Юнец куда-то торопился, он был похож на неугомонного студента, нарядившегося для карнавала. С разбега ткнулся носом в мою грудь, отскочил, бросил на меня яростный взгляд и осыпал цветастой павлиньей руганью, общий смысл которой сводился к простому выражению: «Куда прешь, баран?»
Щеки и лоб юнца усыпали синюшные прыщи.
Блоджетт сдавленно ахнул.
Я пожал плечами и поспешил обойти шкодливого дурачка. Не люблю тратить энергию на бесполезные препирательства. Однако за спиной грянули шаги, меня грубо схватили за рукав и попытались развернуть.
Да что за день сегодня?
Я развернулся.
Юнец принялся наступать на меня, выкрикивая проклятия. Газет он, видимо, не читал и не знал, кто я. Он налился истерической злобой, губы дрожали, пальцы с обгрызенными ногтями нервно теребили полированную рукоять шпаги на боку.
— Дурак, что ли? — мирно спросил я. Эти слова заставили юнца буквально подпрыгнуть. Он взвизгнул и потащил из прекрасно отделанных ножен шпагу. Блеснул синеватый металл.
Поскольку фехтовальщик я нулевой, да и колющего оружия у меня с собой не было, я не стал ждать развития событий и без затей сбил юнца на мраморный пол легким ударом. Он упал к стене, и завозился там, вереща, как безумец. Рука слепо пыталась нашарить эфес шпаги. Какой неугомонный… Я наступил коленом на его грудь и извлек железку за него. Затем, дабы избавить юнца от дурных мыслей, распахнул ближайшее окно за позолоченную ручку и швырнул шпагу с высоты третьего этажа на мощеный камнем двор. От удара о выпуклые булыжники каленая сталь раскололась надвое, и обломки шпаги с дребезжанием запрыгали по двору.
— Пойдемте, Блоджетт.
Глаза старшего секретаря стали квадратные:
— О Ашар. О Ашар… О Ашар!
— Пойдемте, я сказал!
Мы ушли. В спину нам летели проклятия. Затем юнец разрыдался с мокрыми всхлипами, и, обернувшись, прежде чем свернуть за поворот, я увидел, что вокруг него квохчет несколько придворных наседок.
— О Ашар, — продолжал скулить Блоджетт, старческая физиономия его пошла красными пятнами. — Что же вы натворили!
Я почувствовал усталую злость.
— А что я натворил? Бросьте причитать, говорите прямо.
— Вы избили и унизили принца М-ма… м-ме…
— Что? Маме? Он пожалуется маме?
— Ма… — От волнения старший секретарь заикался сильнее. — Ма… Ме… Мармедиона!
— Дети нынче непослушные… Скверные дети. Принц, что, поздний ребенок? Во сколько же Растар его зачал? Ему всяко было за шестьдесят, потому что этому вот шкету по виду — лет восемнадцать.
— П-поздний, самый м-младший, любимый сын…
— О господи… Если этот любимый, каковы же прочие отпрыски? — Это я прошептал едва слышно. Блоджетт сбился с шага, остановился и со свистом набрал воздуха в грудь:
— И это не все, что в-вы натворили, в-ваше с-сиятельство!
— А что еще я изволил натворить?
— В-вы выбросили в окно одну из церемониальных древних шпаг Р-растаров! И не только выбросили, вы ее раскололи! Вы ее уничтожили, можно сказать!
Я пожал плечами. Одной ошибкой больше, одной меньше…
— Нечего давать ценное оружие разным дуракам.
— Какой скандал! Теперь весь Варлойн начнет судачить… Арканцлер уничтожил церемониальное оружие Растаров… Избил наследного принца до полусмерти… Неслыханная дерзость! Ужасный знак для всей имперской фамилии!
И тут я подумал вот что: а если окажется так, что все наследники Растара — вот такие недалекие, буйные, малосимпатичные и самовлюбленные? И жизни этих трутней и ничтожеств мне через два месяца придется спасать на балу?
