- Ну что, народ? Садимся? А то водка греется и тушёный заяц скоро в мороженого превратится! Что я, зря за ним по полю с ружжом гонялся?! - Весело позвал к столу Стас.
Мы принялись рассаживаться. Заметив, что всё ещё держу в руке клеммташ, я протянул его Трошицинскому. В последний момент мне показалось, будто нарисованный император хитро подмигнул мне, будто Распутин из старой рекламы.
На правах хозяина Станислав скрутил пробку и в стопки забулькала пахучая жидкость...
- Ну что? За встречу!
- И за дружбу!
Звякнуло, сдвинувшись, стекло...
Борис
Нежданную встречу отмечали вдумчиво и основательно. Времена, когда на нашу подростковую толпу хватало одной, много - двух бутылок 'Агдама': не столько пьянки ради, сколько пацанячьей солидарности для, давно прошли. Ну и попонтоваться, само собой, собственной взрослостью и крутостью пофорсить друг перед дружкой. Где он сейчас, тот азербайджанский напиток? Там же, где тот добрый и радушный к гостям Азербайджан, не обожженный всякими карабахами и межнациональной резнёй: в далёком легендарном прошлом...
Сейчас двух бутылок - и не слабенького 'Агдама' - нам, естественно, хватило ненадолго. Но слава богу: мы, литовцы, очень практичный народ, и очень запасливый. Из пакета были извлечены ещё несколько ёмкостей и торжественно водружены на законные места на столе. Как Стас убирал со стола третью бутылку, утверждая, что оставлять пустую - плохая примета, я помню чётко. Помню, как Дрей Ю требовал баян, но в конечном итоге согласился смягчить запросы и взялся за гитару. Чего не отнять, того не отнять: к музыке у Воробьёва всегда был талант: вот и сейчас он то аккомпанировал песням, то, оборвав пение, переходил сразу к быстрому ритму фламенко, то тревожил душу мелодией 'Города золотого'...
Потом воспоминания идут как-то скомкано. Вот Стас показывает заинтересованному Андрею бог знает как сохранившиеся паспорт, дворянскую грамоту и карманный молитвенник своего пра-прадеда. Понятное дело: они ещё в школе на истории были малость 'подвинуты', а у Троцкого ещё и понты шляхетские пёрли. Было б с чего: того дворянства, небось, у них было - штаны да сабля! Вот парни заинтересованно слушают мой рассказ о том, как однажды залп украинского 'Града' прошёл прямо над головами нашей съёмочной группы во время моей донбасской командировки. Вот Троцкий хвастается своим ружьём, а Андрюля ему с типично русским упорством доказывает, что трёхлинейка - не в пример способнее. Он бы ещё с миномётом на зайцев агитировал поохотиться: кто же в Польше Стасу дал бы ту самую винтовку приобрести? Тут, насколько я знаю, и с покупкой дробовушек дела обстоят сложновато, даже, пожалуй, сложнее, чем в России. Это не наша Литва, гораздо более европейская страна: у нас даже пистолеты разрешается носить: в целях самообороны, разумеется. Потом, почему-то, оказалось, что Воробьёв успел каким-то образом вновь сменить фиолетовый халат на большевистскую форму, а Трошицинский, нелепо опоясанный старомодным ремнём-патронташем, уже стоит у двери, опираясь на ружейный чехол. Потом, помню, мы шли по полевой дороге, и я освещал путь тяжёлым и неудобным аккумуляторным фонарём завезённым в Польшу не иначе, как вояками Гудериана, если не кайзера Вильгельма: поскольку в наше время самое место этому артефакту электротехники - в каком-нибудь политехническом музее.
А потом мы стреляли. Каждому хотелось побахать из ружья, доказав тем самым свою мужскую самоценность. А как же иначе? Мы же не бабы и не гомики, чтобы душой не тянуться к оружию! Даже великий Ахиллес, как знает любой культурный европеец, попал в ту историю с осадой Трои, потянувшись к мечу, положенному между женских побрякушек хитрыми античными военкоматчиками.
Ну вот и мы попали. Вернее, попал я, чисто рефлекторно выпалив навскидку по вылетевшей откуда-то сове. Честно говоря - пальнул с перепугу, но не попал. Вернее сказать - попал. Но не в сову, а в изолятор на высоковольтной мачте. Последнее, что я увидел перед вспышкой, за которой встала АБСОЛЮТНАЯ белизна - падающий сверху прямо на нас толстый провод...
ГЛАВА 2
Станислав
- Ы-ы-ы-ы-ы...
