— Я лучшая хранительница секретов, — добавляет Лидия. — Ты же знаешь.
— Угу. — Я вытираю ладони о джинсы. — Ну, это… У меня ВИЧ.
Я закрываю рукой глаза, чтобы на них не смотреть. Мой голос превратился в шепот. Интересно, они меня вообще слышат или нет?
— Я давно хотела вам сказать, — продолжаю я, — потому что вы мои лучшие подруги и вы так много для меня значите.
Молчание. Я медленно убираю руку. Брови Клавдии ползут вверх. Лидия выглядит так, будто сейчас заплачет.
— То есть ты болеешь? — спрашивает Лидия. — Ты… С тобой… все будет нормально?
— Да, да, конечно, — отвечаю я хриплым голосом. Она хватает мою руку, сжимает ее. — Я принимаю лекарства и постоянно хожу к врачу. Все нормально. Типа я не смертельно больна, если ты об этом.
— Фуф, хорошо, — говорит Клавдия, вглядываясь в мое лицо. — А по тебе и не скажешь, что у тебя ВИЧ.
В голове что-то щелкает, будто короткое замыкание.
— В смысле?
— Ой, я не хотела тебя обидеть, — с квадратными глазами лопочет она. — Я просто имела в виду… ты не выглядишь больной. Ты нормально выглядишь. Я не знаю…
— Угу, — говорю я, закатывая глаза. — Точно. Ты не знаешь.
Не уверена, чего я ожидала, — не открытой ненависти, конечно, но и не такого дурацкого комментария. Клавдия не идиотка. Мне даже кажется, что она это специально сказала, чтобы меня задеть. Но это несправедливо. Я с этим живу уже давно, а она, скорее всего, сталкивается впервые. Ей можно не знать. Но все равно я ерзаю на стуле. Настроение испортилось.
Помолчав, Клавдия произносит:
— Симона, я очень рада, что ты нам сказала.
— Сто пудов, — говорит Лидия, сжимая мою руку. — Как ты заразилась?
— А тебе какая разница? — огрызаюсь я. Слова непроизвольно слетают с языка. Лидия просто задала вопрос, но у меня в голове только одна мысль: как я рассказала Саре, и она спросила: «Как ты заразилась»? Как будто хотела услышать в ответ что-то такое, чтобы меня же и обвинить. Что я принимала наркотики или спала с парнями.
— Я просто… — Лидия замолкает. — Проехали.
— А твои родители знают? — спрашивает Клавдия.
— Конечно. — Я хмурю брови. — С чего бы им не знать?
— Ну, — кривит ртом Лидия, — ты так про них в «Сундуке наслаждений» говорила. Мне показалось, что они довольно строго относятся к сексу. Если ты им о таком рассказала…
— А, — говорю я, — нет. Нет, нет. Все совсем не так.
Я качаю головой и с усилием сглатываю. Это, пожалуй, надо было сразу объяснить.
Лидия моргает и смотрит на Клавдию. Похоже, они молча переговариваются. Бесит. Как бы я хотела сейчас вернуться назад, туда, где мы общались все вместе.
— У моей биологической мамы был ВИЧ, я с ним родилась, — признаюсь я. — Девчонки, я хотела сказать вам раньше, просто в моей прошлой школе я рассказала одной подруге, и ничего хорошего из этого не вышло.
— В смысле? — спрашивает Лидия. — Она разозлилась?
— Нет, просто странно отреагировала. — Я пожимаю плечами, мысленно возвращаясь в тот день, когда я поделилась своей тайной с Сарой. Как она отшатнулась, будто я в нее плюнула. Как назвала меня эгоисткой за то, что я не рассказала ей раньше. Как я сразу же поняла, что все теперь изменится, поняла еще до того, как она вышла из моей комнаты. — Она рассказала куче народа, так что, ну… У меня из-за этого теперь проблемы с доверием.
— Вот стерва. — Клавдия откидывается на спинку стула. — Гребаная стерва.
— Угу. В общем, вот поэтому у моих родителей такое неадекватное отношение к сексу. Они не хотят, чтобы я кого-нибудь заразила.
— А, — говорит Клавдия. — Ну, это… хорошо, да?
— Наверное, — соглашаюсь я. — Просто они… так напрягают. Типа не будь у меня ВИЧ, они бы запросто держали презервативы в ванной.
— В смысле, — говорит она, — ты что, не…
Она замолкает под моим взглядом. Она знает моих родителей. Я знаю моих родителей. Спорить со мной не имеет смысла.
