Обнаженная Деспоина тут же сделала несколько шагов вперёд, и я увидела на ее голой спине потрясающе красивое и детальное изображение розы, будто выполненное лучшим татуировщиком Лигейи. Нисколько не колеблясь, Деспоина, сверкнув оголёнными ягодицами, нагнулась и сорвала розу, куст которой рос у самого подножья алтаря. Прижав к себе цветок, она с торжествующей улыбкой вернулась на свое место, а я, ощутив укол ревности, поймала благосклонный взгляд, которым окинул Деспу жрец.
Вслед за ней к алтарю стали подходить и другие девушки. Агазанжелос досталась чёрная орхидея, Кириаки — пятнистая альстрёмерия, Эрлеа — белый лотос, а Спиридуле — кроваво-красный мак, не отличающийся по цвету от ее волос.
По мере того, как очередь приближалась, меня захлёстывала паника. Как я ни пыталась, памятуя уроки Джерта по духовному взору, открыть свое внутреннее око и увидеть цветок, вытатуированный у меня на спине, это было совершенно бесполезно. Я понятия не имела, какой мне достался Даровой цветок!
Моя богиня! Что же делать? Почему другие девушки увидели, а я нет? Я сильно-сильно зажмурлась, пытаясь представить в подробностях свою собственную спину, но ничего не получалось.
Неужели я опозорюсь перед всеми?
— Маргери, — раздался прямо у моего уха вкрадчивый голос жреца. — Ты увидела?
Оказывается, он подошел совсем близко, и от исходящего от него запаха белого мускуса, бергамота, грейпфрута и миндального ореха подкашиваются ноги. Все девушки стоят, прижимая к своим обнаженным грудям цветы. Все, кроме меня! А я совершенно не представляю, какой цветок мне нужно сорвать!
Но у меня не поворачивается язык сказать при всех, что я ничегошеньки не увидела, поэтому я уверенным шагом иду к алтарю и срываю… пушистый нежно-розовый шарик маргаритки.
Все-таки меня зовут Маргери, быть может…
Под насмешливыми взглядами послушниц независимо направляюсь к своему месту, уже зная, что ошиблась.
— Маргери, уверена? — с обманчивой мягкостью останавливает Джерт и я готова сквозь землю провалиться. — Хорошо посмотрела?
Но я не покажу ни этим язвительным девушкам, ни великолепному жрецу своей слабости, своей неуверенности!
— Да, уверена! — бесстрашно отвечаю.
— Ну что ж… — голос жреца патока, мед, который мне запрещено есть. — Давай посмотрим вместе…
Он легонько касается моей руки… Переплетает свои пальцы с моими, и от этого неожиданного движения меня пронзает какое-то странное ощущение. А потом Джерт легонько тянет мою руку и прямо из меня шагает двойник — моя абсолютно идентичная копия, такая же голая и растерянная с цветком маргаритки, судорожно сжатым в руках.
Джерт изящным жестом разворачивает мой фантом, и я вижу ее (ой, то есть свою!) спину. Между лопаток вытатуировано изображение какого-то невзрачного и, что самое удивительное, совершенно незнакомого мне цветка!
Богиня! Да я наизусть выучила Книгу цветения, я знаю названия всех растений, знаю их свойства и то, как применять их в магии, косметике, врачевании…
Маленький синий цветок с колокольчатым венчиком на коротком прямом стебле… Ну, и кто же ты такой?
Послушницы ехидно ухмыляются моей неудаче, и чуть ли не тычут в меня пальцами, а я краснею почище мака в руках Спиридулы.
— Знаешь, как называется этот цветок? — золотистые глаза Джерта совсем близко и я тону в этом расплавленном золоте.
— Н-н-нет… — как самая что ни на есть нерадивая послушница отвечаю я, как будто и не штудировала Книгу Цветения днями и ночами.
— Печально, — усмехается Верховный и щелкает пальцами, отчего мой двойник рассеивается в воздухе, подобно туману.
Играя мускулами, жрец подходит к алтарю, сам срывает точную копию цветка со спины моего двойника (и моей тоже!), и протягивает мне.
— Это горечавка, — говорит Джерт, и я неловко хватаю из его пальцев цветок, хорошо, хоть не роняю. — А тебе, Маргери, следует усерднее заниматься, если ты хочешь служить богине.
Горечавка! Вот это название!
Я окончательно и бесповоротно раздавлена Весенней церемонией, на которой показала себя хуже всех, да ещё и удостоилась неодобрения жреца!
