».
– Благодарю за службу, господин хорунжий, – дослушав доклад Вертопрахова, произнёс Ренненкампф, вскидывая ладонь к фуражке. – Непременно будете отмечены наградой, Роман Андреевич.
– Рад стараться, Ваше превосходительство!
– Давайте-ка, посмотрим, что вы за трофеи захватили. Самому стало интересно, что же это за орудия.
– Canon de 75 mle 1897 или французское семидесятипятимиллиметровое полевое орудие образца одна тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Вид снарядов шрапнель и бризантная граната. Скорострельность до пятнадцати выстрелов в минуту. Интересно, как они тут оказались, если во Франции в войска только начали поступать, – подполковник Ладыженский спрыгнул с коня и начал обходить орудия.
– Наши артиллеристы разберутся с этими орудиями, Гавриил Михайлович? – поинтересовался Ренненкампф, продолжая оставаться в седле.
– Не боги горшки обжигают. Разберутся, куда денутся. Было бы к ним снарядов только побольше. С такой скорострельностью, как у этих орудий, они полностью батарею из восьми наших четырехфунтовок заменят.
– Поищем, господин полковник. Мы здесь ещё не осмотрелись, как следует. Внизу, кажется, лагерь и обозы. Там вернее всего и запасы снарядов, – скороговоркой проговорил Вертопрахов.
– И лагерь, бросив обоз, уже покинули бывшие хозяева, – произнёс Ренненкампф, рассматривая через бинокль убегавших китайцев, которых преследовали нерчинцы.
То там, то здесь вспыхивали кратковременные стычки, заканчивающиеся тем, что несколько китайцев пытавшихся оказать сопротивление, валилось на землю от ударов шашек, после чего казаки продолжали преследование бегущих.
Только через час нерчинцы вернулись назад. Ночь прошла в захваченном лагере, запасы которого значительно увеличили вооружение и провиант авангарда летучего отряда. Для охраны остального добра пришлось оставлять полусотню казаков. Основной отряд в составе Сретенского резервного полка, ещё одной батареи Забайкальского артдивизиона и Шестой сотня амурцев доберётся сюда не раньше, чем через пару суток.
С утра двинули дальше. В этот раз в авангард ушла полусотня Третьей сотни Первого Нерчинского полка под командованием хорунжего Белинского. Павел Карлович, как грамотный генерал решил дать возможность отличиться молодым офицерам. Вчерашний успех хорунжего Вертопрахова, а до этого Ромки Селевёрстова многим вскружил голову. Очень уж Орден Святого Георгия почётен в офицерской среде в этом времени-пространстве. Если сравнить с советскими наградами то я бы, наверное, соотнёс Георгия четвертой степени с орденом Боевого Красного Знамени, третьей степени Георгия с орденом Александра Невского, второй с орденом Суворова первой степени, а первой с орденом Победы.
К обеду у селения Эйюр наш авангард догнал арьергард отступающих китайских войск. Солдаты противника заняли позиции в двух верстах позади селения по берегу речки Эйюр. Её болотистая пойма опять не позволяла атаковать противника в конном строю, поэтому пришлось обратиться к уже отработанной тактике. Первая сотня нерчинцев, Четвертая и Пятая сотни амурцев, заняв гребень противостоящей высоты, открыли огонь по китайцам. Орудия Забайкальского дивизиона и три захваченных французских семидесятипяток стреляли через головы своей цепи.
Неожиданно для нас китайская пехота плотной массой перешла в наступление. Казаки, экономя патроны, вели редкий огонь из винтовок. Подпустив противника на пятьсот шагов, орудия открыли уничтожающий огонь картечью, но китайцы, несмотря на значительные потери, продолжали двигаться вперёд. Около трех сотен китайской конницы попытались атаковать правый фланг казачьей цепи, но задержанные болотом, отвернули назад.
– Ваше превосходительство, я с докладом, – прокричал, спрыгивая с коня, подлетевший намётом казак.
– Докладывай, братец, – оторвав взгляд от бинокля, невозмутимо произнёс Ренненкампф.
– У казаков патроны на исходе, Ваше превосходительство. Командир Первой сотни нерчинцев подъесаул Шарапов просит разрешения атаковать китайские позиции в конном строю через болото. Боюсь, не сдержим узкоглазых, уж больно их много прёт, – произнёс казак, преданно глядя на генерала.