Ой-ё, холера вашу ж душу! И так погано, а тут ещё этот вой...
И вообще - что за нафиг в нашем доме? В смысле, не в доме, а в луже и уж явно не нашей: у меня весь дворик заасфальтирован, а здесь - явная грязь. И спрашивается, что я тут хряка изображаю?
Не с первой попытки, но всё же встаю сперва на четвереньки, потом - в рост. Слава богу, похмелья нету. Уже хорошо: видно, проветрился как следует. Где я - непонятно. А вот 'когда' - ясно абсолютно: ни разу не апрель месяц: Стою по щиколотку в луже посреди разбитой вусмерть грунтовки, причём вокруг всё покрыто ровнёхоньким снежным покрывалом. Снег, благодаря сокращающейся луне, даёт возможность хоть что-то разглядеть, а то ведь вокруг нигде ни одного придорожного фонаря, ни одного светящегося вдали оконца, только где-то вдали слышен звук движущегося поезда.
Борис сидит у края лужи, подвывая на одной ноте. Рядом бестолково суетится Андрюха, что-то шипя сквозь зубы насчёт долбодятлов и рук из задницы. Выбираюсь из воды к парням.
- Цо таке, хлопцы? Чего орём?
- Тебе такое - не так бы заорал, - вызверился Будкис. - Вот, все руки поспалил!
Свечу фонариком телефона. (Надо же, работает! Хорошо шведы делают, раз купание в луже ему нипочём!). Ну, все не все, но внутренняя часть борькиных пальцев, действительно, сплошной волдырь. Да уж, картинка...
- Так, ясно. Не вой, не паровоз! Сейчас подлечим, полегчает! Давай сюда лапу! А ты, Дрюля, 'Скорую' набирай!
- Я номер не знаю! На '03' вызов не идёт, я пробовал.
- Три девятки подряд! Хотя нет, ты ж с сотового, значит, '112'! - Пока Воробьёв тычет пальцем в мобильник, шарю по карманам. Где же он есть? Ведь всегда с собой таскаю, по разной одежде рассовываю... А, вот!
- Лапу держи на свету, говорю!
Распотрошил аптечную пластинку с пилюлями рыбьего жира: почти полная, девять штучек! С детства обожаю, да и витамин D в нём... Давлю пальцами желатин капсул, аккуратно смазываю ожоги. Будкис шипит, но уже без фанатизма, что называется.
- Ничего, Борь, терпи! Скоро медики приедут, настоящим лекарством подлечат, бумажки оформят... Тебе же оправдательные бумажки на работе нужны, чтоб больничный там оформить, ещё чего там, что у вас полагается?
- Угу...
- Не соединяет, нет связи! - Лицо Андрея, перемазанное грязью, похоже на маску чёрта, в каких колядуют на Рождество.
Борис пытается залезть во внутренний карман куртки, но, видимо, зацепившись болючим местом, отказывается от этой идеи:
- Достань мой айфон, с него попробуй. Наверное, у тебя труба барахлит после провода. Заодно по жипиэсу глянь, где мы очутились. Что не там, где были - точно: ни линии электропередачи, ни столбов вдоль дороги, ещё и лесок какой-то со стороны села, а я точно помню: через лес мы не проходили.
Андрей, нашарив борькин коммуникатор, вновь принялся за попытки связаться с медслужбой.
- Так, а теперь подробнее и понятнее, Борь: что за провод и вообще, какого дзябла мы здесь торчим? И вообще: почему вокруг зима? Только не надо про летаргический сон и кому: после комы если и просыпаются, то на больничной койке, а никак не в долбанной луже.
- А ты что, не помнишь? Провод на нас упал. Высоковольтный, с опоры. Я как раз стрелял, так по рукам жигануло, что света невзвидел.
- Так, теперь понятно, почему пальцы в волдырях. Небось, как раз в тех местах, где металла ружья касался. Снайпер хренов. Непонятно только, почему жив остался, а не валяешься кучкой пепла. Там киловатт сто напряжение...
- Сто десять, как правило. - Андрей протянул айфон владельцу. - Причём не киловатт, а киловольт. Накрылась и твоя техника, Борька: включаться - включается, а связь не работает, навигатор тоже не пашет. Приедешь в Вильнюс, первым делом банку краски купи. Лучше эмали, чтоб блестело.
- Не понял... - Изумление на лице нашей акулы пера и кашалота видеокамеры передать словами просто невозможно. - Эмаль-то зачем?
