Крутой сюжет 1995, № 4 - Гаврюченков Юрий Фёдорович 5 стр.


Впереди замелькал просвет. Это плохо, потому что на открытой местности он теряет всякое преимущество. Бандит ломился где-то сзади, продираясь сквозь заросли как кабан, ему было все равно. Выбора не оставалось. Макс выскочил на поляну и остановился.

Прямо перед ним — на двадцать метров вперед и вверх — простиралась каменистая пустошь, поросшая травой с голубыми цветочками на длинных стеблях. Дальше начиналось небо. Что находится по ту сторону склона, можно узнать, лишь забравшись на его вершину. Одним рывком Макс взбежал туда и худшие его опасения оправдались. Под ногами был обрыв. Метров сто-сто пятьдесят отвесной скалы, под которой начинался лес. В лесу можно укрыться, но спускаться туда естественным способом Максу не хотелось. Бандит приближался. Его уже можно было разглядеть местами сквозь просветы в деревьях, поэтому двигаться куда-то по склону теперь не имело смысла.

Бегать по горам Стас не привык, он выдохся, догоняя туриста, но теперь с ним была пушка, что упрощало задачу. Он выгнал преследуемого на открытое место, по крайней мере, он сам так считал. Стас продрался сквозь последние заросли и выбрался на поляну.

Никого. Этого не могло быть, потому что он не мог ошибиться. Куда делся турист, — он же мчался сюда как угорелый, а теперь вдруг исчез? Задыхаясь, Стас медленно пошел вверх, с натугой переставляя ноги. Пару раз он упал, ободрав руки и перемазавшись зеленым травяным соком. Удушающий сладковатый аромат висел над горой. Не было ни дуновения ветерка и Стас обливался потом. Куда делся турист? Он добрел до вершины, там перевел дух. Пот заливал глаза. Он протер их рукой, но глаза слезились. Что за черт? Где теперь искать туриста, Стас не представлял. Веки вспухли, слезы лились рекой. Стас пытался промокнуть их платком, который нашарил в заднем кармане джинсов, но глаза воспалились, вдобавок отекла носоглотка и дышать стало совсем трудно. Стас жадно глотал воздух ртом. Что происходит? Он забыл о туристах, теперь он хотел спуститься вниз, чтобы залезть в машину и прийти в себя. Но в таком состоянии он даже не знает, куда идти. Пистолет он засунул за поясной ремень. Он почти ослеп и очень перепутался. Что же с ним происходит?

Макс подтянулся на руках, закинул ногу на камень и выпрямился. Вот уже пятнадцать минут как он наблюдал за бандитом. Тот был далеко не в лучшей форме. Трава выделяла эфирные масла, а преследователю посчастливилось брякнуться туда носом. Если ему даже и удастся спуститься, то последствия не заставят себя долго ждать. Макс поглядел на свою правую руку. Ожог сильно гноился. У этого молодца он будет на всю морду и, похоже, тело тоже задето. Между ними было метров пять, чтобы спуститься, надо было пройти совсем рядом. Решив, что преследователь слишком занят собой, чтобы обращать внимание на всякие звуки, Макс начал осторожно двигаться вниз, но бандит, который сидел с открытым ртом и пытался создать подобие ветерка, размахивая обеими руками, вдруг замер, прислушался и выхватил пистолет.

Выстрел.

Пуля ушла в сторону, но Макс помнил про три патрона. Он побежал вниз. Бандит вскочил на ноги и на слух открыл ему вслед огонь.

Макс влетел в лес, расцарапав лицо о ветви деревьев. Скорость спасает его. Спускаться было труднее, и опыт горных прогулок в часть пригодился. Прикидывая прежний маршрут, он избрал направление, выскочил на дорогу почти рядом с машиной. Рюкзаки куда-то исчезли. Наверное, их подобрал какой-нибудь водила. Впрочем, машина стояла на месте, к тому же, она отбрасывала тень. Кусты у обочины раздвинулись, оттуда вышла Майя.

— Все в порядке, дорогой? — спросила она.

* * *

Стас остался один. Проклятый турист, гад, он прятался здесь все это время! Стас расстрелял обойму, отбросил пистолет и выхватил нож. Нажатие на кнопку, лезвие со щелчком откинулось, намертво зафиксировалось предохранителем.