Я расспросил о принцах подробнее и выяснил кое-что интересное. Не считая принцесс, которые не участвовали в гонке за корону, у Растара было пятеро сыновей. Двое умерли совсем рано, один — Варвест — еще в юном возрасте уехал учится куда-то в Адору и, по слухам, ударился в религию, стал фанатиком, после чего сгинул, растворился, пропал из поля зрения. Сейчас на корону претендовали двое: принц Мармедион и старший сын Растара Хэфилфрай. Мармедион держался Умеренных, Хэвилфрай — Простых. Каждая из этих фракций могла выкинуть на балу коленце… Корона даровалась тому отпрыску, на кого укажет в своем завещании Экверис Растар. В случае же, если император не составит завещания — а такие прецеденты бывали — нового императора из числа принцев выбирали дворяне Коронного совета. Система, как в древней Валахии, откуда родом Дракула, где господарей выбирали путем голосования знатных людей, что частенько заканчивалось кровавой усобицей…
Теперь стало кое-что ясно. Таренкс Аджи у Леса Костей банальным образом вырезал часть дворян из конкурирующих фракций, дабы — в случае, если Экверис Растар оставит корону Мармедиону или Варвесту — посадить, все же, на трон Хэвилфрая. То же самое — в случае, если старый монарх не оставит завещания — численный перевес голосов фракции Простых обеспечит Хэфилфраю корону.
— А за кого стоят Великие? — спросил я.
Блоджетт странно на меня покосился, кашлянул в кулак.
— О, у них есть кандидатура.
— Варвест?
— С ним пытались снестись, когда стало ясно, что государь Экверис Растар вскорости умрет, однако стало известно, что Варвест Растар возведен недавно в высокий священнический чин в Адоре, и не намерен, как он сказал, поганить свою душу греховной короной.
— Религиозный фанатик?
— Очевидно, что так, ваше сиятельство. Очевидно, что так. Он полагает Растаров выродившейся династией, на совести коей неисчислимые жертвы… Говорят, в период обучения теологии ему упорно внушали мысли о греховности отца и всей династии…
То есть в Адоре ему промыли мозги. Как интересно. Методики одинаковые — что тут, что на Земле двадцать первого века.
— Значит, не Варвест кандидатура? Но тогда кто?
Блоджетт снова увел взгляд в сторону.
— Великие держат ее в секрете.
А ведь ты знаешь, несомненно, знаешь эту самую кандидатуру, Блоджетт! Но не хочешь по какой-то причине мне сказать. Кого же они могут держать в секрете-то? Вот вопрос… Понятно, что кандидатура — плоть от плоти Растара. Возможно, они лелеют планы изменить законы и посадить на трон кого-то из принцесс?
— Сколько у Растара дочерей?
— Восемь было, ваше сиятельство. Выжили трое. — Он предвосхитил мой вопрос: — Но их, ваше сиятельство, совершенно невозможно посадить на трон. Взбунтуется весь Санкструм. Корона переходит только по мужской линии…
— Гнусные seksisty!
— Простите?
— Не обращайте внимания, Блоджетт. Итак, повторим еще раз: на наследника указывает император?
— Так точно.
— И им может стать?
— Любой из Растаров.
— Старшинство не важно?
— Категорически нет. Император может указать даже младенца — но в этом случае, разумеется, будет назначен регент а власть частично перейдет к коронному совету.
— А если император не оставит завещания?
— Тогда императора выбирает коронный совет по числу голосов суверенных истинных дворян, достигших совершеннолетия.
— Какая кандидатура у Великих?
— Это великая тайна, ваше сиятельство.
Вот черт, не удалось вытянуть из него фамилию, ослабив подсознание вопросами. А старик куда крепче, чем кажется…
Глава 7-8
Глава седьмая
Смотритель винных подвалов имел скукоженную физиономию старого выпивохи и рот куриной гузкой. Он вскочил при нашем приближении, явно узнал меня, метнул поклон, другой и замер у своего стола. Стол располагался в арке, утопленной в кирпичную стену. Там же были широкие двустворчатые двери, настоящие ворота в ад, а не двери, обитые ржавыми полосами металла. Были они приоткрыты, в замочной скважине торчал массивный ключ с подвеской в виде бронзовой позеленевшей цепочки.
Вход в винные подвалы, царство Бахуса с ручным зеленым змием на поводке.
— Были, были господин хогг… — промолвил смотритель, козлиный голос его отчетливо дрожал. — Как не быть. И сейчас там прохлаж… находится радостно изволят… Великое счастье… Правая рука самого архканцлера! Газеты читаем, видели господина хогга у храма вчерась и вас, вашество… Сам, сам я его в подвалы-то провел!
