Сначала я обмер, в мозгу пронеслись картины камикадзе, убийц-фанатиков, что прорывают кордоны охраны и кидаются с ножиком на жертву, зная, что и сами потом умрут. Затем пришло понимание: я — жертва очередной провокации. Дамочка катилась слишком картинно. Это как в голливудском кино: там актеры отлетают даже от банальной пистолетной пули — так велят режиссеры для пущего вау-эффекта. Осмелюсь предположить: дамочка проделала схожий трюк по указке неведомого режиссера — оттолкнулась от меня, вроде как я сам ее пихнул, и укатилась к стеночке.
Почти сразу из-за поворота к женщине с гневным воплем ринулся мужчина — невысокий, плотный, с грубо вылепленным лицом. Черный камзол его был оторочен золотом, тяжелая шпага хлопала по ботфортам.
— Мэритта, Мэритта… Любовь моя!
Женщина громко застонала, пытаясь встать, однако силы оставили несчастную, руки подломились, и она распласталась на клеточном мраморном полу, будто сломанная кукла.
Мужчина, издавая загадочные горловые звуки, как влюбленный павиан, нагнулся над ней, секунд на десять заслонив широкой спиной, потом перевернул, устроив спину женщины на своих коленях, я и увидел, что с его рук струится кровь, что лицо Мэритты окровавлено. Кровь лилась, кажется, одновременно из рассеченного лба, сломанного носа и лопнувших губ.
Я с искренним любопытством наблюдал, как мужчина приподнял женщину под лопатки трясущимися руками:
— Несчастная! Очнись, молю!
— А-а-а… — громко стонала женщина. — Как больно… Свет Ашара, как больно и темно! Почему я не могу разглядеть тебя, Одди?
— Мэритта, моя возлюбленная!
Вокруг начали собираться придворные: шу-шу-шу, разбегались шорохи их голосов, неслись куда-то в глубины Варлойна, работая по принципу беспроволочного телеграфа.
Женщина стонала, мужчина рычал, плакал, и утверждал, что любит Мэритту, свет очей, цветочек аленький. Затем он извлек белоснежный платок и начал осторожно протирать ей окровавленные очи. Крови было много, актеры перестарались.
Подобную скверную игру я наблюдал уже в казематах замка Лирны, где Ренквист пытался промыть мне мозги. Там, правда, старался нанятый актер, а здесь, похоже, в дело пустили настоящего дворянина, поскольку я догадывался, чем дело закончится.
Но фокусы эти могли пройти с местными дворянами, однако не с крейном… и не с дочерью Сандера.
— Одди… я уже вижу, Одди! — вскрикивала женщина. — Этот человек… архканцлер Санкструма… Он толкнул меня, сбил с ног жестоким ударом… Но за что? За что? Я ведь не сделала ничего… Не понимаю… Как он мог — архканцлер Санкструма?.. Как он мог?
— У нее в лифе — пузырь со свиной кровью, — шепнула Атли. — Он пробил его и размазал кровь по ее толстой роже. Я слышу запах свиной крови слишком отчетливо… Х-хо, серый волк, ты же знаешь, что сейчас будет?
— Конечно, — сказал я, чувствуя прилив необычайной веселости. Во всяком случае, эти дурачки сумели меня сегодня развлечь.
На шум, топая, как носорог, примчался капитан Бришер — я как раз должен был дать ему указания для финального этапа сегодняшней операции, — растолкал толпу локтями, пробился ко мне, окинул взглядом павиана и его ненаглядную.
— Это герцог Одди Кронкер, — сообщил громким одышливым шепотом, выдернув рыжий волосок из носа. — Виртуоз шпаги! Самый опасный бретер и забияка Варлойна, и, пожалуй, Санкструма, да, Санкструма.
Я герцог, Кронкер — герцог. Дуэль, как известно, возможна только между равными или примерно равными. У-у-у, маленькие мои, ну какие веселые интриги! Вы же знаете — через Аниру Най — что я совершенно не умею владеть шпагой. Ну не умею, не дано, хотя и пытался, но это как высшая математика и врожденный же математический кретинизм — Энштейном и даже просто школьным учителем мне не стать, я никогда не прыгну выше простейшей алгебры. Но лапочки мои, какие же вы все-таки затейники, а? Вы подобрали мне для дуэли мастера шпаги, чтобы он пронзил мое сердце с первого же выпада. Я, конечно, могу отказаться, но в этом случае репутация моя рухнет в пропасть и уже никогда не восстановится. Архканцлер — подлый трус, недостойный своего звания. В любом случае — приму я вызов или же откажусь, фракция, подославшая Одди Кронкера, окажется в выигрыше.