— Прости за все эти вопросы. — Лидия потирает лоб рукой. — Я просто… ничего про это не знаю.
— Угу, — говорит Клавдия. — И я рада, что тебя никто не заразил. В смысле мама заразила, но я переживала, что, может, тебя типа кто-то изнасиловал или что-то такое.
— Нет. — Я мотаю головой. — Ничего такого.
Мы погружаемся в молчание. Я знаю Лидию и Клавдию с начала учебного года, и такой неловкой тишины у нас еще ни разу не было. Пожалуй, они отреагировали неплохо, но все равно приятного мало.
— Ну, — откашливаюсь я, — наверное, сейчас самое время рассказать вам о записке.
Они недоуменно переглядываются.
— На днях кто-то подбросил записку в мой шкафчик. — Я барабаню пальцами по коленям. — И в ней написал, что всем расскажет, что у меня ВИЧ, если я не перестану общаться с Майлзом.
— Какого хрена? — Голос Клавдии звенит. — Не ему решать, с кем тебе можно разговаривать, а с кем нет. Да пошел он!
— Клавдия, ты не понимаешь, — вздыхаю я. — Ты не знаешь, что начнется, если об этом все узнают.
Я даже думать не могу о том, что случилось в моей прошлой школе. Не хочу вспоминать: посты в фейсбуке, мамаши, исходящие говном из-за того, что их дочки ели со мной в одной столовой и пользовались одним туалетом. Когда я снова прокручиваю это в голове, то отчетливее всего помню чувство полнейшей неподготовленности к тому, что на меня все набросились. Я и сейчас к этому не готова, в новой школе в двух часах езды.
— Нужно кому-то сообщить. — Лидия переводит взгляд с Клавдии на меня и обратно. — Может, учителю? Они ведь могут помочь, да?
Я морщусь.
— Слушай. — Клавдия хлопает в ладоши. — Мне наплевать, кто это. Да хоть сам президент, мне пофиг. Не ему за тебя решать. И если ты не хочешь говорить учителю, то я бы на твоем месте просто забила.
— Я не могу забить, — возражаю я. — За мной следят.
— Так чего ты тогда не скажешь директору? — спрашивает Лидия. — Она как раз должна разбираться с такими делами.
— Нет. — Я вздыхаю и закрываю лицо рукой. — Если я скажу директору про записку, то придется рассказать, что я инфицирована и вообще всю предысторию. А вдруг директор тоже боится ВИЧ, кто ее знает? Я не собираюсь так рисковать, пока совсем не припрет.
Лидия качает головой.
— Если не хочешь говорить взрослым, тогда я не знаю, что еще можно сделать. — Она грызет большой палец. — Я ужасно хочу тебе помочь, но как?
— Если хочешь, я могу выследить и убить шантажиста, — предлагает Клавдия. — Без проблем вообще.
— Нет, никого убивать ты не будешь. — Я откидываюсь на спинку стула. Вся эта ситуация начинает меня утомлять. — Я просто переживаю, что все узнают, особенно Майлз. Я понимаю, что мне придется ему сказать. Просто боюсь.
— Чего ты боишься? — спрашивает Лидия, наклоняя голову. — Что он не захочет с тобой общаться?
— Угу. — Я закусываю губу, уставившись в стол. — А еще что он не захочет заниматься со мной сексом.
Я поднимаю глаза на Лидию и Клавдию, они переглядываются.
— Не хочу звучать как твои родители, но на сексе свет клином не сошелся, — говорит Клавдия. — Я могу отлично проводить время с Эммой и без секса. Как это ни банально, но отношения не всегда на нем строятся.
— Да знаю я, но все равно хочу. Не хочу только, чтобы он об этом жалел. — Мой голос звучит так тихо, тише некуда. — Мы целуемся, и он не придает этому особого значения, потому что не знает. А как только узнает, боюсь, он даже дотронуться до меня не захочет. С какой стати?
— Не говори так, — резко обрывает Клавдия. Я смотрю в ее потемневшие глаза. — Никогда больше так не говори, поняла?
— Но это правда.
— Нет, неправда! — выпаливает она. Лидия смотрит на нас большими глазами. — Столько… Блин, Симона, ты не одна такая с ВИЧ. Столько людей с этим живут. Вы такие же люди, как и все остальные.
— Я в курсе, — отвечаю я громче. Клавдия так говорит, будто это она ВИЧ-инфицирована, но со статусом живу я. Это мне больно каждый раз, когда кто-то, не подумав, ляпнет что-нибудь дурацкое. — Клавдия, это другое. Всем вокруг наплевать, и я не думаю, что со мной бы кто-то тусовался, если бы знал.