— Ну где ты, сука? — прохрипел Стас, вслушиваясь, куда побежал турист. Тот двигался напрямик к машине. Если обойти его справа, то можно успеть раньше. Стас забыл, что ничего не видит, он четко знал, что сумеет быстро спуститься и достать беглеца. Он просто обезумел от ярости. Но земля вдруг кончилась и Стас слишком поздно понял, что не рассчитал, где стоит. Ободрав кожу с живота и груди, он все-таки уцепился за камень, повиснув над обрывом. Дерьмово. Такого оборота событий он не ждал. Теперь турист от него уйдет.

Ярость прогнала страх, они исчезли взаимоисключившись, осталась только злость за то, что его переиграли. Стас начал медленно подтягиваться, перебирая руками и нащупывая опору носками ног. Наконец ему это удалось. Он медленно пополз вверх. Нет, еще никому не удавалось его победить! Неожиданно камень ушел из-под ног, руки соскользнули, со скрюченных пальцев мгновенно содрались ногти. Это было самое незначительное повреждение по сравнению с теми, что он получил, приземлившись на гравий ста двадцатью метрами ниже.

* * *

Мягкий свет бра вкупе с тусклым ночником создавал немного таинственную интимную обстановку. Майя умела творить домашний уют.

Когда все было готово и они зажгли свечи, Майя, хитро улыбнувшись, достала из серванта бутылку темного стекла необычной формы. «Каберне» разлива 1879 года заиграло в бокалах.

А что еще нужно? — подумал Макс, пригубив вино. Оно чудно кружило голову, рождая легкую эйфорию. Разве не прекрасно быть с любимой девушкой в большой темной пустой квартире, наблюдать, как огонек свечи трепещет, словно желает оторваться от фитиля, а ярко-красное вино играет сверкающими искрами в хрустальном бокале?

И он полностью отдался этому чувству, позволяя ему уносить себя все дальше и дальше в бесконечные звездные дали.

Геннадий Паркин

МОШЕННИКИ И НЕГОДЯИ

Все события и персонажи этой повести вымышлены.

Всякое сходство с реальностью является чисто случайным.

Вступление

В начале срока о свободе, затерянной где-то далеко-далеко, в самом конце извилистых тюремно-лагерных коридоров, как-то не задумываешься. Вернее сказать, свободой еще живешь, но недавней, навсегда отрезанной гулким приговором суда, лязгом стальных дверей и хриплым лаем овчарок конвоя. Со временем она окончательно исчезает за унылой пеленой арестантских буден, монотонное бытие полностью определяет сознание, и жизнь как бы приостанавливается или течет в каком-то ином, параллельном общепринятому, измерении. Но вот минует середина отмерянного не таким уже гуманным и часто совсем несправедливым судом срока, дни начинают словно бы растягиваться, ночи, все чаще и чаще бессонные, навевают мысли о скором финише очередного забега в сторону — тут-то и пошло-поехало. Естественный страх перед грядущей неизвестностью перемежается сладкими грезами о долгожданной встрече со всеми земными радостями, многочисленные проблемы то встают неприступной стеной, то исчезают, решенные единым махом, только что ясное и понятное вновь становится мутно-неопределенным — в общем, думаешь-размышляешь, а в конце концов приходишь к единственно верному выводу: гори оно все синим пламенем, как-нибудь да прокрутимся.

Но планов-то, сколько планов, подчас гениальных, а чаще всего бредовых и несостоятельных, рождается в стриженных головах временно изолированных от общества граждан! Грандиознейшие проекты века, будь то интернациональная экспедиция на Марс или превращение в цветущий сад пустыни Сахара, меркнут и кажутся мышиной возней безграмотных дилетантов в сравнении с детально продуманной схемой быстрого и безопасного обогащения, сложившейся в мозговых извилинах какого-нибудь особо опасного рецидивиста с начальным образованием, доматывающего седьмую пятилетку за кражу хозяйственной сумки с пятью килограммами картофеля у зазевавшейся посетительницы колхозного рынка. Очумевшие в безуспешных поисках сюжетов голливудские сценаристы передохли бы от зависти, доведись им хоть краешком коснуться выстроенных под воздействием круто заваренного чифира логических цепочек, позволяющих без особого труда и капитальных затрат отловить пресловутую золотую рыбку в омуте, который даже глухонемой слепец не догадается назвать тихим.

