— Так, так, — говорит барин, — все это правда истинная.
— Вздумалось мне напиться: пришел я к морю, снял с головы череп, зачерпнул воды. Все бы ладно, да уронил я череп в воду, гляжу — а череп средь моря плавает, утки-гуси в нем гнездо свили, яиц нанесли. Что тут делать? Раз топором кинул — не докинул, другой кинул — перекинул, а третий — совсем не попал. Так-то и перебил всех уток-гусей, поклал в сумку, а яйца за море улетели. Зашел я в конец моря, высек огонь да и подпалил море. Горело море пять ден, на шестой все выгорело. Достал я череп и пошел по белому свету…
— Так, так, — говорит барин, — продолжай, молодец. Все это правда истинная.
— Поехал я в лес за дровами, привязал лошаденку к березе, а сам пошел дрова собирать. А пока там-сям бродил, набежали серые волки, прогрызли у моей лошаденки брюхо. А я догадлив был: кишки собрал, поклал в брюхо и зашил березовым прутом. Наложил воз дров и стал собираться в путь, — тронул лошаденку, ан ни с места! Что за диво? — смотрю, а березовый прут за облаки задевает. Полез я по пруту на небо, все выглядел, все высмотрел, пора и назад. На беду дернула лошаденка, и повалился прут. Как мне быть, чем пособить горю? Набрал я на небе пыли-копоти, что с дымом на небо летит, свил из пыли-копоти потуже канат, зацепил за облака и давай спускаться. Уж я лез-лез, лез-лез, чуть было до земли не добрался, да малость не хватило канату. Полез я назад — сверху от каната отрезал и на низ надвязал. Стало меня ветром качать, бросать во все стороны. Упал я на землю, на зеленый луг, а луг не выдержал, и провалился я в тартарары на тот свет…
— Что же на том свете? — спрашивает барин.
— А на том свете жизнь распрекрасная: наши деревенские мужички чай-кофей пьют, а господа им самовары раздувают, да еще видел, как мой батюшка на твоем батьке воду возит!
— Что ты врешь, дурак! — закричал, разгневался на Ивана барин.
А Ивану того и надобно: взял он с барина двести рублей, да и был таков. Привез на двор денежки, наварил бражки, созвал на пир мужиков со всех соседних сел и деревень.
Дорогой сокол
У вдовой старушки Авдотьи было два сына — Семен и Микита. Микита в холерный год помер, а Семен пошел по хожалой части, ходил торговать в город, в краснорядье. Раз зашел к той старушке Авдотье отпускной солдат, продувная голова, попросился переночевать.
Пустила старуха солдата:
— Откудова, служивый, идешь, куда путь держишь?
— Иду, бабушка, ни с далека, ни с близка, — отвечает солдат, — с того света иду.
— Ах, золотой ты мой, — говорит старуха, — видно, тебя ко мне сам господь послал. Помер у меня сынок в холерный год, не случалось ли, не видал ли ты его на том свете?
— Как же, бабушка, — отвечает солдат, — как не видать, много раз виделись. На том свете мы с твоим сынком три года журавлей пасли. Наказывал сынок тебе кланяться.
— Ах, родненький, — затужила, заплакала бабка, — то-то, чай, он с журавлями замаялся.
— Еще как замаялся, — отвечает бабке продувной солдат, — журавли-то на небе все по шиповнику да по колючему рогознику бродят.
— Чай, и обносился, сердешный?
— Еще как обносился: без порток по небу ходит.
Подумала старушка, поковырялась в добришке, солдату говорит:
— Послушай-ка, землячок, есть у меня кусочек холста аршин сорок да денег две красненьких. Сделай старухе такую милость: отнеси на тот свет, на небо, передай сынку подарочек.
— Изволь, бабушка, почему не отнесть!
Свернул солдат бабкин холст, положил деньги в карман, попрощался — и был таков.
А приехал из города, с краснорядья, другой бабкин сын, Семен. Стала ему бабка рассказывать про солдата:
— Ну, сынок, гостевал у меня человек с того свету, принес поклон от Микиты. Послала я с ним Миките на небо подарочек: кусок холста да денег две красненьких.
— А кто таков был у тебя?
— Был человек прохожий, отпускной солдат.
Положил ложку старухин сын, отказался щи хлебать.
