– А чего я…
– Ничего. К тебе у меня претензий нет.
Ему было лет десять или одиннадцать, впрочем, могло статься, что и больше: дети городских окраин росли медленней.
– Я знаю, что ты просто принес коробку. Верно?
Мальчишка кивнул.
Взгляд его зацепился за монетку, которая заманчиво поблескивала.
– Опиши того, кто тебе ее передал.
– Так это… никто.
– Как никто?
– Никто, – мальчишка насупился. – Я сам. Барышне. Купил.
– Эти конфеты стоят не меньше ста рублей.
– Сколько?! – удивление мальчишки было неподдельным. А еще непонимание. Неужели кто-то и вправду может потратить этакие деньжищи на пустое.
– Сто, может, и двести, если набор авторский, специальный. Поэтому давай серьезно. Я не хочу впутывать в это дело полицию, но мне придется обратиться к ней, если мы не договоримся. Но мы ведь договоримся?
За стеной вновь заплакал младенчик, а мальчишка застыл, сунув мизинец в ноздрю. Он думал. Напряженно так думал.
И Глеб решил помочь.
Он вытащил ассигнацию и положил на край стола.
– Вот пять рублей. Они твои.
– Проклятые, небось? – проворчал мальчишка, но на деньги посмотрел.
– Отчего проклятые?
– Так… батюшка баит, что вы все туточки проклятые… и души проклятые… и деньги ваши тоже проклятые.
– Попросишь его окропить святой водой. Поможет.
Мальчишка кивнул и повеселел. Идея, похоже, пришлась ему по вкусу. Он пожевал губу и сказал:
– Только я это… не видел… мне Микола, который Хромой… кликнул и велел отнесть. Пять копеек дал… себе, небось, поболей взял. Он у нас за старшого, если кто поперед другого полезет, то живехонько по хребтине отгребет. Микола, он Хромой, но дело знает… вы его поспрошайте…
Глава 2
…Микола, прозванный Хромым, обретался на паперти. Он сидел, подогнувши единственную ногу, примостивши рядом самодельный костылик, и вид имел до того жалостливый, что женщины, спешившие к вечерней молитве, то и дело жаловали бедолаге копеечку. Впрочем, конкурентов у Миколы было немного: пара бабок весьма благообразного вида и юродивый, что имел привычку петь срамные частушки. Правда, после он падал на колени и принимался истово креститься на храм, а то и поклоны бил, да старательно так, лоб до крови расшибая.
– Микола? – мальчишка описал хозяина паперти весьма точно.
И лицо у него рябое.
И глаз гноится, и рот кривой. Вот только кривизна эта наигранная, да и не пахло от Миколы нищетой, напротив, от лохмотьев исходил слабый аромат табака.
Причем, весьма недурного.
– Па-да-а-айте на пропитание, – заголосил Микола, и бабки закрестились, закланялись, а юродивый крутанулся на месте. – Боле-е-езному… одино-о-окому…
Глеб кинул рубль.
– Знаешь? – он показал коробку, на которой еще держались ошметки тьмы.
Микола подслеповато мигнул, рот его приоткрылся, выпуская пену.
– Мыло выплюнь, – присоветовал Глеб, – а то подавишься еще ненароком. Ты мне не интересен. Скажешь, кто коробку передал, и с полицией связываться не буду. А нет, то ответишь и за себя, и за того парня.
Кусочек мыла Микола сплюнул в ладошку и просипел:
– Так, знать я ничего не знаю… ведать не ведаю…
– Значит, полиция?
– Пожалей, господи-и-не, сироти-и-нушку…
– Слушай, сиротинушка, – Глеб присел и заглянул в глаза. – Я ведь и вправду в полицию пойду. Ты, конечно, сделаешь вид, что знать ничего не знаешь. И добиться свидетельских показаний у меня не выйдет, потому и получится, что кругом ты невиновный. Но… оно тебе надо меня злить?
Микола закатил глаза.
– Я ведь пока добром прошу. Скажи, кто коробку эту принес…
Пена пошла изо рта, а тело задергалось.
– Поможите! Поможите! – взвизгнул юродивый. – Жизни лишают!
