Но сейчас Оберону чудилось, будто он стоит на краю обрыва — и чья-то рука легла на его спину между лопаток и готова толкнуть. Сильное и властное чувство обрушилось на него и смяло.
— Да, — согласился он. — Мне нужна не просто кукла. Поэтому я молчу и не давлю на вас, чтобы вы все решили сами. Сможете полюбить меня — прекрасно. Не сможете — уедете из академии, когда мы найдем убийцу вашего отца, а действие заклинания иссякнет. Обещаю, что не буду вас ограничивать и останавливать, и приму любое ваше решение.
Оберон провел ладонями по лицу и подумал: вроде бы поступаю правильно, а от самого себя противно. Когда Элиза дотронулась до его руки, он сначала ничего не почувствовал.
Потом ему снова стало холодно. В далеких зеркалах захохотала тьма.
— Вы мне нравитесь, Оберон, — призналась Элиза, и Оберон понимал, что она сейчас не обманывает ни себя, ни его. — Правда. Вы очень хороший человек… — она сделала паузу и воскликнула: — Только не думайте, что я пытаюсь от вас отделаться, или что это жалость. Просто все это произошло очень быстро. Я позавчера ставила на подоконник горшок со сластолистом. А сегодня я в академии, и вы два раза спасли мне жизнь.
Она улыбалась так искренне и светло, что Оберон тоже улыбнулся в ответ. В ветвях яблони зацвиркала птичка — мелодично и легко, по-весеннему.
— Мне надо привыкнуть, — сказала Элиза. — Потому что…
Она не договорила. Земля дрогнула, и откуда-то из горных глубин донесся то ли стон, то ли вой.
Элизе казалось, что все пришло в движение.
Мир сразу же стал неустойчивым, он потерял основу — зашумели, завыли, закачались деревья, пригибаясь к самой земле, с криками взлетели птицы, заплясали камни. Вцепившись в руку Оберона, Элиза бежала за ним, и ей казалось, что все это не наяву, что это лишь страшный сон, вязкий кошмар, и надо просто проснуться.
Откроешь глаза — и бешеная пляска прекратится, и стихнет рев, который пробивался из-под земли и бил в ноги, заставляя бежать.
Проснуться не получалось. Сон все продолжался и продолжался. В ушах поселился гул, и с каждой секундой он становился все громче и громче.
— Что это? — сумела прокричать Элиза. Только бы Оберон не выпускал ее руку, только бы он не исчез!
— Землетрясение! — прокричал Оберон в ответ. Мимо его головы просвистело яблоко, сорвавшееся с ветки: дерево словно обстреливало их, яблоки скакали по тропинке, так и стараясь подвернуться под ногу. — Не знаю! Беги, Элиза!
Земля тряслась и отплясывала у них под ногами, Элиза бежала, в ушах стучала кровь, а тело охватывало огнем. В конце концов, они с Обероном выбежали в один из больших внутренних дворов замка, где толпились перепуганные студенты — и Элиза чувствовала, как ее легкие горят, и сердце колотится не в груди, а уже где-то в горле.
— Что случилось? — принц Жоан выбежал из замка вместе со всеми, нервно сжимая в одной руке кинжал, а в другой вилку с насаженным кусочком мяса. «Почему он танцует?» — подумала Элиза. Нет, это мир по-прежнему трясется, и Жоан отплясывает, пытаясь удержаться на ногах.
Она не сразу поняла, что Оберон оставил ее со студентами и отбежал к фонтану, туда, где уже стояли Анри и ректор Акима с какими-то сверкающими решетками в руках. Земля содрогнулась снова, Элизу бросило в сторону, и она неловко приземлилась в объятия какого-то парня в темно-сером. Над двором разлетелись испуганные девичьи крики, воздух наполнился гарью. Снова толчок; Элиза уткнулась лицом в грудь студента и услышала, как далеко-далеко размеренно бьется его сердце.
Ему не было страшно, и Элиза тоже смогла успокоиться. Чужая смелость помогла ей прийти в себя, хотя Элиза даже представить не могла, каким человеком надо быть, чтобы ничего не бояться в эту минуту.
— Всем назад! — прокричал Оберон. Теперь в его руках была такая же решетка, как у Акимы и Анри, и она наливалась таким безжалостным белым светом, что было больно смотреть. — Назад!
