— Терехин! — громко позвал все тот же в бандане, когда убедился, что нужное впечатление произведено. На его зов из толпы вышел Кирилл Петрович. — Их смерть на твоей совести, — указал чужак пальцем на мешок. — Ты мне пообещал, что убедишь туда не соваться. Получается, не убедил.
На Кирилла было больно смотреть. Еще бы: обвинить его в смерти людей. Хотя нисколько не сомневаюсь — он сделал все, что только мог. И мне его стало по-человечески жалко.
— Да, вот еще что хочу сказать. Полезет туда еще кто-нибудь, пострадает не только он. Но и тот, кто даже носа туда не совал. Понятно всем?
— Жребий вам придется кидать, — заржал кто-то за его спиной.
Народ расходился, чужаки остались стоять. К валяющемуся на земле окровавленному мешку никто так и не прикоснулся. Наоборот, старательно обходили стороной. Мы вчетвером уселись на уже знакомую мне лавку.
— Димон, что по этому поводу думаешь? — спросил Малыш.
— Считаю, какое-то время нам придется сидеть на заднице ровно.
Меж тем площадь практически опустела. На ней оставались только пришельцы да Кирилл Петрович с несколькими жителями Радужного. Разговаривая с человеком в бандане, Терехин выглядел провинившимся мальчишкой, который пытается оправдаться.
— Смотрите, они тоже уходят, — глядя на Терехина и его окружение, сказал Павел. — По крайней мере, большая их часть.
Все верно: теперь на площади рядом с Кириллом было лишь несколько чужаков.
— Ну так что, пойдем и мы? — предложил я.
По дороге зайдем за Лерой, которая, вероятно, успела уже изнервничаться.
— Дмитрий!
Крик Кирилла Петровича настиг меня в спину. Сначала я даже не понял, что тот обращается именно ко мне. Дима, Димон — было уже привычно. Но не Дмитрий. И потому я обернулся не сразу. И сам Кирилл, и чужаки смотрели именно на меня.
— Дмитрий, иди сюда! — приглашающе помахал рукой глава Радужного. — Тут с тобой поговорить хотят.
— Раньше надо было уходить, вместе со всеми, — пробормотал Малыш.
Но ведь и сейчас еще не все разошлись. Возможно, оно и к лучшему: появилась у меня одна мысль. А что, если попробовать с ними договориться? Ну отхватили они себе лакомый кусочек, согласен. И что, сами на нем промышлять будут? Но даже если и сами — места всем хватит. Так почему бы и нам не поучаствовать? Пусть даже сбывая товар задарма — задача у нас ведь совсем другая. И чего тогда время терять?
Путь через площадь я выбрал напрямик, и проходил он мимо мешка. Взглянув на открытую горловину, я окончательно убедился: в нем именно головы, а не местные чайки или пеликаны.
— Что хотел, Кирилл? — поинтересовался я.
По дороге не оглядывался, но по шуму шагов знал точно: на лавке не остался никто, все пошли вслед за мной.
— Да это не я, вот они хотят с тобой поговорить, — мотнул головой Кирилл Петрович, указывая на все того же типа в бандане.
И я взглянул на него вопросительно.
— Мне тут сказали, что ты человек Якова Таланкина?
Понятно, что сообщить ему это мог только сам Кирилл.
За что винить его было нельзя: у него спросили — он ответил. Причем сказал то, что считал сам, а не выдумал.
— Лишь в какой-то мере.
— Ты мне тут загадками не разговаривай! «В какой-то мере!» — передразнивая меня, повысил голос он. — Я задал тебе вполне конкретный вопрос.
«Как же все-таки широко у него расставлены глаза! — поразился я. — Если ударить кулаком в переносицу, как раз между ними места хватит».
— Тогда совсем не его человек. Так, одно дело вместе затеяли, не более того.
— Нет, вы только посмотрите на него, а? — обернулся он к своим. — Теперь уже, оказывается, совсем не Таланкина человек!
Его поведение было прямым наездом, и я отчетливо это понимал. Что бы сейчас я ему ни говорил и в чем ни уверял, не имело уже ни малейшего значения.
Глупо все это. Нам вообще не следовало приходить на площадь.
— Ну так зачем звал? Все, что хотел сказать ты, я услышал. Все, что хотел сказать я, услышал ты. На том и разбежимся?