Твою ж…
– Бедненького меня маменька бросила… папенька бросил… проклятые, проклятые… грядеть лето черное, лето красное, кровью меченое… и будет кровушка идти, литься да по камушкам, ручьями-ручейками… – юродивый шел боком, приступочкой, похлопывая себя по бедрам, и голос его звенел над площадью, заставляя людей задерживать шаг. – А все почему? Боженьку обидели… заветы егоные позабыли… не велел со смертью играть, а они взялись. Пришли. Живое забрали, мертвое слепили. Душу продали… Боженька плачет. Богородица кровавыми слезьми заливается…
– Отходим, – тихо сказал Глеб, ухватив Калевого за плечо. И тот не стал стряхивать руку. Кажется, мальчишки тоже ощутили неладное.
А людей становилось больше.
Они шли на визгливый этот голос, словно завороженные. Вот пара купцов, судя по одежде, вполне себе степенных и успешных. Дама в парчовом наряде, который выглядит почти вульгарно. Стая старух, что держатся друг друга, будто опасаясь потеряться в этой толпе.
Мужики.
И парни. Мастера, подмастерья. Почтенная публика, которой самое место в церкви.
– Хрень, – громко произнес Арвис. И юродивый, крутанувшись, замер, выпрямил руку.
– Нелюдь! Нелюдь! Идет, души крадет! Как глянет в глаза, как скочит-поскочит… летит-полетит… пойдут да клочки по закоулочкам…
– Рядом, – рявкнул Глеб, активируя щит. И первый камень просвистел над головой.
– Идут… по души ваши идут! Спешите, христиане добрые! Спешите люди веру защитить… сирых и слабых… пришли, уморили…
Сзади медленно поднимался Микола.
Встал, опершись на костылик свой, руку протянул и пропел:
– За что, люди добрые? Пришли, мучают… ногу у меня нелюди отняли…
…лучше бы, конечно, голову.
– Арвис, держись рядом. Богдан.
– Да понял я, – мрачно произнес Богдан, разглядывая толпу с тем еще детским интересом, в котором нет страха. А вот Глебу страшно было.
Камни больше не летели, но… люди стояли.
Просто стояли и смотрели.
Пока просто стояли. И пока еще смотрели.
Он нашел взглядом купца, окруженного тройкой охранников, и шагнул к нему. Толпа отшатнулась.
– Господь на вас смотрит, – визжал юродивый. – Матерь Божья слезы льет… чу, слышу, шепчет, что огнем и мечом… изгонять нелюдь… нежить… прочь-прочь… чтоб ни следа, ни памяти… тьма уйдет, и благословенные времена настанут.
Глеб шел.
Спокойно.
Глядя в глаза человеку, который так же завороженно смотрел на Глеба. И охрана за спиной его стиснула деревянные палки, готовая исполнить свой долг. Пахнуло страхом, тем совокупным толпы, который напрочь лишает людей разума.
Дернулся Богдан, споткнувшись о камень, но Глеб удержал мальчишку от падения, лишь дал себе зарок, что сегодня же поставит дополнительную охрану. Не приведи Бог, тот самый, что прятался под позолотой куполов, они окажутся среди толпы одни.
…а ведь не усидят.
Не тот возраст, чтобы здраво оценить опасность. Не та натура, чтобы смиренно ждать. Все не то… все не так…
– …и алчут возмездия…
Купец моргнул и отступил в сторону, а следом за ним и охрана. И та дама в парчовом наряде широко перекрестилась. А мужики отвели глаза, попятились, позволяя пройти. Толпа не разошлась, но…
…сегодня повезло.
И Глеб позволил тьме выглянуть, окружить ее тело. Пусть люди в большинстве своем лишены способности видеть ее, но почувствуют сполна.
Холод.
И близость чего-то такого, чему нет названия, но, безусловно, оно внушает страх, оно заставляет пятиться, расширяя узкий проход, подсказывая, что лучше все же держаться от опасного человека подальше. Им позволили выбраться.
А камень, который бросили в спину, если разобраться, мелочь…
– Ублюдок, – проворчал Арвис, и мысленно Глеб с ним согласился. Хромой и вправду был ублюдком. Хитрым ублюдком, который… ждал?
…знал?
Догадывался?
Или тот, кто затеял игру, все рассчитал? Конфеты. Анна. След, который получится взять. Микола и толпа, правда, поднять ее не вышло, но… слухи пойдут. Их направят, раздуют до крайности, щедро приправив вымыслом, который смешается с правдой и тоже ею станет.
Ах, до чего погано.
