Академия под ударом - Лариса Петровичева 13 стр.


— С тобой что-то не так, — негромко заметила Элиза. Оберон пожал плечами.

— Даже и не знаю, — соврал он и почувствовал, как далекая тьма в зеркалах снова пришла в движение. Лжец, лжец, убийца! — зашелестел дождь, рассыпался язвительным смехом. — Я думаю о том, почему тебя больше не пытаются убить, и не нахожу ответа.

Элиза улыбнулась, и Оберон подумал, что ей очень идет эта улыбка — такая чистая, невинная, с горящим огнем за этой невинностью.

— Я тоже об этом думаю, — призналась Элиза. — Но еще больше — о том, что случилось с моей матерью. Почему она была в том лесу.

Она поежилась и добавила:

— Она выглядела больной. Или заколдованной.

Они вошли в замок, и здесь, под защитой старых стен, Оберону стало спокойнее. Все было правильно, все было как всегда. Студенты шли на завтрак, помощники развешивали объявления на досках, и издалека доносилась музыка — Оберон узнал гитару Марка. Вот и правильно, пусть очаровывает первокурсниц и не подбивает клинья к Элизе.

— Давай подойдем к нему вместе, — предложил он. — Сегодня после занятий. Я попробую рассмотреть, что там не так.

Элиза кивнула, благодарно пожала его руку.

— Я только сейчас заметила, что мы перешли на «ты», — улыбнулась она, и Оберон улыбнулся в ответ.

— Давно пора! — заметил он. Нет, это просто дрянная погода так на него влияет, вдобавок к огромному количеству опасных приключений за несколько дней. С Элизой все будет хорошо, и с ним тоже.

Он никогда не причинит ей вреда. Никакого.

Войдя в столовую, Оберон увидел принца Жоана и Примроуз. Девушка выглядела больной — пророчество измотало ее. Так бывает; Оберон подумал было посоветовать Аверне, декану факультета предвидения, дать Примроуз отдохнуть от учебы пару дней, но потом решил не лезть не в свое дело. Аверна была опытной волшебницей, видавшей самые разные виды, и без него знала, что делать со своими студентками.

Повинуясь странному чувству, Оберон не пошел за преподавательский стол, а сел напротив принца — Жоан сразу же нахмурился и подобрался, словно предвкушал какие-то неприятности.

— Как дела? — спросил Оберон, не утруждая себя приветствиями. Примроуз поднялась было со скамьи, но Оберон хмуро посмотрел на нее и приказал: — Сидите.

Девушка послушно вернулась на прежнее место. Элиза, которая села рядом с Обероном, кажется, дышала через раз от страха.

Только сейчас Оберон понял, что в нем, независимо от его желания, пробудилась та сила, которая гнала его по болотам и пустошам за чудовищами. Та сила, которая подавляла и заставляла дрожать.

Вот и Элиза тряслась. Как они будут жить, если он так ее пугает, даже не желая этого?

— Дела… все хорошо, — кивнул Жоан. Под рубашкой мягко мерцала подвеска, подаренная Акимой. Да уж, ректор своего не упустит. С принцем следовало дружить — и он дружил, редчайшую ценность от сердца оторвал.

Иногда такие бунтари побеждают — а с победителями нужны хорошие отношения. Деньги и должности никогда не бывают лишними. А принц был явно не из тех, кто забывает своих благодетелей.

Оберон чувствовал, что начинает сердиться, и понятия не имел, откуда взялась эта злость.

— Отлично, — кивнул Оберон и повернулся к Примроуз, которая заметно побледнела. — Что именно вы говорили? Вспомните дословно, это очень важно.

Примроуз вздохнула, собираясь с духом. Салфетка в ее пальцах дрожала. Юным пророчествам всегда страшно вспоминать о своих пророчествах. Привычка к ним придет с опытом.

— Великий владыка пришел на север, — сказала она так, словно диктовала кому-то письмо. — Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные реки. Он наденет корону, которую у него отняли. Это все, господин декан. Я запомнила каждое слово.

Примроуз вдруг провела ладонями по лицу и сдавленным голосом произнесла:

— Я никогда этого не забуду. Это было… — девушка всхлипнула, — невыносимо.