Я даже дернуться не успел, когда кончик его ножа оказался в опасной близости от моего глаза. Для надежности он шагнул вплотную, захватив свободной рукой одежду на плече. Вспомнив знаменитое: «Что-то среди вас одноглазых не вижу!» — я неожиданно для самого себя улыбнулся. Тем не менее лишаться одного из всего двух органов зрения прекрасного карего цвета жутко не хотелось, и потому ситуацию следовало развести.
— Дядя, чувствуешь, тебе в живот что-то уперлось? Думаешь, у меня на тебя встал? Заблуждаешься: я симпатичных девочек люблю. А это — наган. Вернее, его ствол. Поверь на слово, не блефую. Скажу честно, взвести не получилось, но у меня самовзводный вариант. Сейчас на спуск нажму, и появится у тебя рядом с пупком еще одна дырочка. Оно тебе надо? Ранение в живот само по себе тяжелое, а ведь пуля еще и в позвоночник может попасть. Перебьет тебе спинной мозг, ноги откажут… Ну и кому ты тогда будешь нужен здесь инвалидом? Конечно, в том случае, если вообще выживешь. Так что убери нож, захлопни пасть, и попробуем поговорить спокойно: нам с тобой делить нечего.
С закрытым ртом договариваться ему будет сложно, но так уж получилось. Чтобы его окончательно проняло, вдавил ему в живот ствол револьвера еще глубже. По бряцанию вокруг стало понятно: за оружие схватились все.
— Ну так что, уберешь? — стараясь не шевелиться, спросил я.
И одноглазому существовать можно прекрасно, но лучше постараться этого избежать. Когда он наконец отвел руку с ножом, я быстро оглянулся. Так и есть. Малыш с Пашей, отскочив на пару шагов назад, держат оружие наготове. Трофим поступил хитрее. Или продуманнее. В руке у него тоже был пистолет. Но он не отскакивал, поступил наоборот, и теперь его прикрывали мы с этим нервным типом.
Сам я, когда мой противник отпрянул на шаг назад, угрожал револьвером уже в открытую, прижав локоть к боку так, что едва не упирался рукояткой себе в ребра. Гудрон, мой наставник, учил: на вытянутой руке пистолетом угрожают только в кино — в таком положении оружие довольно легко выбить или направить его в сторону. Я щелкнул курком и, стараясь говорить убедительно, продолжил:
— Ничего не имею ни против тебя, ни против твоих людей. Считаю, все мы погорячились. И повторю: я не человек Таланкина. У нас с ним общее дело, которое совсем не касается всего того барахла, которое можно найти на островах. Ну так что, разбегаемся?
Самое последнее, что бы сделал в этой ситуации, так это повернулся бы к ним спиной. И потому попятился, увеличивая дистанцию. Да, их больше чем вдвое, и победа наверняка будет за ними. Но не бескровная — троих, а то и четверых мы точно на тот свет с собой прихватим. Так пойдут ли они на риск распрощаться с собственной жизнью, в сущности, из-за пустячного повода?
Они не пошли. Особенно после того как Трофим продемонстрировал им гранату. Для меня она стала таким же сюрпризом, как и пистолет. Ни разу ни того ни другого у него видеть не приходилось.
— Повезло, — сказал Паша, после того как мы достаточно отдалились от площади и даже успели скрыться за каким-то домом.
— В чем тут наше везение? — не понял его Малыш. — В том, что они стрелять не стали?
— В том, что остальные уже ушли.
— А что им мешает их вернуть?
— Ничто. Но время мы выиграли.
— Для чего?
— Хотя бы для того, чтобы решить, что делать дальше. Наверняка они этого так не оставят. Этот хмырь весь из себя крутой, а Дима его как щенка в его же собственное дерьмо мордой натыкал.
— Что тут решать? Сваливать отсюда нужно как можно скорее. Димон?
Не задумываясь, я кивнул. Все верно: свалить отсюда как можно скорее в наших кровных интересах. Причем в самом прямом смысле: кровь — это жизнь, а ее нас могут лишить в любой момент. Кто же мог знать, что главный у них настолько неадекватен? Сразу за ножи хвататься начнет, угрозами угрожать? Уверен, главный у них совсем не он: с такими замашками долго не живут. Этот всего лишь командир посланного сюда для устрашения, так сказать, экспедиционного корпуса.