Я скрипнул зубами. Прохлаждается правая рука! Поэт! Интеллигенция… т-творческая! Понятие трудовой дисциплины поэтам неведомо. Это только я могу, как фанатик, торчать в кабинете от зари до заката, да еще и ночь прихватывать. Это у меня в крови. Хотя сегодня — все, шабаш, я сдулся. Найду Шутейника, отволоку его в ротонду и вырублюсь. Слишком много впечатлений для одного дня.
И в основном — негативных.
— Поможешь мне его отыскать.
— Уже иду, ваше сиятельство! Как же, знаю, где он — господин хогг интересовались, где хранится заморское дивное вино из фиников! Знаю, знаю, где сие хранится, как же не знать… Сей же минут проведу!
Я отпустил Блоджетта, и секретарь, как боевая лошадь на пенсии, ухромал, волоча ноги. По-моему, он был рад со мной расстаться. Избиение наследника престола и уничтожение имперской регалии, да еще кот-убийца, да жуткое посольство Алой Степи — это было слишком для его старческих нервов.
Смотритель мельтешил, бестолково дергался. Схватил один из свечных фонарей, висящих на стене на кованных кронштейнах, зажег дрожащей рукой многолетнего алкоголика, вручил мне, взял еще один.
— Не завезли масла для ламп, вашество… Довольствие нынче выдают скудное… Пользуемся свечками сальными, чадными… Восковых тоже не отпустили, не извольте гневаться…
Скудное, черт. Да Варлойн, похоже, на последнем издыхании… Как мертвый слон — сердце остановилось, а ноги еще работают, волочат тушу, потому как сигнал о смерти не добрался до мозга.
Смотритель налег плечом, отжал правую створку двери, поднял над головой фонарь.
— Прошу, ваше сиятельство, осторожно, тут спуск имеется…
Понесло, понесло таким отчетливым духом, что тут бы и ребенок не ошибся.
Спиртное.
Вслед за смотрителем я ступил на каменный пандус, по которому, должно быть, скатывали бочки. Плесень на кирпичных стенах добавляла особого колорита. Чад сальных свечей перемешивался с холодным воздухом подземелья. Воздух пах вином. А также деревом, что пропиталось вином и иными напитками.
Цок-цок! Цок-цок! Сапоги — мои и моего сопровождающего выбивают звонкую дробь из каменного ската. В носу — вся гамма того, что я описал прежде. Впереди — темень беспросветная, свет от фонарей слегка ее разгоняет, но только слегка. Я тычу шкворчащим фонарем вперед, пытаясь осветить путь, потому что кажется — тусклый светильник проводника может в любой миг погаснуть, и я останусь один. Воспоминания о Шибальбе Ренквиста, где меня подвергли жесткой психологической пытке, где я едва не сошел с ума, слишком свежи.
— А вот тут аккуратней, тут щербина не заделанная, тут осторожнее, господин архканцлер! А дальше щербины и рытвины еще… А над головою-то у нас главный бальный зал, да, куда все Растары, да пребудет с ними милость Ашара, вскорости соберутся…
Смотритель бесконечно квохтал, нервно постукивал каблуками, оборачивался, мне казалось, из его сморщенного рта вот-вот выпадет куриное яичко. Я спросил, где пребывает главный виночерпий, что сегодня не засвидетельствовал мне свое финансовое почтение, и узнал, что тот давно ушел домой.
Мы спустились непосредственно в подземелье, и я увидел длинные ряды разнокалиберных бочек, установленных на деревянных козлах и каменных постаментах, а так же стеллажи с бутылками и амфорами, лежащими донцами ко мне. Арочный свод нависал, давил многотонным грузом. Мой проводник по пути начал аккуратно зажигать свечные фонари на массивных кирпичных колоннах. Пятна желтушного света помогут нам отыскать обратный путь, а его придется искать — ряды бочек уходят куда-то вдаль и теряются из виду, я вижу поперечные коридоры, за которыми — такие же ряды бочек. Найти тут одного человека будет непросто. Найти вина попить — как нечего делать, а вот человека, а уж тем более мелкого хогга, особенно если он задумал укрыться — ой-ей!
Но Шутейник не прячется. Он решил отдегустировать редкостное финиковое вино, с-сволочь.
Под козлами и меж рядов — обломки бочек, ржавые ободы, осколки бутылок, какой-то еще хлам, припавший пылью и паутиной. Давно здесь не прибирались…
— Сколько тут рядов? — спросил я, и голос мой раскатился гулким дрожащим эхом.
