Мир снова выглядел солнечным и дружелюбным. И даже то, что автобус притормаживал у бесконечных маленьких поселений, на «лежачих пешеходах», перед веревками, натянутыми над дорогой, ее не расстраивало. Водитель что-то сказал по-испански про них, и она даже поняла общий смысл, что скоро начнется хорошая дорога и там такого не будет.
Она почти задремала, подложив под голову рюкзак, когда вдруг автобус, притормозив в очередной раз, не разогнался обратно, а остановился. Аля выглянула в окно — со стороны водителя маленькая девочка протягивала в окно кулек с орехами в перце, обычную мексиканскую закуску, продающуюся во всех мелких магазинчиках. Она еще удивилась, зачем водителю понадобилось ее покупать посреди дороги, и тут в автобус вошли несколько молодых парней в черных футболках и платках, закрывающих пол-лица.
Она видела таких в Мехико и поначалу пугалась, но ей объяснили, что это не бандиты, просто в это время года в горах холодно, это такая замена шарфов. Ну и защита от грязного воздуха: в огромном городе слишком много машин, да и вулканы, окружающие его, добавляют пыли.
Вот только на юге было тепло. И чистый воздух.
Аля слышала про банды, которые тормозят на дорогах машины, раскидывая самодельные ленты с шипами. И грабят — туристам советуют отдавать все, что потребуют. Жизнь дороже. Люди, живущие в Мексике, на ее испуганные вопросы философски пожимали плечами и говорили, что да, случается. Но редко, можно не волноваться. Скорее всего, большой автобус никто не тронет.
Удача, увы, отвернулась от нее. Парни сразу прошли в конец автобуса, вынули пистолеты и что-то быстро и нервно начали говорить по-испански. Испуганные туристы выгребали все содержимое карманов и кидали, не глядя, в черные мусорные пакеты.
Онемело от страха сердце, измученное тревогой за последние несколько часов. Сколько можно уже! Аля вытащила из кармана свой телефон — чудовищно жалко отдавать. Но ничего, всего лишь деньги, купит что-то поновее. В кошельке денег осталось мало, все на картах. Несколько тысяч песо — небольшая потеря. В пачке прокладок в чемодане еще триста долларов. Если паспорт не отберут — то все отлично.
Будет еще одно приключение.
Тоже с последствиями, но вовсе не с такими суровыми, как могло бы быть.
Она почти успокоилась и достала из рюкзака кошелек, чтобы сразу его отдать. Не хотелось дольше необходимого смотреть в черное дуло пистолета, а не смотреть не получалось. Каждый раз, когда чье-нибудь оружие поворачивалось в ее сторону, Аля не могла отвести глаза, как загипнотизированная.
Грабители шли по автобусу быстро, им самим невыгодно было копаться, и все должно было закончиться буквально через минуту. И все, можно будет выдохнуть.
Не повезло.
Над одним из платков, закрывавших лица грабителей, она увидела знакомые жестокие глаза древнего бога.
Он замер — не ожидал.
Пистолет в руке дрогнул, смещаясь на нее.
Остальные удивленно оглянулись на Хесуса, вдруг застывшего посреди прохода, целясь в Алю. Похоже, он был тут вожаком. Короткий приказ — и ее подняли за локоть с сиденья и вывели наружу. Больше никого из туристов не тронули.
Автобус уезжал без нее.
1. Ранчо
За три дня, проведенных на ранчо, Аля узнала не так уж много об этом месте и этих людях. Только то, что она попала в банду, промышляющую грабежами на дорогах, перевозкой наркотиков и прочими незаконными мелкими делами того же толка. Может быть, еще убийствами, больно легко они относились к оружию, таская пистолеты за поясом и выкладывая их на стол рядом с мобильниками. Ее собственный — мобильник, не пистолет — тут, кстати, сеть не ловил вообще. Вай-фая тоже предсказуемо не было. Судя по всему, надо было сказать спасибо кровожадным мексиканским богам хотя бы за электричество.
Хесус был здесь за главного. Его нехотя, но слушались, хотя из двух десятков человек только половина была его возраста, остальные старше. Однако особым уважением он не пользовался, это было ясно по презрительному выражению лиц и медленной, ленивой реакции на приказы. Но особенно — по взглядам, которыми они ощупывали Алю при встрече, хотя он явно показал, что она его собственность. Не у него на виду, но в доме и во дворе попадавшиеся ей мужчины оглядывали ее с такой липкой наглостью, что казалось — отпечатки их взглядов остаются на коже, как жирные следы пальцев. После этого хотелось помыться, но дорога в душ пролегала мимо гостиной, где они проводили свое свободное время, и Аля старалась ходить туда пореже.