Богиня, я не смею роптать, но почему так вышло?
И, видимо, чтобы окончательно меня добить, когда мы, приложившись к священному лону Хеб, выходим из атриума, я слышу язвительные перешёптывания, ловлю на себе презрительные взгляды и ощущаю весьма чувствительные толчки других послушниц.
— Эх ты, Горечь! Нериус тебя, наверное, заждался!
ГЛАВА 2. Жрец выбирает…
ГЛАВА 2
ЖРЕЦ ВЫБИРАЕТ…
Покои у послушниц большие, светлые, непременно с балконом, выходящим на виноградник храма, и в них ничего лишнего. Девушки живут по трое, потому в нашей комнате три ложа с небольшими прикроватными столиками… и на этом все. Жизнь в храме построена так, что у послушниц есть мало возможностей уединиться, однако каждое место снабжено балдахином.
Видеть никого, и особенно ехидных Кириаки с Деспоиной не хочется, и я что есть силы дергаю свой балдахин: он опадает, отгородив меня от соседок и создав иллюзию маленькой уютной комнатки.
На глаза наворачиваются слёзы — утирая их тыльной стороной ладони, опускаюсь на свое ложе. Воспоминания о моем позоре ещё свежи в памяти. Я знаю, что в отличие от жриц Хеб не отличаюсь красотой, поэтому так хотела стать самой способной и талантливой проповедницей культа богини!
Да уж, о каких способностях может идти речь, если я даже свой даровой цветок не увидела!
И Джерт…
Моя богиня, как бы я хотела, чтобы в его взгляде, направленном на меня, отразилась хотя бы частичка той благосклонности… и чего-то ещё, мне непонятного, как когда он смотрел на Деспоину и других послушниц.
Даровой цветок, зажатый в моих пальцах, заставляет вновь и вновь переживать свое сегодняшнее унижение.
Внезапно краешек балдахина одергивается и из-за него высовывается голова Кириаки. Соседка уже успела заплести сложную многоярусную косу и вставить в нее свою альстёрмерию. Я догадываюсь, что она заглянула ко мне специально, чтоб похвастаться своими волосами и своим цветком.
— Эй, Горечь, что, рыдаешь тут?
Быстро утираю слёзы и отвечаю с вызовом:
— Ничего я не рыдаю!
— Я бы на ее месте залила слезами всю подушку! — с другой стороны балдахина показывается страшно довольная Деспоина. — Тебе достался, наверное, самый невзрачный цветок, какой только можно себе представить!
Ее золотистые волосы распущены и из них тут и там торчат пышные алые розы. Конечно, не знаю, но, по-моему, с этим она переборщила.
— Ничего вы не понимаете! — я прижимаю к себе горечавку, стремясь защитить свой Даровой цветок.
Пусть он не такой пышный и роскошный, как роза Деспоины, или оригинальный, как у Кириаки, зато его послала мне моя богиня. Глажу пальцами нежные лепестки, и вдруг отмечаю их потрясающий синий цвет — яркий, почти неоновый.
Кажется, та же самая мысль приходит в голову моим соседкам: так как насмешливости на их лицах заметно поубавляется.
— Вы будете все сливаться в розовом, красном или белом! — стремлюсь закрепить свой успех я. — А таких ярко-синих одежд, как у меня, не будет ни у кого из послушниц!
С удовлетворением замечаю, что Кириаки с Деспоиной перекосились от злости. В моих словах есть зерно истины. Но острые на язык соседки не были бы ими, если б не оставили последнее слово за собой:
— Вот именно, Горечь, ходить! — переглядываясь с Кириаки, ухмыляется Деспоина. — Ходить, знаешь ли, к источнику богини и дай-ка подумать… ммм… на Ритуал Дарения к жрецу Джерту. Знаешь ли… Ах да, ты же не знаешь, ты у нас целочка, которая даже не видела источник богини, которой она служит!
— Ты эту дурацкую горечавку даже в волосы себе не вплетёшь! — добавляет Кириаки с торжеством. — Потому что их у тебя нет!
— Есть! — выкрикиваю я.
— Разве что на холме Хеб, — противно хихикает эта мерзавка. — Вот туда-то ты и вплетёшь свою обожаемую горечавку. Только никто этого не увидит, потому что до твоего лона все равно еще лет сто не дотронется ни один мужчина!
Неуловимо быстрым движением я хватаю с ложа две подушки и одновременно запускаю их в разные стороны. Оба моих снаряда попадают в цель!