Рененкампф через бинокль внимательно осмотрел поле боя и после небольшой паузы произнёс:
– Значит так, братец, передашь своему командиру, что после небольшой паузы, а затем трех залпов всех орудий поднимал сотню в атаку. Вместе с вами в атаку пойдёт Четвертая сотня амурцев сотника Вондоловского. Нет, не так, – генерал сделал паузу, после чего повернулся в сторону своего адъютанта корнета запаса гвардейской кавалерии Савицкого. – Господин корнет, отправляетесь вместе с казаком к подъесаулу Шарапову и передайте приказ совместно сотником Вандаловским начать атаку, как я уже сказал после паузы и трех одновременных залпов всех наших орудий.
– Слушаюсь, Ваше превосходительство. Разрешите, выполнять!
– Выполняйте, корнет, – отдав данное распоряжение, генерал взмахом руки подозвал к себе командира Второй сотник нерчинцев. – Сотник Токмаков, Ваша резервная сотня по левому флангу выйдет в тыл наступающей пехоты противник. Для поддержки возьмите четыре тачанки. Остальных по моему приказу направьте на правый фланг. Выходите немедленно.
– Слушаюсь, Ваше превосходительство.
– Господин капитан, – эти слова были обращены уже ко мне. – Вы сейчас же выдвигаетесь к артдивизиону, передаёте приказ о небольшой паузе и потом о трех слитных залпах. Очень надеюсь на Вас, Тимофей Васильевич. Надо всё рассчитать идеально и залпы, и выдвижение в обход казаков, и атаку двух сотен.
– Слушаюсь, Ваше превосходительство.
Всё удалось. Китайцы, сосредоточив огонь на атакующих, не заметили, как к ним в тыл вышла резервная нерчинская сотня с тачанками. Оказавшись меж двух огней, солдаты противника начали покидать выгодную позицию, а казаки на измученных конях бросились в преследование. На расстоянии почти пять вёрст вспыхивали скоротечные схватки, в наступивших сумерках преследование прекратилось, и отряд встал на отдых.
Подводя итоги боя на вечернем совете, Ренненкампфом было отмечено, что благодаря мужеству и героизму казаков и артиллеристов был разбит трёхтысячный китайский отряд, имевший восемь орудий. Потери неприятеля составили от трехсот до пятисот человек. Казаки потеряли из нерчинцев убитыми сотника Шкляра, легко ранен был подъесаул Шарапов и шестнадцать казаков убитыми и ранеными. У амурцев потери были значительно меньше: двое убитых и трое раненых казаков, а также ранен четырьмя пулями командир Четвертой сотни Вондоловский. Наибольшие потери были во Второй сотне забайкальцев, шедшей в атаку в скомканном строю, в то время, как амурцы смогли развернуться лавой.
* * *
– Что же, браты, давайте ещё по одной за погибших казаков и станичников, – с этими словами я опрокинул в рот из кружки грамм сто чистой, как слеза байцзю или как её здесь называли казаки «чистый ханшин», то есть китайской водки.
«Хорошо пошла…», – энергично выдыхая, подумал я, оглядев свой первый ещё «детский» черняевский десяток, который весь кроме Дана сидел рядом со мной вокруг костра.
После вечернего совещания меня нашёл Ромка и сообщил, что если у меня есть возможность, то браты ждут на поздний ужин, удалось кое-что надуванить. Плюнув на всё, тем более генерал Рененнкампф меня ничем не озадачил до утра, направился в расположение четвёртой сотни. Могу же я хоть раз посидеть, в смысле, поужинать со своими побратимами или нет? До сих пор как-то не вышло.
– Ермак, вот ты мне скажи, за что Гришка Чупров старший брат Чуба сегодня голову сложил? Кому она нужна эта война? – с какой-то истерикой в голосе спросил меня сильно захмелевший бывший командир первой тройки Тур или старший урядник Верхотуров Антип, в своё время закрывший собой генерал-губернатора Корфа.