Однако дальше планирования дело не заходит, на свободе тюремные заготовки редко претворяются в жизнь. Разве что, обуреваемый жаждой мести супруг, сплавленный на скамью подсудимых собственной половиной, выскочив на волю, дотянется неведающей жалости рукой до ненавистного кадыка некогда любимой женщины или упрятанный за решетку предателями-корешами паренек возьмется за дубину и начнет возвращать долги. Такие случаи относятся к возмещению морального ущерба и к брожению умов основной массы осужденных отношения не имеют. Те же, кто душой стремится к благам материальным, проскочив вахту с зажатой в потном кулаке справкой об освобождении, мигом обо всем забывают и ускоренным маршем устремляются на поиски плохо лежащих ценностей. Иногда проходит, что позволяет насладиться вольной волей месяца два-три, чаще гениального теоретика хлопают на месте преступления, и все возвращается во круги своя.

Это давно сделалось правилом, но правил без исключений не бывает. Одно такое исключение и вышагивало хмурым февральским утром в сопровождении высокого толстозадого офицера внутренней службы к проходной колонии особого режима, укрывшейся в стенах старого монастыря, лет тридцать уже принимавшего вместо монахов этапы с самыми-рассамыми преступниками. Полутюрьма-полуколония меж двух небольших озер, в одном из самых глухих уголков белорусского края. Даже название близлежащего городка месту пребывания осужденных рецидивистов соответствовало — Глубокое. Воистину, глубже не опустишься, и так на самом дне завяз.

Но Зуб вовсе не считал себя конченным. Наоборот, перемены, произошедшие в обществе за четыре года последней отсидки, вселили в незнавшее покоя сердце уверенность, что теперь-то его, Зубово, время и пришло. Кому ж еще, как не аферисту и мошеннику, выложила крупье-жизнь козырные карты необходимых навыков и способностей. Только прежде играть приходилось в компании полунищих обывателей, сгребая в карман их мизерные ставки, или наглых до беспредела хозяев жизни, называющих себя слугами народа, честно платить проигрыш несогласных и, стоило зазеваться, глушивших удачливого шулера дубиной ими же придуманных законов.

Взметнувшаяся над страной муть открывала дверь в неведомый доселе мир неограниченных возможностей. Деньги, кружащиеся вокруг в нескончаемом вихре гиперинфляции, сами лезли в карман и за шиворот, прилипали к рукам — если руки эти несли на себе следы липкой нечистоплотности, — мельтешили перед носом и, как давным-давно подметил один ушлый римский император, ничем слишком отвратным не пахли. Конечно, рук, карманов и пазух было намного больше, нежели этих славных бумажных листочков с водяными и прочими защитными знаками, но Зуб здраво полагал, что с его закалкой и боевым опытом конкуренты помехой не станут. Да и какие конкуренты? Недавний выпуск теленовостей, всплывший перед глазами, заставил усмехнуться. Бывший однокурсник, вечно умолявший помочь с курсовой, учил теперь телезрителей уму-разуму, важно восседая в кресле председателя Союза предпринимателей. Другой знакомец, некогда радовавшийся заработанному на подхвате у афериста Зуба стольнику, вовсю рекламировал свой сомнительный, но почему-то весьма преуспевающий, коммерческий банк. Прорвались ребятки, чего ж ему-то отставать. Единственно, что слегка смущало, так это ворох судимостей и двенадцать лет лагерного стажа. Ну и звание особо опасного рецидивиста, присвоенное судом в знак признания многочисленных заслуг перед обществом. Хотя, смешно сказать, сроки-то были все мелкие — двушка-трешник. Четыре вот отсидел в монастырских стенах. Поражаясь оригинальным выходкам афериста и от души повеселившись в ходе заседания над незадачливыми потерпевшими, судьи Зубу много не грузили. Но и не баловали — приговоры выносились бездоказательно-наглые. Уличить мошенника практически невозможно, вот и судили, исходя из глубокого внутреннего убеждения, что честный человек на скамье подсудимых не окажется.