- Выкрасить и выбросить! Ну, или продай на запчасти: всё равно приборчик 'нихт арбайтен', как и мой, впрочем.
- Вот же свинство... Слушай, Стасик, ты местный: куда нам теперь?
- А вот бы знать... Дорогу эту я не помню, возле нашего города такой точно нет. Я на 'шкоде' всё вокруг исколесил, пока домик себе искал. Хотя Польша - она большая. Сейчас пойдём, отыщем какую-нибудь цивилизацию, там и спросим, куда попали и помозгуем, чего делать дальше. Я слышал, тут поезд где-то проходил, а где поезд, там и люди. Кстати, а где ружьё? Оно на меня оформлено, если пропадёт - бумажки писать замучаюсь.
- А вон оно! - Андрей тычет пальцем куда-то в сторону.
- Где? Темно же!
- Да вот!
Наклонившись, Воробьёв вытягивает из грязюки нечто, напоминающее комковатую дубину неадертальца.
Зар-раза...
- Ладно, пошли, что ли. А то тут без движения пневмонию подхватить - как нечего делать!
Шли долго, часа четыре, периодически загребая снег в обувь. Поскольку луна периодически пряталась за облачками, путь освещали моим и андреевым телефонами. Заряд айфона Будкиса берегли, поскольку никто не знал, сколько придётся топать до зоны функционирования связи. Дорога, похоже, давала крюк, огибая какие-то угодья, или болото: под снегом не понять. Так что когда, наконец, наша компания добралась до железнодорожного переезда, коллективный уровень негатива был уже достаточен, чтобы играть Отелло в каком-нибудь театре не слишком юного зрителя: и рожи грязью извазюканы, и желание одно: придушить кого-нибудь!
Так что после очередной бесплодной попытки дозвониться хоть куда-нибудь или, на худой конец, установить точные координаты по GPS, мы единогласно решили плюнуть на этот долбанный просёлок и продолжить путь уже по шпалам: и к станции какой-нибудь рано или поздно доберемся, и снега на насыпи заметно меньше. А поезда... А что поезда? Поезд бесшумно не катится: услышим, отойдём.
Километра через три оскальзываний, падений и матюков на четырёх языках, включая литовский и украинский, по левую руку мы заметили неяркий огонёк в окошке какого-то строения. Естественно, наша троица ломанулась туда с энтузиазмом забуревшего на островке 'Робинзона', углядевшего на соседнем атолле миловидную 'Пятницу' неглиже. Вблизи оказалось, что перед нами небольшая бревенчатая халупка с пристроенным не то сарайчиком, не то хлевом. Судя по характерному запаху чуть подпрелого сена, навоза и ещё чего-то неуловимо-деревенского, скорее всего как раз второе. Непривычно для обычаев Польши вокруг строения не было никакой ограды: ни забора, ни плетня, ни даже жердевой загородки, не говоря уже о сетке-рабице. Однако пёсья будка у крыльца имелась, причём обитаемая. Не успели мы приблизиться, как оттуда выскочила угольно-чёрная даже в темноте лохматая зверинда и с громким лаем кинулась на нежданных гостей. Я даже струхнул малость: псина ростом мне пониже талии, глаза сверкают в свете телефонного фонарика, клыки в пасти - с мой ноготь каждый, настрой у зверика 'всех порву, один останусь!'. Добро, что привязь крепкая, хотя и не цепь...
- Эй, хозяева! Есть кто дома? Уймите пса, разве так надо гостей встречать? - Как единственный в компании поляк, я решил взять на себя начало общения с местными жителями. Ну, не сильно любят в Польше иностранцев, что тут поделать...
С негромким скрипом приоткрылась дверь. Чья-то рука, непривычно толстая - видимо, из-за зимней верхней одежды - повесила на крюк справа от проёма зажженный фонарь древнего вида - явно керосиновый. Ну, столбов с электропроводами я тут не заметил, так что понятно. Сам хозяин дома, тем не менее, выходить не стал, оставаясь в затемнённом коридоре.
- Тихо, Кулька! Назад!
Послушный пёс умолк, но отошёл недалеко, так же ненавидяще глядя на нашу компанию и утробно рыча сквозь оскал. Да, серьёзная собачка...
- Кто такие? Зачем ходите по ночам, тревожите людей? Вон, пса напугали!
Это ещё кто кого напугал...
- Добрый вечер, пан! Прошу прощения за беспокойство. Мы в город идём, но вот заблудились. Не пустит ли пан отдохнуть до утра?