— Ну, мы знаем, и мы все еще здесь, — говорит Лидия, сжимая мое плечо. — Я очень рада, что ты нам сказала.
Я быстро моргаю, чтобы сдержать подступившие слезы.
— Угу. — И вытираю глаза. — Боже, как же я это ненавижу. Почему я не могу просто быть асексуальной?
— Не так уж это и просто, подруга, — усмехается Клавдия. — Ты даже не представляешь, сколько у нас с Эммой об этом разговоров. Да чуть ли не каждую неделю: «Нет, любимая, мне не нравится, когда ты мне делаешь куни, хотя я не сомневаюсь, что у тебя очень хорошо получается».
Я начинаю тихо ржать.
— Да ну блин.
— Честно!
Мне хочется смеяться, но я не могу перестать думать о том, что она сказала до того. Я не единственная с ВИЧ. В больнице Святой Марии полно ребят, кто, как и я, приходит на регулярные осмотры. Не может быть, что все мы — одинокие, никому не нужные члены общества. Я бы даже и не хотела быть с тем, кто из-за вируса думает обо мне плохо.
— Не, я, конечно, понимаю, что кто-то будет более, не знаю, осторожен, — говорит Клавдия, понижая голос. — Но если ты расскажешь Майлзу, а он себя поведет как придурок, то он просто тебя недостоин.
— Знаю. — Я смотрю вниз: мы с Лидией держимся за руки. — Просто он мне очень сильно нравится. Как бы я хотела, чтобы мне не нужно было ему ничего говорить. Я переживаю, что он плохо отреагирует. Боюсь страшно.
— Это так нечестно, — говорит Лидия, притягивая меня к себе. — Мне ужасно жаль.
На этот раз я не могу сдержать слезы. Я кладу голову на плечо Лидии. Клавдия подсаживается ближе и кладет руку мне на спину. Хоть я и реву, утирая слезы, чтобы не привлекать внимание официантки, я не жалею, что им рассказала. Даже несмотря на странные комментарии и неловкое молчание. Они как минимум в миллион раз лучше Сары. Я об этом и раньше думала, но сегодня это просто, блин, факт.
9
Мой новый вибратор мал, да могуч.
Я выбрала «пулю», потому что искала что-то простое — по форме как бейсбольная бита, из силикона, без наворотов, — но я ошиблась. Здесь двадцать разных настроек. Я даже не знаю, с чего начать. Еще eсть инструкция по применению, но, когда я вижу слова типа «непористый», «многоскоростной» и «режим вибрации», мне хочется уже самой все протестировать.
Я его включаю и смотрю, как с каждым новым уровнем дрожание усиливается. Когда я дотрагиваюсь до него пальцем, ничего особенного не происходит. Хорошо, что он почти беззвучный. По крайней мере, я знаю, что родители не услышат и не застанут меня врасплох.
Ладно. Я готова. Я одна, у меня есть время, и у меня есть прибор. Мне понравится. Наверное. Нужно только управиться до того, как придут Лидия и Клавдия, примерно через час. Я делаю глубокий вдох и плюхаюсь на кровать, потом переключаю вибратор на самую низкую скорость.
— Вау! — вырывается у меня в пустой комнате. Мой голос звучит с придыханием, как у порнозвезды, а глаза выпучены, как у мультяшного героя.
Рукой совсем не так, это уж точно, так что я тут же кончаю, заглушая стоны подушкой.
— Охренеть, — невнятно бормочу я. — Слава богу за «Сундук наслаждений».
После душа я все еще порхаю как бабочка. Потом спускаюсь вниз. Уже типа два месяца, как Лидия с Клавдией приходят к нам на ужин. Готовит чаще отец, что смешно, потому что он обычно или дежурит, или работает допоздна. Сегодня он жарит странных маленьких курочек, таких милых и бесповоротно мертвых.
— Они с розмариновой корочкой, — говорит он, когда я намекаю на их не слишком аппетитный вид. — Так что будет вкусно.
— О-о-о. — Я заглядываю ему через плечо. — Какой ты молодец!
Раздается звонок в дверь. Я иду открывать, но папа меня опережает. Мы расстались всего пару часов назад, однако мои подруги уже в полной готовности: у Клавдии в руках букет цветов, за ним прячется Лидия. Родители и так рады, что у меня есть друзья, поэтому девчонкам даже не нужно ничего с собой приносить, но они все равно приносят. Хоть я и единственный ребенок в семье, я как будто с ними соревнуюсь, кто у предков любимей.