— Мой предшественник, Жеррад Утре, несчастный, оставил дуэльный кодекс без изменений? — спросил я осторожно, поскольку понятия не имел о том, какие положения дуэльного кодекса действуют в Санкструме.
Бришер дохнул на меня вином (явно лично постарался, опечатывая винные подвалы):
— Так точно! Все двадцать пять заповедей, издревле утвержденных Растарами!
Многовато их, этих заповедей. Запретить, что ли, дуэли? Ришелье вон, запрещал… А лучше — ввести на дуэль налог, сразу поубавится горячих голов и бретеры потеряют свои доходы.
Меж тем Кронкер перешел от воплей к делу: он усадил хлюпающую Мэритту на лавку у стены и направился ко мне решительным шагом. Перчатки — хорошие кожаные перчатки с серебряным узором — он держал заткнутыми за пояс — хороший, кожаный пояс с золотыми бляшками. Когда Кронкер приблизился, я увидел, что лоб его и щеки исчерканы массой белых и розовых — еще свежих — шрамов, верный признак того, что обладатель шрамов дока в фехтовании.
В отличие от меня.
Глаза его были пронзительно голубые, прозрачные, взгляд — холодный и расчетливый. Он знал, он прекрасно знал, что я не умею фехтовать, и готовился сейчас к бессудному убийству!
Он извлек перчатку окровавленной рукой. Затем выставил ногу и отвел руку с перчаткой для броска мне в лицо, и при этом попытался разразиться гневной речью. Но я не дал ему шанса метнуть перчатку. Сжав кулак, я шагнул к Одди Кронкеру, сгреб за грудки и от души врезал в зубы. А потом добавил хук снизу, под нагло выставленный подбородок, от чего виртуоз шпаги отлетел на пару метров и звучно врезался в стену.
— Лжец! — загремел я, наступая на ошеломленного Одди. — Лжец и подлец, и трус и негодяй! Я вижу, ты обманываешь архканцлера! Все, все открыто моему взгляду! Еще раз повторяю: ты и твоя дама лгут!
Он схватился за эфес, но я продемонстрировал кулак, и он понял — если вытащит шпагу, я вновь основательно пройдусь по его челюсти.
Мэритта что-то взвизгнула.
— Атли, — сказал я, кивая на Мэритту. — Сделай это… Покажи всем пузырь…
Дочь Степи хохотнула, обнажив один из клинков, прыжком оказалась подле Мэритты. Она взрезала шнуровку ее лифа, затем черканула клинком по тонкой веревочке, к которой был привязан бычий пузырь, и, подцепив его острием, вытащила на свет. Толпа зашушукалась громче.
Я продолжил — все так же гулко, чтобы меня слышали и в окрестных коридорах дворца:
— Свиная кровь в бычьем пузыре! А сейчас я велю принести таз с водой и хорошенько отмыть лицо твоей дамы! Ты, Кронкер, был рядом, ты видел ее лицо вплотную, ты протирал его от крови и не мог не заметить, что губы и нос и лоб ее целы и не повреждены ударом. Значит, ты сообщник, Кронкер, пытавшийся обманным путем вызвать архканцлера на дуэль! Это — обман. Это — преступление! И ты знаешь это так же хорошо, как и я… И ты знаешь, чем я вправе тебе отплатить! Ты замыслил убийство, замаскированное под дуэль! Это — казнь. Самая страшная и лютая, какая только может быть! Казнь! Казнь! — вскричал я несколько раз, подступив к Кронкеру вплотную.
Он молча растирал по шрамам кровь из лопнувшей губы. Толпа гудела, как пчелиный рой. И сейчас я дирижировал этим роем! И одной осой, случайно залетевший в улей.
— Так мне велеть принести таз с водой? — громко вопросил я.
Он молча покачал головой. Щеки его и лоб бледнели, а шрамы, напротив, стали красными, будто папочкино лицо разрисовал фломастером шаловливый ребенок.