Теперь — все. Выношенный долгими бессонными ночами план должен был сработать без сбоев. Подъем и прощай, немытая Россия, — ставшую в одночасье независимой Беларусь Зуб от России не отделял — мир отворил перед одуревшим за семьдесят лет заточения народом ворота настоящей жизни, туда, к цивилизованному обществу, не мешавшему джентльмену жить, как заблагорассудится, Зуб и решил переметнуться. Но сперва требовалось претворить план в жизнь…

— Фамилия? — сопляк с сержантскими лычками на погонах смотрел сквозь толстое стекло бдительно и сурово.

— Зубенко, — покосился Зуб на стоявшего рядом отрядного.

— Имя-отчество?

— Александр Васильевич.

— Год рождения?

— Пятьдесят восьмой.

Сержант медленно и важно изучил наклеенную на портянку об освобождении Зубову фотографию, еще медленнее прошелся пустыми глазами по лицу освобождающегося, подарившего контролеру свою самую злодейскую ухмылку, и щелкнул тумблером электрозамка.

— Проходите.

Местами заасфальтированная, вся в рытвинах и колдобинах, улица примыкавшего к зоне поселка встретила Зуба ослепительным светом прорвавшегося вдруг сквозь серые февральские облака солнца и звенящей тишиной. Он кашлянул, глубоко вдохнул воздух свободы и скривился. На глаза попались развешанные во дворе выстроенного прямо напротив лагерных ворот особнячка ментовские бриджи и застиранные подштанники, явно умыкнутые из зоновской вещевой каптерки.

Свободой здесь и не пахло. Пахло ментовским обмундированием, с кухонь несло жареной свининкой, на которую ЧИС вечно обжимал арестантскую братию, куры старательно долбили клювами перловую крупу, вряд ли приобретенную в поселковом магазине, еще припахивало служебно-собачьей шерстью и индийским чайком, заваренным кем-то из собиравшихся на смену местных жителей. Словом, колючим периметром забора зона не ограничивалась, расползалась во все стороны, понемногу отвоевывая все новое и новое пространство, пока еще непристрелянное пулеметами охраны. Даже скованное тонким февральским ледком озеро, в строгом соответствии с режимом содержания, покорно ожидало конца заточения, не возмущаясь и не сбрасывая зимние оковы по собственной инициативе.

По случаю субботы — иудеев в МВД не приваживали, но субботу чтили — бухгалтерия не работала, и конверт с деньгами, выделяемыми государством в качестве выходного пособия, Зубу вручил отрядный. Сумма соответствовала одной минимальной зарплате. Этого, по чьему-то руководящему мнению, не имевшему ни отца, ни матери, ни Родины, ни флага, освободившемуся рецидивисту должно было хватить на то, чтобы сменить арестантскую робу на нормальную одежду, обрести крышу над головой и прокормиться до устройства на работу. К сожалению, инструкцию, как распределить на все это мизерную сумму, на которую и приличных ботинок-то не купишь, в конверт вложить не догадались.

— Как жить думаешь?

На идиотский вопрос можно было не отвечать, но Зуб ответил:

— Хорошо думаю жить. Отлично даже. Знаешь, начальник, меня тут брат встретить должен… Двоюродный. Ты иди по своим делам, я уж сам как-нибудь…

В существовании кузена отрядный сильно сомневался, но таскаться за бывшим подначальным ему не хотелось. Покачав головой, он хлопнул Зуба по плечу и засеменил вдоль забора к поселковой столовой, где с утра пораньше торговали водкой в разлив.

Зуб проводил его долгим взглядом, сплюнул на ступени проходной и подался в сторону автостоянки, куда и вправду должен был прикатить не брат, конечно, но старый проверенный друг.

Красный, сверкающий лаком и никелем, «Опель-рекорд» лихо разбрасывал по сторонам подтаявший дорожный ледок, то и дело обгоняя осторожно плетущихся по добитой трассе более рассудительных водителей. Заслышав нетерпеливый сигнал сумасшедшего камикадзе, те испуганно жались к обочине и, покрутив пальцем у виска, провожали взбесившийся «опель» взглядами, в которых смешалась целая гамма переживаний — от искреннего сочувствия до ехидного злорадства на самоубийцу, сумевшего в столь трудные времена приобрести новенькую иномарку.

Но отношение оставленных позади водителей Сергея не волновало. Досадуя на забастовавший, стоило выехать из гаража, движок, он притапливал теперь педаль газа почти до упора, надеясь, что Сашка дождется припозднившегося приятеля у зоны, а не попрется в Минск на перекладных…

Назад Дальше