— Ай-ай-ай, Горечь гадская! — на разные голоса верещат соседки. — Ты нам причёски помяла!
— Будете знать, как лезть не в свое дело! — припечатываю я.
— Это ты будешь знать! — хнычущим голосом отвечает Деспоина. — Тебя в Арриксакский простиль вообще скоро отправят!
С той стороны балдахина ещё некоторое время доносятся бурчание и возня, но потом все стихает.
Я скидываю с себя белоснежный хитон. Одежду этого цвета мне больше не носить. Голой подхожу к своему окну. Ветерок с улицы приятно холодит кожу, виноградник богини окутан приятной прохладой и сумраком. Тугие налитые кисти склоняются к самой земле. А там, вдалеке, где кончаются кустарники, за стеной, защищенной особой магией, чтобы ни один чужак не смог пробраться в храм богини, идет ночная жизнь Лигейи. Любопытно, я никогда не выходила за стены монастыря ночью. Да и днём, честно говоря, за все девятнадцать лет своей жизни была только пару раз, и то в сопровождении митеры Хтонии и жреца Джерта. Интересно было бы побывать на улицах Лигейи после захода солнца! Взглянуть на ночную жизнь одним глазком!
В задумчивости я провела бутоном горечавки по своей шее и нежное прикосновение лепестков к коже отдалось внутри странной дрожью.
Хм… Любопытно…
Решив поэкспериментировать, я осторожно погладила себя горечавкой между грудей, но понять свои ощущения не успела, потому что увидела под окнами жреца Джерта.
Не знаю, что он делал на винограднике в такое время (впрочем, мало ли какие у жреца могли быть дела — может ему виноградика захотелось, да и вообще он мог ходить, где ему заблагорассудится в любое время дня и ночи) смотрел он прямо на меня. На голую меня, которая прямо перед раскрытым окошком наглаживала себя горечавкой.
Встретившись взглядом с его золотистыми глазами, я налилась краской, ойкнула и присела.
Да уж, у меня сегодня какой-то ну очень удачный день! Бог удачи Тимасиос, спасибо тебе большое!
ГЛАВА 2.2. Жрец выбирает…
Хотя… Хотя было в золоте глаз Джерта, когда он смотрел на меня что-то такое… Неизвестное, но волнующее.
Однако уже лежа в постели, я вспомнила последнюю реплику, брошенную Деспоиной, и настроение резко испортилось.
Про Арриксакский простиль нам рассказывала митера Хтония. Этот храм богини Хеб расположен в дальнем полисе Арриксаксе, который находится за морем, и считается рангом ниже, нежели наш храм. В Арриксакс из нашего храма девушку отправляют, если она по тем или иным причинам осталась до двадцати трех лет девственницей. Вернуться назад из храма рангом ниже в храм рангом выше послушница уже права не имеет. Там свои порядки, отличные от порядков в нашем храме. Например, митера Хтония говорила, что в Арриксакском простиле принята храмовая проституция! Звучит дико, но Хтония врать не будет.
Она рассказывала, раз в неделю послушниц сажают в атриуме храма на специальном священном участке Хеб. Любой мужчина, пришедший в храм, будь то знатный лорд, нищий оборванец или чужестранец, может бросить в подол послушнице деньги и сказать «Призываю тебя на служение богине Хеб!». Плата бывает любой — огромной или баснословно малой, главное, вне зависимости от ее размера, послушница не имеет права отказаться от этих денег, они считаются священными и идут на благо храма. Девушка должна идти в специально отведенные покои за первым, кто бросит ей деньги, и совокупиться с ним во имя Хеб.
После этого она свободна на целую неделю, после чего все повторяется, а если же ее не выбрали, то послушница должна сидеть до тех пор, пока не найдется тот, кто ее осчастливит. Конечно же, красавиц берут первыми, а если девушка красой не блещет, она может месяцами сидеть и ждать своего часа, чтоб послужить Хеб.
Учитывая мою внешность, не думаю, что в Арриксакском простиле мне будет лучше, чем здесь, а главное, я не хочу служить своей богине… так…. Не хочу уезжать из Лигейи, тут мой дом и, по правде говоря, даже сама мысль о священной проституции меня пугает…
Так что слова Деспоины стали укусом гадюки, и ощущение тревоги, неуверенности в своем будущем, чувство своей ущербности и отличия от других послушниц нашего храма, как яд, проникли в мою душу, посеяв смятение и страх.