— Я дам тебе шанс на прощение. На колени, Кронкер, на колени перед архканцлером империи Санкструм. Извиняйся, и, если я приму твои извинения, считай себя помилованным. И в этом я даю нерушимое слово архканцлера! Даю его здесь и сейчас! И запомните все: слово архканцлера — тверже Сути Ашара, что ярко сияет в короне Императора!
Атли негромко хмыкнула, но, думаю, только я ее услыхал. И правда — я клялся безделицей, украшавшей ныне имперский венец.
Кронкер соображал несколько мгновений — впрочем, достаточно быстро: откажись он — и будет казнен, причем казнен за дело, за подлое дело, а значит, репутационное пятно ляжет на весь его род. Извинится… Что ж, это позор, да, но останется жив, и семья не пострадает так, как могла бы пострадать.
Он выбрал жизнь. Он опустился на колени и невнятной скороговоркой забормотал извинения. Я его поломал. Но мне не было его жаль. Корыстный и горделивый дурак больше никому не будет досаждать, больше не будет убивать на дуэлях. Да никто и не будет теперь драться с человеком, чья личная репутация уничтожена. Он — обманщик и трус, и больше никогда не сможет быть бретером.
Однако уходя, я чувствовал на себе взгляд Кронкера. Естественно, полный ненависти и злобы.
Я сохранил ему жизнь, но приобрел ярого врага.
После этого происшествия мы с Атли вплотную занялись портом.
Глава 13-14
Глава тринадцатая
Но не сразу. Картина того, насколько плотно меня обложили в Варлойне, окончательно сложилась лишь тогда, когда мы с Атли и Блоджеттом — и, разумеется, с четверкой Алых, прибыли в королевские конюшни. До Норатора путь не слишком близкий, и ехать туда необходимо в карете, во всяком случае, мне — так точно, поскольку — увы и ах — я не удосужился обучиться верховой езде за все время своего пребывания в Санкструме. Да-да, я не владею краеугольными умениями средневековья — верховой ездой и фехтованием, хотя с помощью кинжала, шпаги и меча уже убил нескольких человек…
Итак, мы с Атли шли впереди, Блоджетт семенил позади, на почтительном расстоянии, дабы не слышать наших разговоров; авангард и арьергард прикрывали Алые.
— Почему ты не приказал схватить этого негодяя? — спросила Атли. — Ты странный, серый волк, ты не хочешь карать там, где карать нужно.
Я вздохнул. Психология дочери Сандера проста: все, что мешает — вырезать. В какой-то степени это действенная тактика, если хочешь сохранить и преумножить власть, но насилие порождает насилие, огрубляет и низводит правителя до самых примитивных инстинктов, а стать кровожадным мясником — этого я боюсь даже больше, чем потерять свою жизнь. Подобные вещи легко воплощать в фантазиях или книжках о всемогущем владыке: раз, и истребляем всех несогласных, два — и в стране воцаряется всеобщее благо. Ну, а те, кому всеобщее благо не нравится, могут вплотную ознакомиться с первым пунктом. Примитивная формула для примитивных умов… Я вспомнил Ренквиста. Вот он устроил справедливое общество для всех, вернее — попытался устроить в меру своего уродливого разумения. Интересно, как его подданные относятся к сильной руке? А рука у барона, несомненно, сильная, и она зажала людей в такие рамки, что ни охнуть, ни вздохнуть, превратив их, по сути, в роботов, исполнителей воли Ренквиста.
Дрянь, мерзость. При первой возможности я… Да, в случае Ренквиста я легко позабуду о своем милосердии.
Но есть еще одна мотивация моего гуманизма, о которой я могу легко поведать Атли — и при этом не соврать.
Я сказал осторожно, чтобы, не дай Ашар, дочь Сандера не приписала меня к когорте трусливых и малодушных:
— Пока я не хочу трогать никого. Понимаешь ли, Атли, если я начну какие-то репрессии, а я могу попытаться начать их даже сейчас, имея в своем распоряжении Алых, дворяне тут же разбегутся и заберут с собой богатства. Начнется всеобщий хаос. А богатства дворян мне нужны. Нужны, чтобы выплачивать Степи дань и восстановить Санкструм. Ты ведь ехала через страну, ты видела, что страна — умирает…
Она тряхнула головой:
— Я видела, как твои дворяне делят живой труп страны! Они сражаются за земли Санкструма, отбирают куски пожирней… Они похожи на стаю падальщиков!