— Ну, матушка, много ходил я по свету, знавал простаков, а проще тебя не видывал. Жить с тобою — последнее проживем. Пойду лучше в люди, коль найду кого простоватее, буду тебя кормить и поить, а не найду — домой меня не жди, не ворочуся, живи сама как знаешь!
Надел Семен шапку, стукнул дверью и пошел из родного дома в белый свет.
Зашел как-то Семен на господский двор, остановился перед господским домом, под самыми окнами. А ходили по господскому двору рябая свинья с поросятами. Стал Семен перед свиньей на колени и давай свинье в землю кланяться.
А сидела у окна барыня, поглядывала от безделья на свой господский двор. Увидала барыня незнакомого мужика.
— Эй, Марья, ступай на двор да спроси: для чего мужик свинье кланяется?
Побежала дворовая девка на двор, спрашивает мужика:
— Скажи, мужичок, для какой надобности ты свинье земные поклоны бьешь?
Отвечает Семен девке:
— Ах, милая моя барышня, для того я свинье поклоны бью, что ваша свинья моему деду приходится крестницей. А прошу я свинью на мою свадьбу. Не отпустит ли ваша добрая барыня свинью ко мне в свахи, а поросят в поезжане?
Побежала девка в дом, доложила барыне, как объяснил мужик.
Говорит барыня:
— Экий мужик дурак! Слыхано ли, видано ли, чтобы свиньи на свадьбах гуляли? Ну, так и быть, скажи дураку, что отпускаю на свадьбу нашу свинью. Наряди свинью в новую лисью шубу да вели запрячь тройку лошадей в господскую бричку, — пусть посмеются над дураком люди!
Запрягли конюхи тройку господских лошадей, посадили в бричку свинью с поросятами в барыниной шубе. Сел Семен рядом со свиньей, ударил по лошадям и был таков.
О самую ту пору вернулся с охоты барин. Встретила его на крыльце барыня:
— Ах, душенька, была у нас без тебя здесь потеха! Приходил к нам на двор незнакомый мужичок, кланялся нашей свинье земно, просил меня отпустить ее на свадьбу в свахи, а поросят — в поезжане.
— Где же теперь свинья? — спрашивает барин.
— Нарядила я, душенька, свинью в мою лисью шубу, приказала запрячь в бричку тройку лошадей, — пусть посмеются над дураком люди!
— Да откудова мужик тот? — закипел на барыню барин.
— Не знаю, не спрашивала, голубчик.
Осерчал барин, затопал ногами:
— Выходит, не мужик дурак, а ты и есть первая дура! Обманул тебя, дуру, хитрый мужик.
Велел барин седлать лучшего жеребца, вскочил в седло, поскакал за мужиком в погоню.
А Семен, как заслышал, что нагоняет его барин, спрятал лошадей в лесу, привязал под деревьями. Сам сел на пенек у дороги, положил возле себя свой валяный колпак.
Подскакал к нему барин:
— Эй, борода, не видал ли, не проезжал здесь мужик на тройке лошадей в господской бричке?
— Как не видать, — давненько проехал.
— А в какую сторону он поехал, как бы его догнать?
— Догнать — не устать, — отвечает Семен. — Да, вишь, повороток в лесу много! Тебе, чай, наши дороги неведомы.
Задумался барин.
— Не возьмешься ли, дружок, догнать того мужика?
— Никак нет, ваше сиятельство, — отвечает Семен. — Рад бы тебе услужить, да отойти невозможно: сидит у меня под колпаком живой сокол, птица дорогая, нельзя мне его оставить.
— Ничего, мужичок, я постерегу твоего сокола.
— Эх, ваше сиятельство, и рад бы оставить сокола, да боюсь, как бы не выпустил ты его, — хозяин мой за такое меня со света сживет.
— А дорого ли стоит сокол?
— Да что стоит? Говорил мне хозяин, что за пятьсот рублей не отдаст.
— Ладно, — говорит барин, — я буду твоего сокола стеречь, — а коли упущу, заплачу пятьсот рублей.
— Нет, ваше сиятельство, не будь во гнев сказано: сулишь ты заплатить, а что будет потом — неведомо.
— Ах ты, невежа, дурак! Разве станет обманывать барин! Если барскому слову не веришь, вот тебе деньги, получай в заклад пятьсот рублей!
Взял Семен в заклад господские денежки, сел на баринова жеребца, поскакал в темный лес.