Проводник испуганно взмахнул фонарем; пыльные донца бутылок отразили свет мне в глаза. Да что он шуганный такой-то?
— Семь, вашество!
Семь, да еще поперечные коридоры. Лабиринт. Без света я отсюда не выйду. Снова навалилась клаустрофобия, сердце затрепыхалось.
— И насколько далеко они тянутся?
— Далече тянутся, вашество! Там бочки-то кончаются вскорости, а коридоры то тянутся, тянутся… дальше мы нос не суем, боязно. Там старые подземелья, уж совсем старые… И говорят, что многие ведут куда-то в самые глубины того, этого… А там опасно… Пауки да крысы…
Угу, и морлоки там закусывают элоями из верхних уровней Варлойна.
— Ладно, ладно, уяснил. Ты не убегай далеко вперед, понял?
— Слушаюсь, вашество!
Где же мой гаер? Учитывая его привязанность к выпивке — он должен чувствовать себя здесь как в раю.
— Скоро уже?
— Да почти на месте, вашество, уже вот-вот-вот…
Вина, вина… кругом вина, бочки с блестящими или заржавленными краниками, иные сосуды заткнуты просто деревянными чипками. Интересно, что в здешнем мире добавляют в вино, чтобы оно не превратилось в уксус? На Земле со времен Древнего Рима вино окуривали серой, возможно, здесь используется та же процедура консервации. Однако местный алкоголь просто отвратителен на вкус, не могу к нему привыкнуть. Вот к жестокости местной — да, привык, уже не дергает меня от жестокости и цинизма, хотя я и боюсь, что Санкструм вытравит из меня все бескорыстно-человеческое, каплю за каплей выжмет, и превращусь я в сухого и безжалостного ублюдка…
— Тут много старых вин… — сказал я наугад. Проводник тут же откликнулся:
— Так точно: милостивец наш Экверис Растар собирал вина со всех концов известного мира, этой, как же ее, ой… ойкумены, имел радость дегустировать самые лучшие сорта, и денег на свою коллекцию никаких не жалел! И белые вина, и красные вина, и зеленые вина крепкие, что сейчас по трактирам продают, все вина собирал!
Собирал, а страна меж тем приходила в упадок.
Пинакотека, другими словами, под главным бальным залом Варлойна — огромная пинакотека. Актив? Пожалуй, да. Я найду ему применение.
Но где же мой гаер? Сам я его вряд ли отыщу, он наверняка уже упился и спит, кричать, звать бесполезно. Ряды бочек и стеллажей скрываются во мраке. Свечные фонари на колоннах освещают лишь узкое пространство вокруг себя. Сам я в поисках Шутейника проваландаюсь здесь весь вечер. Будь у него запах перегара, я бы на него неминуемо наткнулся и дошел до цели, как гончая, с обонянием у Арана Торнхелла все в порядке. Но в таком месте никакой перегар не пробьется сквозь естественный аромат алкоголя, исходящий из бочек. Ну и от многократно пролитого на каменный пол вина, краники-то подтекают, поди. Кстати, надо взять это на заметку и приказать законопатить все краники. Во-первых, голова уже идет кругом от винных паров, и во-вторых — вино это мой актив, и я намерен распорядиться им во благо Санкструма. Впрочем, нет смысла конопатить — вино я сбуду очень быстро.
Проводник остановился у поперечного коридора и поманил меня рукой.
— А вот и пришли, вот он, вашество, хогг ваш, как есть собственной личностью вино финиковое заморское попивает, блудодей, э-э, благодей, да-да, благодей! — Он поставил фонарь на пол и отступил, давая мне возможность пройти в коридор.
Я как дурак сунулся в подготовленную ловушку, узкий коридор-перемычка между винными рядами был длиной метров пять, я сделал вперед три шага, затем, почуяв неладное, обернулся. Проводник уже лежал на полу, а убийца вытаскивал из его спины длинную, тускло блестящую, заостренную железяку. Фонарь был поставлен так, чтобы освещать меня наилучшим образом.
Вот почему голос проводника «давал петуха». Он знал, что убийцы уже поджидают меня внутри, и вел меня, как барана на бойню. Только он не ожидал, что его прикончат, чтобы устранить свидетеля.