Паша в короткой цепочке бежал первым. И именно в его спину я уткнулся, когда он застыл как вкопанный.
— Так, а вот это мне уже не нравится! — сказал он.
Судя по тому, что Паша не прыгнул в сторону, не вскинул оружие, не присел или даже не упал, минимизируя себя как цель, непосредственная опасность нам не угрожала. Проследив за его взглядом, обнаружил следующую картинку: наш «Контус» на всех парах шлепает вдоль берега. Вообще-то у Демьяна инструкции были следующими: если в Радужном начнется пальба, он сразу же отсюда уходит. Но стрельбы не было, без нее обошлись. Так куда же он так спешит?
— Может, «Контус» уже и не наш? — предположил Глеб.
— Если бы его захватили, он бы в противоположную сторону направлялся, — высказался Павел, пытаясь разглядеть «Контус» при помощи монокуляра. — На палубе точно никого нет, — через какое-то время сообщил он то, что и без всяких приспособлений было прекрасно видно.
— А в рубке?
— Стекла бликуют, не пойму.
— Поторопимся! — призвал всех я. — Что бы ни случилось с «Контусом», задерживаться здесь нет ни малейшего смысла.
И в самом деле, не бежать же со всех ног к берегу, до которого, кстати, оставалось не так и далеко, и орать: «Демьян! Нас забери!» Даже если на борту «Контуса» только он и есть. Если нас уже ищут — это будет для них настоящим подарком. И еще нужно забрать Валерию.
— Если Дема специально наш кораблик отсюда угоняет, вряд ли его теперь догонят: далековато он уже ушел, — уже на ходу сказал Глеб.
Хотелось бы на это надеяться.
Та часть Радужного, где и находился любезно предоставленный Кириллом дом, утопала в зелени: джунгли, они и есть джунгли. Если появлялась нужда в месте для строительства очередного домика, вырубалась необходимая площадь. И еще расчищалось место под грядки: съедобных растений, которые легко культивировать, хватает повсеместно. Когда-то грядки были и рядом с ним. Затем, когда он остался без жильцов, буйная тропическая растительность быстро отвоевала землю обратно.
С противоположной от входа стороны, у самого окна, рос роскошный куст, покрытый многочисленными желто-оранжевыми цветками. Через какой-то срок они, возможно, станут ягодами. Или фруктами. А то и орешками. Быть может, съедобными, и даже вкусными. Но, как бы то ни было, в качестве прикрытия куст был превосходен и сейчас. К нему мы и направились.
— Лера, ты здесь? — негромко поинтересовался я, постучав пальцами в закрытый ставень.
— Да. Все нормально?
— Почти. — Если только все не наоборот. Но на объяснения времени совершенно не оставалось. — Лера, дверь открывать не нужно: ставень отодвинь.
Моя красавица о том, что все далеко не нормально, догадалась сразу. И потому убрала ставень почти беззвучно. Что еще мне понравилось: и сама она была одета по-походному, и наши рюкзаки собраны, а к моему даже приторочен котелок. Единственная посуда помимо двух кружек, которая имелась в нашей с Лерой, как теперь выяснилось, временной обители.
Сначала девушка подала мне оба рюкзака, за что удостоилась от меня мысленного «умничка», затем полезла в окошко сама. Малыш подхватил ее рюкзак и закинул себе за плечи. Собственно, да: все их вещи остались на «Контусе», который направлялся сейчас непонятно куда. Странно бы мы выглядели, если бы заявились на площадь, снаряженные как в дальний поход. Хорошо, что оружие и запас патронов всегда при себе. И благо, что в наших с Лерой рюкзаках имеется пусть даже немного из того, что может понадобиться в ближайшие дни. Или на куда больший срок, если «Контуса» не окажется на месте и нам придется возвращаться в Станицу.
— Я задержусь, — полувопросительно сказал Трофим.
— Не слишком долго, — кивнул я.
И мы потрусили в сторону горного перевала.
Трофим догнал нас примерно через час, когда мы почти достигли вершины горы. Он появился бесшумно, откуда-то сбоку, заставив всех нас вздрогнуть от неожиданности.
— Предупреждать надо! — высказал общее мнение Глеб. — Так и до инфаркта недалеко.
— Уточкой покрякать? — невозмутимо спросил Трофим. — Сами должны были услышать.
Должны, да не услышали.