Долго ждал мужика барин, — уж и солнышко закатилось, а мужика нет и нет.
«Ну-ка, — думает барин, — погляжу, что за сокол под мужицким колпаком».
Поднял барин колпак, а под колпаком пусто. Плюнул барин с досады, пешком пошел на свой барский двор.
А Семен прискакал домой на господской тройке и господского жеребца на поводу привел. Старухе говорит:
— Ну, матушка, не хотел я тебя кормить и поить, думал, что нет тебя проще на свете, да, видно, не без дураков белый свет: нашлись поглупее тебя. Живи у меня, ешь хлеб-соль да поминай нашего барина-дурака да нашу барыню-дуру.
Черепан
Собрались раз поп, царь да пузатый барин за город погулять, посмотреть на простых людей, на безделье поклубить дорожную пыль. Идут так по дороге, промежду себя ведут разговоры.
Спрашивает царь у попа:
— Скажи мне, батя, что, по-твоему, на земле всего дороже?
Подумал поп и говорит:
— На земле всего дороже то, у кого баба толста да грудаста.
Говорит барину царь:
— Ну, а ты, господин, чего скажешь?
— Я то скажу, — отвечает барин, — то всего дороже, у кого денег мешок да земли на сто верст округ.
Идут так, топчут пыль, а встречу им горшечник-черепан, — везет из дальней деревни продавать на базар горшки, понукивает на сивую кобыленку.
Остановил царь черепана.
— Постой, мужичок! Не подвезешь ли нас до городских ворот, до первого повороту? А то, вишь, наши ноги до хотьбы непривычны.
Осадил черепан кобыленку, горшки в канаву свалил, прикрыл хворостом.
— Отчего не подвезти, — садитесь, добрые люди!
Сели царь, поп и пузатый барин в телегу, — на мужичьей телеге-то им непривычно! — толкают друг дружку, а черепан знай на свою кобыленку понукивает да посвистывает, вожжами трясет:
— Но, но! Пошла, милая, не ленись!
Шла, шла кобыленка, дошла до середины большой лужи, остановилась по своей нужде. Взял черепан кнут, начал охаживать кобыленку. Сечет кнутом да приговаривает:
— Эх, дурная, где надумала стать! Дурней ты нашего царя-дурака!
Вышла кобыленка из лужи, а царь у черепана спрашивает:
— Скажи мне, мужичок, разве царь у вас дурак?
— Дурак не дурак, — отвечает черепан, — а вот у царских больших бояр полны погреба, денег лежат, да всё их, бояр, жалует. А у нашего брата, темного мужика, с зубов кожу дерет, за всякую пустяковину подати лупит.
«Ну, — думает царь, — мужичок-то, видно, не прост, попытаю его хорошенько».
Спрашивает у черепана царь:
— Скажи-ка, мужичок, отгадай мою загадку: кому на земле дороже, чтобы баба была толста да грудаста?
— А это, надо быть, поп либо монах: они до баб лакомы.
Опять спрашивает царь:
— А ну, скажи, мужичок, отгадай другую загадку: кому на земле всего дороже, чтобы денег мешок, да на сто верст округ?
— А это, видать, барин али барский сынок: они, баре, до денег да до земли жадные.
Доехали так до городских ворот, остановил черепан кобыленку. Стали все трое с телеги слезать. На прощанье говорит черепану царь:
— Поезжай теперь, мужичок, забирай свои горшки да привози в город, — завтра в городе горшки будут дороги. Да гляди не ошибайся — дешево не продавай. Будет у царя пир на весь мир, много знатных гостей съедется. Приходи сам на званый пир да не забудь в подарок царю горшок принести.
Вернулся черепан, навалил на воз горшки, привез в город. Поутру разложил на базаре свой товар, сам сел покупателей ждать. А царь в тот день созвал знатных гостей, и вышел от царя строгий указ всем званым гостям и боярам нести во дворец по горшку в подарок царю. Вот едут знатные гости-бояре к царю на пир, по дороге заворачивают на базар за горшками к черепану. Продавал черепан горшки по пять, потом по десять рублей пустил, дошло до пятидесяти, а уж под конец и по сту рублей за горшок брал. Остался у него один щербатый, худой горшок. Вот скачет на пир к царю самый главный царский министр Аракчей. Припоздал к царскому пиру, заворачивает к черепану:
— Продай, мужичок, горшок!