Над замком раскатился рев — такой давящий, выворачивающий душу из груди, что хотелось прижать ладони к ушам и зажмуриться, закрыться от него хоть как-то. Кто-то закричал, кто-то разрыдался. Гул в ушах усилился так, что Элиза вцепилась в мантию незнакомца так, что не знала, сумеет ли когда-нибудь разжать руки.
Ей было страшно — так, как никогда в жизни. Кровь будто бы кипела в венах, не давая дышать.
Земля содрогнулась еще один раз, и маги ударили. Свет разлился над академией, и рев захлебнулся. Элиза услышала стон, словно невидимое существо, которое пробивалось к замку из-под земли, было тяжело ранено.
Над замком поднялась серая тень — горбатая, многорукая и многоглавая — и рухнула за гору. Чудовище ушло.
Элиза посмотрела вправо — Оберон опустил рамку. Кто-то из преподавателей поддерживал его; надо же, Элиза и не заметила, как к троице с рамками выбежали все учителя академии. Над двором разливалось золотистое сияние, и откуда-то из невообразимого далека донеслись торжествующие птичьи крики.
Землю толкнуло в последний раз, и стало тихо. Все кончилось. Студенты и преподаватели озирались по сторонам, пытаясь убедиться, что беда отступила. Над башенками кружились птицы, одно из окон скалилось выбитыми стеклами.
— Все? — прошептала Элиза.
— Все, — кивнул парень в сером. Долговязый, с какими-то невыразительными, смазанными чертами лица и рыжеватыми волосами, он вдруг сделался красивым, как архангел — радость озарила его, и Элиза поняла, что все это время он боялся, но смог спрятать свой страх так глубоко, что забыл о нем. — Все, лисичка. Не бойся.
Элиза шарахнулась от него, парень придержал. Он смотрел на нее без ненависти и злобы, лишь с любопытством — смотрел куда-то над головой Элизы, словно рассматривал вшитую нить.
— Не бойся, — с нажимом повторил он. — Никто тебя тут не обидит. Я Марк, третий курс.
— Что это было? — услышала Элиза. Студенты быстрым шагом шли мимо нее к преподавателям. — Землетрясение?
— Нет, — уверенно ответил Марк. — Это что-то ползло к замку из-за гор. Но не доползло, на наше счастье.
Одна из девушек обернулась на него, нахмурилась. Элиза почувствовала боль в ладони и увидела, что до сих пор держит Марка за одежду, и золотой значок старосты впивается в кожу. Она смогла разжать руку, и Марк сделал маленький шаг назад.
— Не бойся ты так, — с нажимом повторил он. — Ты у друзей… хоть и не веришь в это.
Элиза словно ожила — бросилась туда, где стояли преподаватели. Ненужные уже рамки валялись на земле, Акима вытирал пот со лба, и какая-то девушка в темно-синей мантии, с замысловато уложенной прической жадно пила из большой кружки. Ее руки дрожали.
«Где Оберон? — растерянно подумала Элиза. — Я его не вижу…»
В следующий миг она поняла, почему не видит — потому что смотрела выше. Оберон лежал на земле, Анри придерживал его голову, и от пальцев зельевара расплывалось зеленоватое облако тумана. Элиза вскрикнула, рванулась к ним, упала на колени рядом с Обероном.
Он был жив — но глаза были закрыты, а по лицу разливалась мертвенная бледность. Элиза сжала его леденеющую руку, дотронулась до щеки. Кажется, во дворе снова воцарилась тишина.
— Оберон? — позвала Элиза. Он не ответил, и Элиза с ужасом подумала, что ошиблась. Краем глаза она заметила рамку, которая раньше была в руках Оберона — обгоревшую, смятую.
Нет! Он не может умереть вот так, сейчас! Он не может…
— Оберон… — прошептала Элиза, чувствуя какую-то влагу у себя на лице и не понимая до конца, что плачет. Только бы он открыл глаза! Только бы он…
Зеленоватое облако стало гуще, окутывая голову Оберона, и Элиза увидела, как шевельнулись его губы, словно он хотел что-то сказать. Кто-то дотронулся до ее плеча; Элиза обернулась и увидела ректора.
— Вам лучше отойти, милочка моя, — произнес он. — Через вашего жениха прошла отдача от установок, может тряхнуть еще раз.
Кто-то из девушек всхлипнул. За спинами мелькнул Марк, вышел вперед.