Я никогда не задумывалась о том, что меня могут отправить в Аррисакс. Вообще, такие случаи были довольно редки, а на моей памяти вообще не случалось, чтоб в простиль отправляли кого-то из послушниц. Но мне девятнадцать и я девственница, сила богини, которую она дарует каждой принятой в храм девочке, запечатана во мне. Я не знаю, когда богиня сообщит Джерту, что я готова к соитию, и сообщит ли вообще…
У меня четыре года. Это не так уж и много, как кажется — быстро пролетят, и не заметишь… Но я не хочу в Аррисакский простиль, не хочу заниматься храмовой проституцией! Это несправедливо!
В темноте я прижала свой Даровой цветок к губам и прошептала в самый бутон:
— Ничего, я обязательно что-нибудь придумаю!
Во время утренней трапезы митера Хтония объявила, что на сегодняшнем Времени постижения учения Хеб мы будем делать вино! Время постижения учения Хеб — это три-четыре часа в день, когда митера Хтония или жрец Джерт учат нас различным умениям, угодным Блестящепрядой, тому, что должны уметь ее послушницы, после того, как в тридцать лет их посвящают в жрицы и отпускают в мир. Быть жрицей Хеб в миру, и нести ее учение — очень почетно.
Бог виноделия Бакчос — хороший друг Хеб, в нашем храме есть особая терасса, посвященная ему. Именно в этой комнате из винограда, который растет на территории храма, послушницы под строгим руководством митеры Хтонии делают вино. Прямо под комнатой расположен погреб, в котором хранятся бочки с вином, что затем разливается в бутылки и поставляется в самые дорогие винные магазины нашего княжества. Вино, сделанное в нашем храме нашими руками (и ногами!), считается священным, обладает особыми магическими свойствами и приносит немалый доход на нужды храма во славу Великой Хеб.
На терассе уже стоял огромный деревянный чан, наполненный только что собранным другой группой послушниц спелым, розовая ягодка к ягодке, виноградом. Прямо над чаном возвышалась статуя Бакчоса в полный рост. Мне всегда был очень симпатичен этот бог — невысокий мужчина с копной рыжеватых волос и аккуратной бородкой, в одной руке он сжимает кисть винограда, а в другой держит немного наклоненный бокал. Поза Бакчоса расслаблена и естественна, и как будто случайно его тога обнажает огромный вздыбленный член бога.
Дело в том, что Бакчос очень любит молодых девушек, поэтому в угоду ему и, оказывая ему уважение как лучшему другу Хеб, делая вино, мы работаем в специальных туниках, прозрачных совершенно!
Перед тем, как приступить к давлению винограда, очень тщательно моем друг другу ноги в специальном бассейне. Моя пара — болтушка-хохотушка Рхея, которой на вчерашней церемонии досталась зелёная хризантема. Она неплохая, и не называет меня Горечь. Весело болтая и смеясь, она намыливает мои ступни.
— У тебя такие красивые маленькие ножки, Маргери, — непосредственно замечает Рхея, окуная мои ноги в бассейн. — Прямо как у самой Хеб!
Зардевшись от неожиданной похвалы, я проделываю то же самое с ее ногами и мы по специальной дорожке спешим к чану с виноградом.
До чего же весело под звуки флейты танцевать на винограде и петь возвышенные песни, посвященные дружбе Хеб и Бакчоса! Ну, как дружбе… Боги частенько занимались сексом, и митера Хтония велит нам петь одну песню, которая в подробностях описывает один из любовных актов богов.
Наши ноги легко дробят ягоды, высвобождая спелую мякоть и все полезные вещества из кожуры. Чувствуя ступнями в чане ускользнувшие отдельные ягодки, я ловлю их и давлю, давлю! Обнаруживая прохладные места в толще виноградной каши, тут же заботливо отдаю этим местам своё тепло.
Ритмичные движения в такт неспешной музыке уносят все мои тревоги и волнения прочь, а чудесный массаж ног, который происходит при давке, вызывает чувство необыкновенного умиротворения и единения с природой и нашей плодородной богиней. Послушницы вокруг меня, кажется, чувствуют то же самое, так как на их лицах написана приятная расслабленность. Сквозь прозрачные хитоны во всех подробностях можно рассмотреть трусики девушек (сегодня день нижнего белья!) и как покачиваются от мерных движений груди послушниц. Думаю, наблюдая такое, Бакчос был бы доволен, как никогда. Надо же, никогда раньше не задумывалась — у Агазанжелос они похожи на арбузы, у Спиридулы — на дыни, у Кириаки на персики, у Рхеи на лимоны, а у меня…