— Да, все они шакалы, к сожалению… Но не беспокойся, и на шакалов найдется управа… Постепенно. Я попросил доставить мне бухгалтерские книги Варлойна и Санкструма… да, как же запамятовал — нужно было приказать Диосу прихватить и цивильные листы… Это те ведомости, по которым осуществляется финансирование нужд имперской фамилии… Так вот, если я не ошибаюсь — а в делах денег я очень редко ошибаюсь, на днях нас ждет некий сюрприз…
— Сюрприз какого рода, серый волк?
— По мере того, как я начну ревизии управленческих дел Варлойна и Санкструма, шакалы начнут жрать себя сами… Они начнут подчищать свои грязные дела… Свое воровство, проще говоря. Они начнут убирать основных исполнителей их воли, и так до тех пор, пока не останется только верхушка. А верхушку я лично съем на завтрак. И при всем при этом я не вызову паники среди основной массы дворян, и золото останется в Санкструме. Я не потревожу стену власти до нужной мне поры.
Она бросила на меня странный взгляд, в котором удивление мешалось с острой заинтересованностью:
— И поэтому ты не хочешь действовать напрямую?
— Да. Я осторожен. Пока враги думают, что меня можно убить — а меня и правда можно убить — золото в безопасности.
Сказал так и подумал: а ведь сейчас выбалтываю государственные секреты шпионке Степи, да еще таскаю за собой повсюду, и еще буду таскать, а может, и не только таскать, потому что находится рядом с ней и сохранять, хм, мужское спокойствие мне все сложнее. Монголы при Чингизе засылали на земли, планируемые к завоеванию, шпионов под видом торговцев, а тут и засылать никого не нужно — первое лицо государства выбалтывает все секреты. Но, на самом деле, в этой слабости и есть моя сила. Я внушил Атли, что Санкструм слаб, а я вполне безопасен, и выиграл передышку. Моя искренность — главное на теперешний момент оружие против Степи. Я должен обезопасить Санкструм от Степи на несколько лет, пока страна не встанет на ноги…
Новый взгляд на меня, зеленые глаза, в которые я почему-то уже не могу смотреть спокойно, странно искрятся:
— А чего ты хочешь?
— Что? Чего я хочу?
— Чего ты хочешь потом, когда выплатишь дань и победишь всех врагов? Завоеваний, всемирной славы?
Я пожал плечами:
— Я не хочу ни завоеваний, ни всемирной славы. Я хочу, чтобы простые люди Санкструма жили хорошо.
— Не понимаю… Низшие? Те, кто пашут землю? Торгуют? Х-хо!
Ну да, «Х-хо!». Тяжелый случай. Я сказал еще более осторожно:
— Они не низшие, Атли. Они просто живут и заслуживают лучшей доли. А еще они нас кормят. Кормят и управленцев, и воинов, и платят налоги… Без простых людей не было бы Санкструма. — И презирать страдания простых людей… неправильно, и чревато для сильных мира сего, мог бы я добавить, но не добавил, ибо бросать такие укоры в лицо дочери Сандера было опасно. — Я не собираюсь воевать и завоевывать. Мне это неинтересно. Я хочу строить школы и университеты, развивать торговлю и искусства, продвигать благие дела и принять законы настолько умеренные для всех людей, насколько это возможно… Потому что жесткие законы принимают слабые и трусливые правители.
Новый взгляд на меня. Странный, но по-прежнему искрящийся.
— Не понимаю тебя! Ты чудной! Если бы я не видела тебя в деле, решила бы, что ты трус… Ты боишься, я это ясно вижу, но ты не трус. И сейчас ты идешь на смерть ради друга. Ты чудной, серый волк… — Она схватила меня за руку, сжала ладонь крепкими пальчиками, приблизилась вплотную, запрокинула голову на миг — я увидел полураскрытые, зовущие губы. — Ты вкусно пахнешь…
Я стиснул ее ладонь крепче, чем планировал, но она не попыталась освободиться. Так мы и шли рядышком, держась за руки, как влюбленные подростки.
— Ты тоже пахнешь намного лучше придворных дам…
— Х-хо! Они редко моются… Они пахнут ношенным бельем и мерзкими притирками и мазями, которыми пытаются заглушить свою вонь… Твой Варлойн воняет… А мы моемся каждый день, даже в походе, даже зимой!
— Разумное мероприятие. Я тоже стараюсь мыться каждый день.
— Ты не похож на местных!
О! Хм… Действительно.