– И что теперь? – тихо спросил Калевой, а Глеб разжал пальцы. Синяки наверняка останутся, но жаловаться Калевой не будет.
– Ничего.
– А если в полицию…
– Местная полиция нас не слишком жалует. Заявление, может, и примут, но по факту доказать, что этот хромой урод имеет отношение к попытке убийства, не выйдет.
– Так… мы просто оставим?
– Нет, – Глеб позволил себе улыбнуться. Тьма кипела в крови.
Тьма требовала мести.
Ничего, пара дней и Микола сам явится, сообразит, что не случайно начал кровью кашлять. Глядишь, и посговорчивей станет.
Глеб улыбнулся и сказал:
– Я ведь его предупреждал, что не стоит ссориться с некромантом…
Анна не находила себе места.
Она переоделась.
И присела.
Встала.
Спустилась вниз. Прошлась по террасе. Остановилась у ограды, терзаемая и страхом, и желанием немедленно выйти за ворота. И отступила. Вновь вернулась на террасу. Заставила себя присесть. Глеб вернется и объяснит.
Вернется.
И…
…или нет? Или сочтет, что в последнее время от нее, от Анны, слишком много беспокойства? А у него собственные проблемы имеются, куда ему еще с чужими возиться.
Вздохнула.
Заставила себя досчитать до ста, а после от ста до единицы. И снова до ста. Время тянулось, и ничего не происходило. Разве что воробьи, давно обжившие чердак, спустились ниже. Они чирикали так громко, что у Анны разболелась голова.
…или не воробьи тому виной?
Куда ушел Глеб?
Зачем взял мальчишек?
Анна подняла изорванную рубашку, сплела простенькое заклятье, снимая грязь. Вернулась в дом за шкатулкой. Она терпеть не могла вот такого, неопределенного, состояния, когда приходилось просто ждать.
Чинить рубашку в нынешнем ее состоянии было бессмысленно, но…
Анна вдела нить в иглу.
И заставила себя сосредоточиться на деле. Разложив рубашку на столе, Анна сделала первый стежок.
…вернется.
…и возможно, Анне лучше отбыть в Петергоф… или дело в доме? Может, ее поэтому убить хотят? Если Анна умрет, то дом выставят на продажу. Его купит кто-то в достаточной мере родовитый, чтобы великолепной княгине было не зазорно соседствовать с ним.
Нет, чушь какая…
Благородные княгини не опускаются до убийства.
Не из-за домов.
Швы получались ровными, аккуратными. Но Глебу сказать следует. Мальчики, дети… глупости творят. Достаточно большие, чтобы возомнить себя взрослыми, а на деле… и поговорить не выйдет, кто Анну воспримет всерьез?
Кто она вообще…
Анна вздохнула.
– Эй, – этот голос отвлек от работы. – Анна Платоновна… Анна Платоновна!
Заворчал Аргус.
– Да? – Анна повернулась к ограде, за которой пританцовывал уже известный Анне человек. Ныне он вырядился в ярко-лиловый костюм, который дополнил серой фетровой шляпой.
– Анна Платоновна, мне очень нужно поговорить с вами!
– О чем?
– Это приватное дело…
– Я не собираюсь продавать дом.
Страх сменился злостью. В конце концов, Анна выбрала это место, когда думала, что у нее будет время выстроить новую жизнь. Она изменила его. И изменилась сама. Она вросла, сроднилась с домом. И дело не только в оранжерее, которую перевозить дорого, и не в обитателях ее – многие слишком капризны, чтобы пережить переезд. Дело в том, что Анна просто-напросто не хочет уезжать.
И она в своем праве.
– Послушайте… – человек подпрыгнул, пытаясь разглядеть что-то за оградой. – Я понимаю, что вы привыкли к месту, но… у меня отличное предложение.
– Нет.
– Вы даже не хотите выслушать!
– Не хочу.
– Но вы должны!
– Если я и кому должна, то не вам, – Анна перевернула рубашку и разгладила шов. Занятие бессмысленное, но, следует признать, успокаивающее.
– Вы меня даже не впустите?
– Не впущу.
– Почему?
– Не хочу.
– И не подойдете ближе?
– Не подойду, – согласилась Анна.
– Но… почему? – это было сказано с таким удивлением, что Анна даже отвлеклась. – Помилуйте, я не собираюсь причинять вам вред, я просто хочу поговорить. Я нашел вам новый дом! На самом побережье! Не пройдет и года, как там будет выстроен целый поселок! Современная архитектура. Работа лучших мастеров…
– Нет.