Особенно мерзкими были трое: один смуглый и очень волосатый, еще один с блеклыми рыбьими глазами, вообще не похожий на латиноса, и третий — в шляпе, закрывающей глаза. От него было совсем не по себе: никогда не было ясно, куда направлен его взгляд. Все они насмешливо смотрели на Хесуса и жадно — на Алю.
На открытый конфликт никто не шел, но с каждым днем атмосфера все сгущалась. Хесус тоже это чувствовал, не мог не чувствовать. Если поначалу он по-хозяйски лапал Алю прямо там, где заставал, то под звериными немигающими взглядами быстро перестал.
Дом, в котором она оказалась, был похож на тот, что в Паленке, своей пестротой и разномастностью. Когда-то это было каменное одноэтажное здание на три комнаты, но по ходу дела к нему добавляли пристройки из чего попало, иногда едва прикрытые пальмовыми листьями и с утоптанной землей вместо пола, и он постепенно разрастался в нелогичный лабиринт. На улице теснились облупленные розовые клетки, в которых на ночь запирали живность. Днем облезлые собаки, тощие куры и жирные индюки разбредались по всему немаленькому двору с обложенным камнями кострищем в центре.
Иногда Аля слышала откуда-то мычание, значит, тут были и коровы. Больше она ничего не видела, практически не бывая на улице. Почти все время она проводила в маленькой комнате, куда ее поселили, после того как привезли сюда в кузове пыльного пикапа.
Глаза ей не завязывали, мешок на голову не надевали — хотя примерно этого она ждала, смутно представляя себе, что случается в таких ситуациях по фильмам. Она могла свободно смотреть по сторонам, но где находится, все равно не поняла бы. В автобусе она не следила за указателями, а пикап, в который ее засунули, почти сразу свернул на полузаросшую дорогу без разметки, потом выбрался на узкое шоссе, снова свернул в заросли с едва заметной колеей и окончательно все запутал, развернувшись на сто восемьдесят градусов и направившись туда, откуда приехал. Даже если бы Аля постаралась, она бы не смогла запомнить весь этот путь.
Но она даже не пробовала.
С момента, как она оказалась на пыльной дороге у горячего бока автобуса, все происходящее расслоилось на отдельные картинки. То бледные, будто выцветшие пастельные рисунки, то нестерпимо яркие, причиняющие боль, как во время мигрени.
Черный зрачок пистолета, давящий, сворачивавший вокруг себя пространство в воронку. Чьи-то руки, забросившие ее в кузов. Ярко, вспышкой — россыпь замшелых камней на дороге, серо-охряных, похожих на те, из которых сложены пирамиды. Пресный вкус воды на губах. Забытье, рожденное однообразной тряской. Гул голосов, говоривших на незнакомом языке. Мозг выхватывал отдельные слова: «chicos», «corazon», «trenta» — но сплести из них реальность не получалось.
Звенящий тяжелый солнечный свет заливал голову расплавленным свинцом, дышать было все тяжелее, перед глазами мелькали расплывающиеся темные пятна. Когда подъехали наконец к дому, чьи-то руки сняли Алю с борта, и она оказалась в неожиданно прохладном доме без надзора безжалостного светила. Роящаяся перед глазами чернота рассеялась, и Аля упала на колени, вдруг почувствовав разлившийся по венам ледяной ужас.
Тошнота накрыла ее с головой, как соленая теплая вода океана, перед глазами все поплыло, и показалось, что солнце ворвалось в окна и двери, сдернуло крышу с дома, только чтобы добраться до нее и ударить по голове, погрузив в мутное бессилие и пустоту.
Первые сутки она провалялась под вентилятором, то погружаясь в тяжелый муторный сон, то выныривая на несколько минут, чтобы выпить ледяной воды, сходить в туалет и оглядеться, по кусочкам выстраивая образ комнаты, в которой ее поселили.
Полутораспальная кровать с железным изголовьем, крупный, перевитый разноцветной пряжей черный крест над ней — такие сувениры продавались в Паленке в каждой лавке. Зеркало у двери, старый вентилятор, два пластиковых стула и тумбочка. Окно с москитной сеткой, но ни стекол, ни ставень нет. И решеток тоже. Как и засова на двери.