Оберон понимающе кивнул. Иногда пророчества причиняли сильную боль, так что провидицам не завидовали. Нет, все-таки надо намекнуть Аверне, что девушке стоит отдохнуть.

— Вы из Повейского края, верно? — спросил Оберон, глядя на изящную вышивку на рукавах платья Примроуз. Далекий лесной запад — там всегда рождались сильные маги и великие пророки. Девушка кивнула, не понимая, куда он клонит. — Вы кричали на нашем сандаронском или на своем гардалинском?

Он почувствовал, как Элиза смотрит на него, и от этого взгляда хотелось закрыться.

— Гардалинский, — прошептала Примроуз. Оберон рассмеялся, даже хлопнул ладонью по столу.

— В гардалинском языке нет разделения на мужской и женский род, — произнес он. — Владыка может быть владычицей.

Принц, Примроуз и Элиза, кажется, перестали дышать.

— И что же это значит? — едва слышно поинтересовался Жоан. Оберон усмехнулся.

— То, что пророчество может не иметь к вам отношения, ваше высочество, — сказал он. — И мы должны понять, к кому оно все-таки относится.

— …поэтому вы никогда не должны забывать: охотник на чудовищ сам способен превратиться в монстра. И это может произойти в самый неожиданный момент. Контролируйте вашу внутреннюю тьму, иначе однажды охота может начаться уже на вас. Кто приведет пример из истории?

Элиза сидела с лупой на подоконнике и сортировала маленькие каменные пирамидки, небрежно сваленные в коробку из плотной коричневой бумаги. Почти все были бесполезны, лишь одна пирамидка вспыхнула зеленым — сердоликовая, с потертыми гранями. Почему-то здесь было очень хорошо слышно, что происходит в соседнем кабинете, и Элиза слушала лекцию, которую Оберон читал третьему курсу.

Ей хотелось пересесть — но она оставалась на месте. «Я так лучше узнаю Оберона», — подумала она, и внутренний голос тотчас же ожил и заметил:

«Садист. Убийца. Охотник на таких, как ты. Что еще ты хочешь узнать?»

— Неправда, — сказала Элиза вслух. — Он не виноват в том, что случилось с его женой.

И что ему надо было делать? Выпустить Паучью ведьму, чтобы она уничтожила половину города? Когда-то давно Элиза читала сказку о Паучьей ведьме — впечатлений хватило надолго. Художник, к тому же, не поленился проиллюстрировать сказку во всех ужасных деталях, так что Элиза прекрасно представляла, что могло бы случиться, пощади Оберон свою жену.

Она не хотела об этом думать. После всего, что Оберон для нее сделал, после утреннего поцелуя, такие мысли казались Элизе злыми и неправильными. Но она все равно возвращалась к рассказу Оберона о смерти его жены, и что-то в душе начинало леденеть.

Еще одна пирамидка вспыхнула зеленым. Бледно-розовый кварц с белыми прожилками. Элиза покрутила ее в пальцах, одна из граней пирамидки поймала свет, и в розовой глубине завертелась маленькая красная ящерица. Элиза ойкнула, опустила руку, и ящерица растаяла.

Интересно, были ли такие ящерицы в других пирамидках? Возможно, были, а потом умерли, и теперь лупа вспыхивала желтым. Может быть, если всмотреться, то можно будет увидеть скелеты…

— Да, Марк?

— Андре Бретон, я думаю, — Марк говорил серьезно и спокойно, как и полагается старосте курса. — Третий декан нашего факультета. Триста пятьдесят лет назад.

Какое-то время было очень тихо, потом Марк продолжал:

— Он был действующим охотником на порождения тьмы, как и вы… Однажды сжег целый поселок, потому что решил, что жители заражены болотной лихорадкой от нави.

Элиза поежилась. Ноздри дрогнули — она уловила нитку дыма от сгоревших домов. К горечи примешивался отвратительный запах обугленного мяса, Элизу стало мутить.

«Ты впечатлительна», — бывало, качал головой отец, забирая у нее очередную книгу со страшными сказками.

— Что было бы, если бы он не сжег? — спросил Оберон. Элиза почти видела, как он стоит за кафедрой и поворачивается в сторону другого студента: — Да, Мишель?

Студент смущенно кашлянул и сказал:

— Если жители были заражены, то они стали бы навями. Это уничтожило бы весь регион, и Бретон не смог бы остановить столько навей.