— Не осуди, милый человек, нет у меня боле горшков, остался один щербатый, да себе надобен.
— Сделай милость, уступи, — говорит Аракчей. — Сколь потребуешь, столько и заплачу. Я — первый царский министр.
Подумал черепан.
— Пожалуй, уступлю тебе горшок. Денег мне от тебя не надобно, только сделай так, как я скажу.
— А что такое сделать?
— А вот я сору-мусору наложу в горшок, — если съешь мой мусор, будет горшок твой, а не съешь, не получишь горшка, не гневайся.
Покрутился министр и так и сяк.
— Ну что ж, — говорит, — отведаю, авось и съем.
Наложил черепан полный горшок сору. Весь сор съел царский министр. Прикрыл полою горшок и скорей на царский пир.
А черепан и сам скоро там, как ни в чем не бывало. Увидел его на пиру царь:
— Что же ты, мужичок, поскупился? Пожалел принести мне в подарок горшок, а был у тебя горшков целый воз.
— Помилуй, царское величество, — говорит черепан, — оставался у меня для тебя один горшок, да отбил его твой первый министр.
— Сколько же ты денег взял за тот горшок? — спрашивает царь.
— Помилуй, царское величество, не взял и одного гроша.
— Даром, что ли, горшок отдал?
— Не даром отдал. А за что отдал, боюсь сказать твоей милости.
— Не бойся, мужичок, говори чистую правду.
— За то я тот горшок отдал, что твой министр мой сор-мусор съел.
— А можешь ли узнать того министра? — говорит грозно царь.
— Посмотрю, так узнаю.
Приказал царь черепану осмотреть всех своих гостей.
Осмотрелся черепан, показал пальцем на главного министра.
— Вот тот самый мой сор съел!
Подзывает царь министра к себе:
— Ты ли взял у черепана горшок?
Оробел, затрясся главный министр:
— Так точно, ваше величество, я взял горшок…
— И съел сор?
— Так точно, съел, ваше величество.
— Почему же ты сор съел?
— Не смел нарушить царский указ, ваше величество.
— Ах, ты этакий-растакой, — затопал ногами, закричал на министра царь. — Гоните его с моего царского двора!
Подхватили слуги царского министра под бока, вытолкали за ворота. А черепан походил вокруг царского стола, везде ему тем сором пахнет, — плюнул и пошел домой в свою деревеньку обжигать горшки.
Дурь-матушка
У старика со старухой было трое сыновей: двое работнички-молодцы, прилежные пахари, а третий ни в колоду, ни в пень — вышел Иванушка-дурачок. Умные семью кормят-поят, а Иванушке чего ни попадет в руки — все промеж пальцев посеет. Сидел себе на печи да мух ловил.
Напекла раз старуха ржаных пирогов и говорит дураку:
— Ну-ка, Ванюша, ступай, снеси в поле братьям.
Взял Иван пироги, пошел в поле.
Только вышел дурак за околицу, глядь-поглядь, а за ним его тень бежит.
«Эка, — думает Иван, — какой парень тощий, видно, изголодовался бедняга. Дам-ка ему пирожка!»
Бросил Иван на дорогу пирожок, а тень не отстает, все за ним бежит.
— Ах ты, — говорит Иван, — утробушка ненасытная! На, бери все мои пироги!
Разбросал Иван все пироги по дороге. Пришел в поле с пустыми руками.
— Ты, дурак, что? — спрашивают братья.
— А принес вам обедать, — говорит Иван.
— Где ж обед? Подавай сюда.
— Ах, братцы, — отвечает Иван, — такое у меня дело вышло: шел я к вам дорогой, и привязался ко мне чужой человек, поел ваши пироги.
— Каков таков человек? — спрашивают братья.
— А вот он, и сейчас тут!
Рассердились, побили Ивана братья, а ему, дураку, и кулак в благодать: стоит да почесывается.
Так-то раз вышло: послали братья Ивана в город на базар, закупить кой-чего по хозяйству. Всего закупил Иван: стол новый, дубовый, ложек кленовых, чашек липовых расписных, глиняных горшков, калачей, мяса и соли, навалил полный воз всякой всячины. Едет помаленьку домой, а кобыленка у Ивана лядащая [87], — не столько везет, сколько хвостом мух отгоняет.