- Давно уже не вечер, ночь, благодарение пану богу! А чего москальский жолнеж с вами? Жолнежи по едному не ходят. Или беглый? Вон, нет шинели, и вы тоже без кожухов.
- Так уж случилось, что без кожухов. А пан Анджей - не жолнеж, хотя народовосць российска. Но он не враг полякам.
- Не враг? Что ж, такие встречаются. Пока тебе поверю. А что тшетий с вами?
- Я из Вильнюса, плохо по-польски говорю, - вступил в беседу Будкис, уже притерпевшийся к боли в обожженных пальцах за время нашего 'марш-броска'. - Много понимаю, а говорю плохо.
- Не штука, что понимаешь, Вильна - издревле польске место. Штука, что не говоришь, как вот, к примеру, мой Кулька. Он тоже всё понимает, а людской речи ему пан бог не дал. Ну да ладно. Грех по зиме людей на снегу держать. Заходьте в дом. Но глядите: ежели что злое удумали - забудьте! Картечи на всех хватит, а места здесь пустые, до весны не найдут.
С этими словами хозяин дома вышел на крыльцо и, спустившись, затащил за ошейник в будку недовольно рычащего Кульку. Теперь, когда он оказался на свету, можно было его разглядеть подробнее: пожилой, за шестьдесят лет, но весьма бодрый мужчина с сивыми усами и отросшей седой щетиной, казался неуклюжим из-за здоровенных валенок и накинутого поверх тёмной тужурки тяжёлого тулупа, полы которого спускались почти до колен. Мохнатая шапка с суконным верхом прикрывала голову, а в правой руке абориген держал древнюю двустволку со взведёнными курками. Видимо и впрямь: глухие здесь места, раз даже электричества не провели, а путников встречают с заряженными ружьями...
Андрей
Наконец-то можно отогреться!
Одна радость: сапоги у меня яловые, ноги сухие, не то, что у парней: они-то в свои туфли моднячие грязюки начерпали - мама не горюй! А вот остальной организм подмёрз существенно: гимнастёрка с шароварами всем хороши, да только - летние они у меня, тонкая хэбэшка. А на дворе, как-никак, зима. Не знаю, правда, какого года, но имею догадки, что совсем не нашего. Потому как косвенных свидетельств вокруг заметно предостаточно. В наше время в любой деревне Кабыздоховке как минимум - электричество есть, а здесь, пока шли, кроме телеграфных проводов на древних столбах-опорах 'времён очаковских и покоренья Крыма', тянущихся вдоль насыпи железнодорожных путей, ничего электрического в упор не замечается. Опять же тужурка на здешнем хозяине раритетная, с пуговицами молоточными и воротником-стоечкой. Такие годов с пятидесятых не носят, а если вдуматься, то мода и вовсе с царских времён идёт. В горнице, опять же, лампа керосиновая на столе, фитилёк прикручен, не ярко светит, да лампада перед католическим распятием, что по стене распласталось. От движений наших огонёк пляшет, колеблется, пятна света выхватывают фотографии в аккуратных резных рамочках. Там тоже персонажи древние: ни одного пиджака или кофточки легкомысленной, все сплошь в старомодных 'бешметах' да шитых сорочках. А на центральном, групповом снимке, рамка которого украшена бело-красными зубцами-треугольничками, и вовсе народишко в сюртуках да жупанах, с конфедератками на головах. Конфедератки, правда, не военного образца, больше похожие на башкирские шапки, но пара-тройка сабель на виду и пистоли за кушаками у некоторых навевают воспоминания о разбойничьей вольнице и бренности жизни человеческой.
Если бы не железная дорога, причём явно действующая, судя по блестящим рельсам и воняющим креозотовой пропиткой шпалам, можно было бы предположить теоретически, что хозяин - анахорет-сектант какой-нибудь, на старости лет слегка тронувшийся головой и ушедший от мира в недоступные цивилизации места. Но тут - явно не то...
Жаль, не понимаю я по-польски: в этом смысле Стасу с Борькой полегче: вон как со стариком языками зацепились! Борька, конечно, не поляк ни разу, но по верхам нахвататься где-то успел, а Трошицинскому так и вовсе родной язык не знать стыдно. Хотя, подозреваю, родной у него всё-таки русский: в школьные годы мы иначе и не общались, а у коренных поляков в русской речи так или иначе акцент нет-нет, да проскользнёт. Станислав же по-русски речь ведёт чисто, иногда даже слишком по-литературному: это на слух сразу улавливается.