На него попытался шыкнуть Ромка, Чуб и кто-то из братов, но я их остановил:
– Антип, братка, не нужна нам эта война. Не мы её начали. Но воевать придётся. Ты просто не видел, что эти ихэтуани-боксёры творят! Своих, принявших христианскую религию вырезают всех, не жалея ни женщин, ни детей. Головы рубят, живьём сжигают! – Чуть не ляпнул «фашисты». – Ты хочешь, чтобы они к нам через Амур пришли?!
– Да ты чего, Ермак?! – Тур на глазах начал трезветь. – Да я их голыми руками рвать буду!
– Ну и не хрена такие вопросы задавать! – Мрачно произнёс Феофан Чупров. – Брат не зря погиб! А я за него еще десяток… Нет, сотню на тот свет отправлю. Будут суки узкоглазые помнить семью Чупровых!
Со всех сторон посыпались слова, пытающие успокоить Феофана.
– Ермак, а можно Гришку домой или хотя бы на родной берег отправить? – казак с надеждой посмотрел на меня.
– Извини, Чуб, но нет. Мы уже далеко ушли. С ранеными не знаем, что делать!
– Придётся Гришке в чужой земле лежать, а у него три месяца назад после дочки только сын народился! Мой племяш! – Чупров грустно помотал головой.
– Ермак, разреши ещё по одной и всё, – обратился ко мне хорунжий Селевёрстов.
– Давай, Лис, за Григория Анисимовича Чупрова, пусть ещё и не преданного земле. Царства ему небесного!
Выпили. Потом Феофан отпросился уйти. Пошёл к телу брата.
Проводив глазами скрывшуюся в темноте сгорбленную фигуру Чуба, Ромка тихо произнёс:
– Надеялся он, Ермак, что ты поможешь отправить тело брата за Амур.
– Извините, браты, но такое не в моих силах. Если что случится, и я здесь в чужой земле лягу.
В это время над головой в ночном небе раздалось журавлиное курлыканье.
– Стаю спугнули, – задрав голову в звёздное небо, произнёс Шах, и все замолкли, вслушиваясь в звуки, раздающиеся с небес.
Журавли прошли над нами и вскоре скрылись в звездной небесной дали.
– Я слышал от деда, а тот от кубанских пластунов, что на Кавказе считают, что когда-то в их горах жил отважный воин, который сражался за счастье и покой своей земли. После смерти душа отважного героя вселилась в прекрасного и смелого журавля, – произнёс я, пытаясь отвлечь своих братов от смерти брата Чуба.
– Красивая сказка, – произнёс Савин Семён. – Или это правда, Ваше высокоблагородие?
– Сыч, ты чего? – несколько ошалевше произнёс я. – Мы же договорились, как по-старому.
– Не будет по-старому, Ермак, – грустно произнёс Савин. – Вон, Дан, как стал благородием, так в станице со всеми через губу разговаривает. К нам на ужин не пришёл. Он же теперь офицер. Ты, Ермак, и Ромка не такие, но всё равно по-старому, только вот здесь перед костром.
Повисло напряжённое молчание.
«Да, сейчас, как прежде не будет, – огорченно подумал я. – Хочешь, не хочешь, но сословное общество. Прежнего не вернёшь, как бы я и Ромка этого не хотели, но какая же досада?! Юность прошла, как же жаль»!
Я сам не заметил, как потихоньку для себя самого, но набирая обороты запел:
Мне кажется порою, что казаки,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Наш костёр в общем биваке был несколько на стороне. Зная непростые отношения офицеров и казаков нашего десятка, остальные представители казары старались не отсвечивать, но услышав мою песню, как-то ненавязчиво стали приближаться к месту нашего ужина. Я же продолжал:
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
До Иосифа Кобзона или Марка Бернеса мне, конечно, далеко, но в душе будто бы рождались строки этой замечательной песни моего мира, и я пел, пел так, как чувствовал её после всех потерь за последние дни:
Летит, летит по небу клин усталый -
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!
«Господь или кто-то спас меня пару раз за последнее время от неминуемой смерти. Значит ещё поживу», – думал я, продолжая петь, наращивая громкость.
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
Закончив песню, я замолчал. Молчали браты и окружившие наш костёр казаки.
– Господин капитан, – вдруг услышал я за своей спиной голос генерала Ренненкампфа. – Чья это песня?