– Ваше упрямство несказанно меня печалит. К чему оно? Вы же умная женщина, вы понимаете, что весьма скоро этот город преобразиться. И вам здесь станет неудобно! Я предлагаю отличный вариант… кроме дома вы получите приличную сумму денег, которая позволит вам жить, ни в чем себе не отказывая.
– Я и так живу, ни в чем себе не отказывая, – Анна все же поднялась, а с ней поднялся и Аргус. – Кто ваш заказчик?
– Но это лучше, чем, допустим, потерять недвижимость… вы знаете, что старые дома порой так… опасны…
Аргус оскалился, но он держался позади Анны, а ограда была в достаточной мере высока, чтобы не позволить гостю разглядеть двор.
– С ними вечно что-то приключается. У одного моего знакомого дом сгорел. Да, да, просто взял и вспыхнул. И главное, страховая компания отказала в выплате! Дом ведь старый. Реставрационные работы не проводились. Правила техники безопасности не соблюдались. А еще у одного знакомого, представляете, древоточцы сожрали.
– Мой каменный. Подавятся.
– У вас удивительное чувство юмора.
Он приподнял шляпу и поклонился.
– Анна… могу я вас так называть?
– Нет.
– …я восхищен вами… вашим характером… вашей стойкостью… и я бы хотел предложить вам ужин.
– Спасибо, у меня уже есть один.
– …в ресторане.
– Не люблю рестораны.
– Аннушка, не упрямьтесь. Вы взрослая женщина, и вы выше кокетства…
– Почему? – злость отступала.
– Потому что вы знаете цену времени! – он прижал руки к груди. – Вот здесь бьется сердце одинокого человека, которому, быть может, повезло. И как знать, может, повезло не только ему? Разве два одиночества не способны составить счастье друг другу?
Свое счастье Анна представляла себе несколько иным.
И… неужели он и вправду надеется, что одного ужина будет достаточно, чтобы она передумала? Или… конечно, чего еще ждет от жизни одинокая женщина, кроме как не спасения от своего одиночества? И ей бы ухватиться за спасителя обеими руками, чтобы не сбежал раньше времени, а заодно стряхнуть пыль со свадебной фаты и написать две дюжины пригласительных открыток, в преддверии, так сказать.
– Кто ваш клиент?
– Мы еще не так близки, чтобы обсуждать столь личные вопросы, – ее гость пригладил усы. – Но, уверяю вас, в моих интересах заставить его проявить к вам щедрость… подумайте, Аннушка, что вы цепляетесь за это старье? Новый дом будет просторен и светел… вам хватит места.
– Нет, – Анна развернулась. Разговор стал скушен, а мысль о том, что убить ее хотят ради дома показалась нелепой.
Зачем тогда отправлять этого… или затем, чтобы убедиться, что Анна мертва?
Нет, как-то все… слишком сложно.
И вообще какой смысл в ее, Анны, смерти? Кому вообще она могла помешать, кроме…
…и это тоже нелепость. Сестра Глеба, конечно, оказалась не самой приятной особой, но…
Анна помогала собирать ей саквояж, и точно знала, что в нем не нашлось бы места для деревянной коробки из лучшей кондитерской Петергофа. В него едва влезли пара ночных рубашек, платья и чулки. И… не странно ли, что не влезли?
Теперь Анне даже это обстоятельство казалось подозрительным.
– Послушайте, – господин стянул фетровую шляпу и прижал ее к груди. – Я понимаю… все понимаю, но… мои клиенты – весьма решительные люди. И конечно, я вам не угрожаю…
– Не хватало, чтобы вы мне угрожали.
– Однако… обстоятельства могут повернуться таким образом, что вы лишитесь этого дома, но не обретете нового…
– Будьте любезны, – Анна не любила говорить так, глядя поверх человека, будто его не существовало вовсе, но порой ей приходилось. – Передайте вашим клиентам, что со всеми вопросами и предложениями они могут обращаться к моему бывшему мужу. Впрочем… я сама сообщу ему о вашем интересе. Надеюсь, вы найдете общий язык.
– Конечно… – похоже, ее поняли несколько превратно, иначе почему странный этот человек столь явно обрадовался. – Красивой женщине не следует утомлять себя такими сложными вопросами… вот моя визитка.