Туалет был в доме, а вот душ — на улице, в окружении сочной зелени, как в самых роскошных виллах на Мальдивах. Но силы доползти до него у Али появились только к следующему полудню.
2
Разморенная солнечная тоска Паленке сменилась чем-то иным. Настроение в глубине джунглей очень сильно отличалось от городского. Даже зной и липкая жара были здесь другими на вкус. Более жесткими, почти жестокими.
Несмотря на то что Аля всю жизнь прожила в стране, где минимум половину года на улице — смерть, от неявной, но остро ощутимой агрессии мира вокруг было не по себе.
Поначалу этот домик-развалюха показался ей похожим на домики у Черного моря, где местные сдают щелястые сараи под видом отдельных апартаментов, где ходишь в пыльный полдень через звенящие от зноя поля к морю и вечерами наблюдаешь, как разбредается по дворам идущее по главной улице стадо коров.
Но потом она поняла, что само ощущение от природы, окружающей этот дом, — иное. Сама атмосфера — недобрая, темная, несмотря на яркое солнце. Что-то таится в переплетении ветвей, что-то злое шепчут листья на незнакомом языке.
И как-то становится понятно, почему жившие тут последние несколько тысяч лет люди все это время выдумывали все более жестоких и странных богов, состоящих из дыма, зеркал, перьев, тьмы и человеческих сердец. Тут не отделаешься пролитым в огонь вином в качестве жертвы, этих удовлетворит только кровь.
Аля очнулась после суток забытья под легким покрывалом в одном белье. Рядом на стуле лежала стопка ее одежды, пахнущая незнакомым кондиционером, и висело длинное льняное платье почти ее размера. На тумбочке у кровати стоял кувшин с ледяной водой. В углу валялся рюкзак. Чемодан, похоже, так и уехал дальше в Плайю — веселиться, пить коктейли, купаться в Карибском море и ездить на экскурсии в Чичен-Ицу и Тулум.
Единственной женщиной кроме нее тут была низенькая старушка, темная и сморщившаяся, похожая на чернослив. Она постоянно что-то готовила в огромных кастрюлях на плите в тесной кухне, находящейся наполовину в доме, наполовину во дворе. В первый раз завидев пошатывающуюся от слабости Алю, она всплеснула руками и начала болтать на испанском часто и быстро, словно рассыпая по полу горох, и некуда было вставить никакое «но компрендо». Какое уж тут непонимание, по интонациям все ясно: просят ее вернуться в постель, пить водичку и не ходить босиком.
Заодно она жестами, как смогла, объяснила Але, что выходить со двора и забираться глубоко в заросли окружающих его деревьев не стоит, потому что там водятся змеи. Причем не только на земле, но и свисают с веток, и встретиться с ними глаза в глаза будет не самым приятным опытом. Пантомима была весьма убедительна.
Может, это было и неправдой, откуда Але знать, но проверять на собственной шкуре не хотелось.
На утоптанной площадке, прямо под жарким солнцем, стояло несколько машин, в том числе тот пикап, на котором ее привезли. Но, увы, водить Аля не умела — как-то не готовила ее жизнь к тому, что придется спасаться бегством из плена в Мексике. В какую сторону идти пешком по дороге, и как долго, и не поймает ли она снова солнечный удар, как уже умудрилась за недолгий путь сюда, — тоже не была уверена. Планы на побег пришлось пока отложить.
В рюкзаке нашлась косметика, зубная щетка с пастой и парочка блоков сигарет и стиков для электронки. Еще одна пачка печенья, документы, ноутбук и запасные носки. Увы, сменное белье, как и все остальные ее вещи, осталось в чемодане, поэтому приходилось вечером быстро стирать трусики и футболку в раковине и вешать сушиться на перекладину стула, загораживая джинсами. И надевать на голое и влажное после душа тело единственное, что оставалось, — льняное платье. Это выглядело недвусмысленным приглашением, и Аля ждала визита Хесуса на вторую и на третью ночь с дрожью и отчаянием.
Она не представляла уже, как отреагирует на него. Сейчас хотелось выцарапать глаза и оторвать яйца, но что-то подсказывало, что в реальности все будет иначе.
Он не приходил.