— Приходили, — в ответ на мой немой вопрос сообщил он.
— Вот же гнида этот Кирилл Петрович! — сразу сообразив, в чем дело, возмутился Малыш. — Мы же его со всей душой на «Контусе» привечали!
— А ты кто ему, близкий родственник? — резонно спросил Паша. — Нет? Так чего ему было молчать как партизану? Ствол ко лбу приставили, он и выдал все без утайки. Много их было? — обратился он к Трофиму.
— Прибавилось, — пожал плечами тот. — Возможно, все и были, кто в Радужный нагрянул, но не факт. Считать не стал. Убедился, что они туда приходили, и ушел.
В редких просветах между густой зеленью, росшей на склоне горы, виднелось море. Но сколько мы ни пытались, погони за «Контусом» увидеть так и не смогли. Это отчасти успокаивало.
Глава четырнадцатая
— Ну что, потопали? — вспомнилось мне любимое словечко Грека.
Я невольно усмехнулся — с недавних пор пытаюсь во всем ему подражать. С тех самых, когда стал атаманом. Затем усмехнулся еще раз, но уже по другому поводу. Есть в нашем мозге так называемые зеркальные нейроны. Названы они так не потому, что похоже выглядят, — дело в другом. Свое название они получили в связи с тем, что именно благодаря им мы копируем чье-то поведение и, как следствие, обучаемся. Обучаемся с младенчества, даже когда еще не осознаем себя как личность. Да и не только мы — практически все живые существа. Навыкам чего бы то ни было: сложным и простым движениям, речи, охоте, поведению и многому другому прочему. Когда кроха-малыш в колыбели улыбается родителям в ответ, он еще не понимает, что делает, но уже учится. Именно благодаря этим нейронам.
— Есть еще и другая группа зеркальных нейронов, — рассказывал Слава. — Они даже расположены в ином месте, в лобных долях, но не менее важны. Задача у них не обученческая — другая. То, что называется эмпатией, то есть эмоциональным сопереживанием. И еще альтруизмом. Они заставляют нас радоваться чужим успехам, сопереживать чужим страданиям и помогать тем, кто оказался в беде. Благодаря им мы способны пожертвовать своей жизнью, чтобы жили другие. Собственно говоря, именно из-за них мы и отличаемся от других животных, которые руководствуются лишь инстинктами.
— Что-то я не слишком Сноудену сопереживаю, — помню, заявил тогда Гудрон. — Наверное, что-то со мной не так. Не заложили в меня их достаточно папа с мамой, когда сыночка делали.
— Ну и чего ты тогда Гришу сутки на себе нес? — поинтересовался Янис. — Сам же рассказывал. Бросил бы Сноудена там, где тот лодыжку сломал, пускай бы он сам на четырех костях добирался. Жалко стало человека? А говоришь, их нет.
— Гриша мне бабки должен. Вот и подумал: брошу его, и пропадут мои пиксели.
— Это какие еще пиксели?! — возмутился Сноуден. — Ну-ка, ну-ка! В упор такого не помню!
— Да те самые! Которые ты мне должен за то, что я тебя до самого Фартового на горбу пер. Теперь все жду, когда у тебя совесть проснется, — не придумав ничего лучшего, ляпнул Гудрон.
И нарушил тем самым один из законов логики, в котором говорится, что ни одно последующее утверждение не должно противоречить предыдущим, а именно так и получилось. Нет чтобы заявить, будто нес Гришу для того, чтобы уже потом потребовать деньги. Ведь в этом случае все бы срослось.
— Если Димон улыбается, значит, все не так уж и плохо, — неожиданно сказал Малыш.
Неплохо было бы в тот самый момент отпустить пусть даже самую незамысловатую шуточку, но в голову ничего упорно не шло. И потому я сказал:
— Не расслабляемся, смотрим вокруг и слушаем. Даже если погони нет, опасностей от этого нисколько не меньше. И под ноги не забываем поглядывать.
Начинался крутой спуск, который будет тянуться до самой подошвы горы. Внизу тоже не до того, чтобы успокаиваться. Сначала заболоченная низина, затем колючий кустарник, а следом непролазные джунгли. И везде имеется неплохой шанс столкнуться с какой-нибудь местной гадиной. Большой или маленькой, летучей, быстро бегающей, ползучей или лазающей по деревьям, ядовитой или просто зубастой.