Вообще, неправильно так говорить. Мой сводный брат по-прежнему живет с родней в Нью-Йорке, а мы переехали сюда в мои лет пять или шесть. Мне нельзя так его называть, но он именно сводный брат и есть. Ни со мной, ни с отцом он почти не общается, а когда мы навещаем его на летних каникулах, он откровенно скучает.
— Надеюсь, мы не слишком поздно, — говорит Лидия, свирепо поглядывая на Клавдию. — Тут кое-кто не умеет водить.
— Лидия просто хейтер. — Уголки губ Клавдии так и ползут вверх. — А мы вот цветы принесли.
— Это от моей мамы. — Лидия заходит внутрь. — Она вас благодарит за все приглашения.
— Как это мило. — Папа смотрит на цветы и улыбается. — Передай ей от меня спасибо.
Я прислоняюсь к Клавдии. Вроде дела у нас идут на поправку после того разговора.
— Эй. — Она подталкивает меня локтем. — Ты нам так и не сказала, было ли что-нибудь интересное сегодня на репетиции или нет.
На моих губах невольно расцветает улыбка.
— Симона расскажет нам всем за столом, — говорит отец. — Я что, зря столько цыплят наготовил? Девчонки, привет.
Они машут в ответ. Я фыркаю, пряча лицо на плече у Клавдии. Я уж точно не собираюсь рассказывать про Майлза перед родителями. Отец будто догадался еще до того, как Клавдия спросила. Клянусь, у родителей какое-то чутье на парней.
Клавдия снова пихает меня локтем, пока мы идем к столу.
— У тебя отличные предки, — шепчет она. — Не знаю, чего ты жалуешься.
Я сдерживаю вздох. Нечестно, когда она так делает.
— Я не жалуюсь, — бурчу я. — Я вообще ничего не говорила.
Она пожимает плечами:
— Могло быть гораздо хуже. Например, ты бы жила в моей семье.
С родителями у нее — полный мрак, и стало особенно сурово с тех пор, как они узнали, что Клавдия — асексуальная лесбиянка. Отец ее даже в психушку отправлял, я не гоню. Хорошо, что я не хожу к ним домой, а то бы я его ударила.
Мы садимся за стол, и папа поворачивается ко мне:
— Симона, как сегодня прошла репетиция?
Я лихорадочно перебираю в уме варианты. Нужно рассказать о чем-нибудь, не связанном с Майлзом: о песне, которую мы репетировали, о новых декорациях, да о чем угодно, но я могу думать лишь об одном — как мы с Майлзом болтали руками взад и вперед, будто были одни на сцене.
Боже, надеюсь, я не краснею. Я тыкаю вилкой в курицу — точнее, цыпленка — на блюде. Наверно, можно ляпнуть что-нибудь смешное.
— Я лучше расскажу, что было в школе в пятницу. Это веселая история. На психологии, значит, нам нужно было чем-то поделиться. Не знаю, почему я до сих пор это делаю, все вокруг такие идиоты. — Я пытаюсь переложить кусок к себе на тарелку. — Один парень все спрашивал и спрашивал, как я называю родителей, раз у меня два папы. А я его игнорила, потому что это и так понятно.
— Ну, Мони, вообще-то не факт, — говорит отец, разрезая своего цыпленка. — Легко представить, что для кого-то это не так очевидно…
— В ее защиту, — вступается за меня Лидия. — Мне кажется, он гомофобничал.
— Ладно. — Отец поджимает губы. — Принимается.
Клавдия хихикает.
— Так вот, — продолжаю я. — В итоге я ему сказала: «Я называю родителей Эбеновое дерево и Слоновая кость»[2]. А он меня обвинил в расизме.
Папа прыскает со смеху, чуть не расплескав воду из кружки. Смотрит на отца:
— И как это мы сами до этого не додумались?
— Надо было видеть его лицо! — говорит Лидия. — Клавдия, жаль, ты пропустила.
— Стопудово, — подмигивает мне Клавдия. — Но уверена, что сегодня на репетиции было еще лучше.
Боже, вот она засранка. В первый раз за долгое время у меня наконец-то получилось думать о чем-то, кроме Майлза. Отец с папой обычно сразу все замечают, поэтому я хватаю стакан и пью воду, чтобы скрыть свою реакцию. Мне не нужна еще одна лекция о воздержании. Их нравоучений мне хватит на всю оставшуюся жизнь.