— То есть, Бретон был прав? — поинтересовался Оберон, и студенты разноголосо ответили:

— Да.

Озноб становился нестерпимым. Элиза спрыгнула с подоконника, подхватила предусмотрительно захваченный из спальни палантин с райскими птицами, подаренный отцом, и укуталась в него — стало немного легче.

— Марк, что было дальше? — спросил Оберон.

— Дальше он по протоколу вызвал мастеров из министерства магии, — продолжал Марк. — И они выяснили, что не все жители были заражены, а только треть. То есть, получилось, что Бретон совершил массовое убийство. Ему следовало бы отделить тех жителей, у которых были явные признаки заражения, и уничтожить их. А остальных изолировать и оставить до приезда мастеров.

— Верно, — ответил Оберон. — На суде Бретон говорил, что был единственным охотником на весь регион. Болотная лихорадка от нави развивается молниеносно — он прекрасно знал, что просто может не успеть ничего сделать, если все жители поселка обратятся в одну минуту. И сыграл на опережение. То есть, по экстренному протоколу действий он все-таки был прав, но эта правота сомнительна с моральной точки зрения. Люди готовы были действовать с ним вместе, помогать ему, они сами бы ушли в изоляцию до приезда мастеров. Но он не стал их слушать… почему?

Сперва студенты молчали, а потом кто-то произнес таким тоном, словно боялся говорить:

— Потому что ему нравилось убивать.

— Верно, — вот Оберон, великий охотник и истребитель порождений тьмы, смотрит на своих студентов, и ему прекрасно знакомо это чувство.

Нельзя быть охотником, если ты не любишь убивать.

— Мы делаем нашу работу не потому, что она нам нравится, — помолчав, продолжал Оберон. — Потому что мы — единственный щит против сил тьмы. Не будет нас — и они заполонят землю. Только это должно нами двигать, только это определяет наши действия. Не жажда убивать, не стремление уничтожать тех, кто когда-то были людьми, нет. Мы спасаем мир, как бы гордо это ни звучало. Вот наш мотив, и другого не будет. Потому что иначе мы сами превратимся в чудовищ.

Элиза спрыгнула с подоконника и пошла по лаборатории — голос Оберона погас. Хватит с нее, она больше не могла об этом слушать. Надо было отойти раньше.

«Ты сказала ему «да», — снова ожил внутренний голос. — Ты живешь с ним, ты будешь его женой. Собираешься плавать в грязи и не запачкаться?»

— Он не такой, — сказала Элиза вслух. — Он не такой, как этот Бретон, он никогда не поступил бы так.

Зеркало Венфельда ожило сразу же, как только Элиза приблизилась к нему. Отражение ее бледного, напряженного лица расплылось волнами, и Элиза увидела лошадиные ноги.

Гнедая лошадь шла по проселочной дороге, и Элиза узнала всадника — это был ее отец. Совсем молодой, в офицерской форме с одним единственным шнуром, он вдруг нахмурился, остановил лошадь и, спрыгнув на землю, пошел по лугу и склонился над кем-то, лежавшим в траве.

— Эй! — услышала Элиза и поняла, что плачет. Она видела отца, слышала его — пусть хоть так, в зеркале, но он был жив, он был здесь. Это было невыносимой болью и таким же невыносимым счастьем. Отец присел на корточки, дотронулся до чего-то белого, и Элиза увидела свою мать.

Она вышла из того леса и смогла пройти достаточно далеко, прежде, чем силы окончательно оставили ее.

— Эй! Вы меня слышите? — отец выглядел по-настоящему встревоженным. Вряд ли мать Элизы в тот момент была похожа на благородную барышню, но он обращался к ней на вы.

Девушка шевельнулась в траве. Эжен Леклер опустился рядом, положил ее голову себе на колени и, достав флягу, поднес к губам. Девушка сделала глоток и тотчас же вскрикнула, закашлялась и села.

— Вот! — воскликнул отец. — Гвенийский ром всегда действует! — он несколько мгновений рассматривал незнакомку, а потом взволнованно спросил: — Как вы себя чувствуете? Что случилось?

Кажется, Элиза перестала дышать, боясь спугнуть видение.