В гостиной и во дворе шумели до глубокой ночи, что-то пили, смотрели телевизор, смеялись тем самым громким мужским смехом, от которого инстинктивно съеживается любая женщина, даже если она не в ловушке незапертой комнаты и почти раздета.
3
На четвертый день плена вся банда умотала куда-то на машинах прямо с утра. Вернулись они только к вечеру, веселые, возбужденные и пьяные, и продолжили праздновать прямо во дворе рядом с домом. Разожгли огромный костер, и его рубиновое пламя соперничало в кровавости оттенков с алым закатом, разливавшимся ручьями по верхушкам деревьев. От огня через двор тянулись длинные черные тени, изломанные и страшные. В одной из машин включили музыку, но за шумом веселья двух десятков мужчин Аля не слышала ничего кроме низких частот, ритмично бьющих в землю.
Казалось, там творится какой-то обряд — вот-вот появится камень, ритуальный нож и шаманы взовут к богам солнца и дождя. Тени перечеркивали лица тех, кто ходил от дома к костру, принося лепешки и миски с мясом и овощами, делали их похожими на индейцев, подготовившихся к ритуалу жертвоприношения.
Аля сидела, закутавшись в покрывало, и, несмотря на то что дневная жара еще не ушла из комнаты, ее била дрожь. От гулкого ритма, мелькающих отсветов огня и криков мужчин в глубине живота рос инстинктивный звериный ужас и ощущение, что сегодня что-то изменится.
И никаких вариантов для перемен к лучшему она не видела.
Ее клонило в сон, но стоило прикрыть глаза, как очередной крик раздавался словно прямо рядом с ней, и она вздергивала голову, ощущая, как мечется в груди сердце, пытаясь выпрыгнуть через горло и забиться рыбкой на деревянном полу.
Скрип двери заставил сердце замереть, застыть, заткнув Але горло, чтобы она не закричала раньше времени.
То, что пытался изобразить Хесус на своем лице, было, наверное, улыбкой. Но его взгляд был злым и темным, и получался скорее оскал. От него пахло алкоголем и свежим молодым потом. Аля на секунду прикрыла глаза, а когда распахнула обратно, он уже рылся в ее рюкзаке. Перебирал флаконы с разноцветными жидкостями, открывал их, нюхал, бросал на кровать. Аля подбирала ноги, будто пытаясь убежать от прибоя, который вот-вот утащит ее в темную глубину.
Наконец он нашел что-то, что ему понравилось, повернулся к кровати, потащил на себя покрывало и хищно улыбнулся, подтягивая Алю к себе. Дернул платье с плеча, выдавил на ладонь пахнущую малиной пенку и стал размазывать по ее груди, прерывисто дыша. Когда он стискивал пальцы на ее груди чуть сильнее, по лицу его пробегала судорога, словно он едва сдерживает что-то внутри себя.
Наклонился, лизнул ее влажную кожу, сжал зубами сосок, добившись приглушенного писка от Али, и опрокинул ее на спину, задирая подол.
Что-то неуловимо изменилось в нем и его действиях. То, что в Паленке было экзотичным сексом, томным, жарким, резковатым и от того волнующе-острым, здесь стало злым и жестоким, давящим, как мрачный мир за пределами двора.
Аля сжималась — возбуждения не было и в помине. Даже когда его пальцы забрались ей между ног, и Хесус, обнаружив отсутствие белья, шумно втянул воздух ртом и от его кожи полыхнуло жаром. Раньше от такого по ее телу пробегала дрожь и зажигала что-то внутри. Сейчас она могла только стискивать зубы и терпеть, пока он нащупывал клитор, раздвигал складки плоти и теребил его привычными и умелыми движениями. Аля не рисковала возражать, памятуя о том, как его это бесит. Здесь она в полной его власти, наказание может быть непредсказуемо жестоким.
Тело не откликалось, словно выключенное. Было только муторно и стыдно, тяжелый комок страха в животе наливался холодом. Но в этот раз ее терпеливое равнодушие Хесуса не отвращало. Даже когда за стенами дома явно начало что-то происходить: крики стали громче, взревел автомобильный двигатель, взметнулось пламя костра, осветив и спальню, — ему было все равно. Он уже рвал пряжку с ремня, скидывал футболку, обнажая блестящую от пота грудь, и Але оставалось только сжимать зубы, раздвигать ноги и надеяться, что это кончится быстрее обычного.