— Отойдите, — с нажимом повторил Акима. — Потому что…
Он не договорил. Примроуз, новая знакомая Элизы, вдруг рухнула на землю и изогнулась дугой. Келли заверещала, отшатнулась; Примроуз стояла дугой, опираясь на затылок и большие пальцы ног, в распахнутых глазах плескался такой ужас, что было больно смотреть.
— Великий владыка… — прохрипела она. На губах выступила пена. — Великий владыка пришел на север. Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные…
Акима проворно скользнул к девушке и провел над ней ладонью. Примроуз обмякла на земле и договорила:
— …оживит подземные реки. Он наденет корону, которую у него отняли.
Глаза девушки закатились под веки, и она умолкла. Двор снова затопило тишиной — густой, мертвой.
Во тьме двигалось что-то тяжелое, бесформенное. От него веяло гнилым дыханием иномирья, и Оберон, вскидывая перед собой защитную рамку, подумал, что те, кто охотился за Элизой, не имели отношения к тому, что сейчас поднималось перед ним во весь рост.
Ни один маг не сумел бы призвать эту дрянь — такие не откликаются на зов. Она противоречила самой жизни. От невидимого, но ощутимого сгустка извращенного разума веяло такой ненавистью, что Оберон ощутил себя маленьким и беспомощным.
Сможет ли он оторвать этой твари голову?
«Вперед», — подумал он, и рамка вспыхнула в его руках. На мгновение он увидел перед собой то, что пробивалось к замку, успел удивиться тому, насколько его формы отличаются от всего привычного, нормального и разумного, а потом свет разлился в воздухе, и все исчезло.
— Оберон, — услышал он негромкий зов, полный отчаяния и тоски, и не узнал голоса. — Оберон… Вернись, пожалуйста.
За зовом пришло прикосновение — легкое, робкое, живое. Оберон почувствовал свою руку, и ощущение собственного тела вернулось. Он мог видеть, слышать, чувствовать, он смог выжить и спасти всех. Акима и Анри поддерживали ток энергии, а он направлял, и тварь, что рвалась к академии, разлеталась клочьями кровавого тумана. Солнце дотронется до них, и мерзость исчезнет.
Оберон открыл глаза, увидел над собой высокий потолок и кусочек окна в белой раме. Больничный зал академии. Он сразу же почувствовал, что рядом с ним человек, и этот человек улыбается светлой и счастливой улыбкой.
И Оберону тоже сделалось светло и спокойно. Та тьма, которую он запечатал в безвременье, ушла и никогда не вернется.
— Оберон… — услышал он и попробовал повернуть голову. Тело казалось заржавевшим механизмом, оно скрипело, ныло и не слушалось, но Оберон все же сумел изменить положение и увидел Элизу. Она сидела рядом с кроватью, держала его за руку и выглядела одновременно испуганной и радостной.
— Добрый вечер, Элиза, — проговорил Оберон. И голос-то у него был чужой, хриплый, словно изломанный. Элиза снова улыбнулась, погладила его по руке.
— Доброе утро уже, — сказала она, и в ее глазах проплыли теплые искры.
— Сколько же я тут провалялся? — удивился Оберон.
— Вечер и ночь, — ответила Элиза и потянулась куда-то в сторону. Оберон увидел сверкающий лоток, в котором красовалась добрая дюжина склянок; Элиза выбрала одну, смочила ватный шарик темно-синей жидкостью и осторожно дотронулась до его виска.
Сразу же стало легче. Воздух сделался свежее и слаще, а далекий звон в ушах отступил и растаял.
— Вы так тут и сидели? — спросил Оберон и понял, что ляпнул глупость. Конечно, Элиза была здесь, куда же ей деваться? Цепь не отпустит. Может быть, прилегла на одной из свободных коек, больничный зал был еще пуст. Кажется, у Оберона все на лице было написано, потому что Элиза нахмурилась и, вновь прикоснувшись шариком к его виску, ответила:
— Да, сидела. И не потому, что мы с вами связаны.
— А почему же? — весело осведомился Оберон, прекрасно понимая, что она не ответит. Так и случилось. Элиза сердито сверкнула на него глазами и ответила:
— Вы невыносимы.
«Да, — подумал Оберон. — Именно это я и ожидал».
Он не помнил, когда ему было настолько хорошо и спокойно.