— Я… — голос матери был мягким, с едва уловимой хрипотцой. Сердце Элизы заколотилось так, что на мгновение она перестала дышать. Этот голос иногда звучал в ее снах, и она просыпалась на подушке, мокрой от слез. — Я не знаю… я пришла в себя в том лесу, — и она показала куда-то вправо. — Как я зашла туда… не знаю.

— Вы были зачарованы, — уверенно сказал Эжен Леклер и поднял манжету на правом запястье. Там было вытатуировано синее солнце, которое начинало багроветь в присутствии магии — сейчас оно было розоватым, верный признак остаточных чар. Элиза прекрасно помнила эту татуировку, в последние годы она уже не работала. Отец все собирался обновить ее, да так и не собрался. — Видите? На вас до сих пор есть следы магии.

— Господи… — прошептала мама, и отец рассмеялся.

— Ну вот, имя Божие произносите, значит, все хорошо! — воскликнул он и помог ей подняться. — Давайте я отвезу вас в Эсшар, это поселок тут неподалеку. Там наш гарнизон, и есть хороший врач, он вам поможет…

Картинка дрогнула и растаяла, растеклась туманными каплями по стеклу. В отражении перед Элизой выплыло ее собственное лицо — бледное, растерянное, заплаканное.

Элиза заглянула в аудиторию, когда студенты вышли, и по ее виду Оберон понял, что она плакала там, в малой лаборатории. Он слышал какой-то невнятный возглас из-за стены и еще успел подумать: лишь бы все было в порядке.

Он вслушался в пульсацию заклинания, которое соединяло их, и понял, что Элиза в безопасности. Можно спокойно провести занятие до конца.

— Что-то случилось? — спросил Оберон. Элиза подошла к нему — такая маленькая, хрупкая, кажется, дотронься, и она рассыплется веером стеклянных брызг. Ее хочется закрывать от бед, защищать — Оберон вспомнил, как это желание, еще не осознанное, но уже твердое, пробудилось в нем в первые минуты их знакомства.

Почему ее жених, дрянь такая, этого не делал? Что ему было нужно?

«И хорошо, что не делал, — подумал Оберон. — Уже умерли бы оба. И я… — он неожиданно для себя добавил: — И я был бы несчастен».

— То зеркало в лаборатории… — Элиза провела ладонью по щеке и, собравшись с духом, торопливо продолжала: — Оно снова ожило. Я видела своих родителей, их первую встречу. Мать была зачарована. Отец увидел на ней следы магии. Оберон, может, ты посмотришь?

— Конечно! — ободряюще улыбнулся Оберон, и взгляд Элизы стал спокойнее и мягче.

Зеркало Венфельда заупрямилось. Они простояли перед ним четверть часа, любуясь собственными отражениями, но ни поля, о котором говорила Элиза, ни ее родителей в нем так и не появилось. Наконец, Оберон скорчил рожу своему зеркальному двойнику и заявил:

— Капризничает! С волшебными зеркалами такое случается. Иногда они забавляются, показывая красавицу уродиной.

Элиза кивнула. Машинально взялась за подвеску с розовой жемчужиной, принялась крутить ее в пальцах. Над жемчугом поплыли белые искорки — остаточная магия заклинания любви. Не приворот, просто искреннее желание, чтобы владелица была счастлива.

— Знаешь, мне кажется, что если я пойму, что было в прошлом родителей, — сказала она, — то станет ясно, почему отца убили. И почему пытались убить нас.

— Возможно, — согласился Оберон. — Но сегодня тебе лучше не подходить к этому зеркалу. Оно, видишь ли, в определенном смысле живое. И будет упрямиться, если заставлять его работать слишком часто.

Элиза понимающе кивнула.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Тогда я накину на него покрывало и просто продолжу работу, — Элиза сделала паузу и спросила: — Послушай, ты правда думаешь, что пророчество было не о принце Жоане?

Оберон только руками развел.

— Подземные реки, — произнес он, — это заклинание, с помощью которого Венфельд создавал свои зеркала. И зеркало, которое мы считали мертвым, вдруг ожило, когда к нему приблизилась ты. Возможно, конечно, что это просто совпадение… но я не верю в совпадения.

Элиза одарила его хмурым и недоверчивым взглядом. В нем ясно читалось: Оберон, ты сошел с ума. На мгновение Оберону действительно сделалось стыдно.

Назад Дальше