— А вы прекрасны, — откровенно сказал он. — Но это не ответ на мой вопрос.
Элиза устало посмотрела на него. Бросила шарик куда-то вниз, в урну.
— Я испугалась, что потеряю вас, — призналась она. — Потому что кроме вас, у меня никого больше нет.
Она была такая хорошая, такая искренняя и чистая в эту минуту, что Оберон не мог не улыбнуться.
— Как думаете, — поинтересовался он, — я заслужил поцелуй красавицы за свои подвиги?
На щеках Элизы проступил румянец. Она быстро наклонилась к Оберону, бегло прикоснулась губами к его лбу и тотчас же отпрянула, словно ей сделалось страшно, и за этим страхом проступило что-то еще, незнакомое и важное.
— Вам нравится меня дразнить? — спросила Элиза, взявшись за очередной шарик.
— Нет. Мне нравитесь вы, — Оберон вдруг подумал, что страшно проголодался. Быка бы съел, и это только на закуску. — Как вы, Элиза? Смогли отдохнуть хоть немного?
— Нет, — ответила Элиза, задумчиво катая шарик в пальцах. — Оберон, я очень испугалась за вас. Вы лежали там, как мертвый. А потом еще Примроуз упала и стала пророчествовать, а у вас потекла кровь из носа…
Оберон нахмурился.
— Что она сказала? — спросил он, стараясь говорить спокойно и невозмутимо.
— Что великий владыка пришел на север. Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные реки, — ответила Элиза, взяв еще одну склянку, на сей раз с зеленоватым содержимым. — И наденет корону, которую у него отняли.
Собственно, ничего необычного не произошло. Девушкам с факультета предвидения как раз и полагалось пророчествовать. Едва заметный сквозняк скользнул к кровати, мазнул Оберона по плечам.
«Подземные реки» — это заклинание, которое Венфельд использовал, чтобы оживить свои зеркала. И от этого Оберону сделалось не по себе. Потому что если идти в своих рассуждениях до конца, то великим владыкой была Элиза. Это ведь она сумела воскресить давно умершее зеркало.
«Совпадение», — подумал Оберон, и тотчас же у него мелькнула мысль, что он просто пытается себя успокоить.
— Все в порядке? — встревоженно спросила Элиза, решив, видимо, что Оберон молчит потому, что ему плохо.
— Да, — кивнул он, стараясь придать себе максимально спокойный и беспечный вид. — Великий владыка взошел на престол по смерти матери, но он не на севере. Принц Эдвард будет хорошим королем, я надеюсь, но не понимаю, при чем тут пророчество.
— Может быть, оно касается принца Жоана? — задумчиво проговорила Элиза. — Он, кстати, заходил вас проведать. И Марк тоже…
Жоан? Может быть. Кабинет зельеварения соседствует с малой лабораторией, принц вполне мог повлиять на зеркало. Оно очнулось и показало прошлое того, кто стоял рядом, а не то, что имело отношение к воскресителю.
Да и пророчество, в конце концов, говорило о великом владыке. Разве Элиза королевских кровей? Да и Примроуз сказала бы «Великая владычица», если бы речь вдруг шла о дочери генерала Леклер.
— Какой Марк? — уточнил Оберон, хотя прекрасно знал, о ком речь. В академии был только один Марк.
— Ваш студент, — ответила Элиза. — Староста третьего курса. Когда все тряслось, я упала, а он меня поддержал.
Оберон понимающе кивнул.
— Вашу нитку почувствовал? — поинтересовался он, понимая, каким будет ответ. Чтобы Марк, да не ощутил оборотня рядом? Даже скованного серебром?
Кажется, румянец Элизы стал гуще. Она кивнула. Оберон вспомнил, что Марк, несмотря на скромные внешние данные, всегда пользовался успехом у девушек.
Но не настолько же он глуп, чтобы продолжить общение с невестой своего декана?
— Да, — ответила Элиза. — Я испугалась, честно говоря. Но он сказал, что я у друзей, и меня никто не обидит.
— Все правильно сказал, — согласился Оберон, подавив в себе неприятное желание оттаскать нахального мальчишку за уши, хотя Марк не успел сделать ничего плохого. — Давайте завтракать, Элиза. Позовете домовых?
— А как это сделать? — нахмурилась Элиза, и Оберон вспомнил, что у нее всегда были человеческие слуги.