— Вы думаете, что всемогущи? Что своими деньгами купили всех и всё в этом городе? Может, сейчас всё так и есть, но это не навечно. Когда-нибудь у вас не будет сил продолжать в том же духе. Вы станете жалким беспомощным стариком, и тогда вас растерзает ваша же обслуга по приказу того, кто больше заплатит в надежде занять ваше место. Считайте, что сейчас вы добились своего — я буду молчать. Но надеюсь, когда придёт ваше время быть жертвой, вы вспомните про всех, чью жизнь уничтожили.
Она говорила глухо, монотонно, ни разу не повысив голоса, но в каждом слове слышалась глубокая ненависть. Ветров, нахмурившись, задумчиво покачал головой. Девчонку оказалось не так-то просто сломить. Даже в обещание молчать она вместо смирения умудрилась вложить проклятие.
Как он и предполагал, обычные методы оказались не действенными. Конечно, она испугалась. И без всяких сомнений разочаровалась в правоохранительных органах. Но всё-таки отпускать её было опасно. Девчонка вполне может броситься к прессе, и кто знает, не придёт ли какому-нибудь жадному до сенсаций дуралею идея ухватиться за её историю? Что-что, а внимание журналистов ему совсем не нужно, как и громкий скандал. И уж тогда у него точно окажутся связаны руки, потому что, в самом деле, не станешь же убирать с дороги девчонку, когда на них обоих будет направлено всё внимание общественности. Она наверняка тоже достаточно сообразительна, чтобы это понять и посчитать подобный ход не только местью, но и самозащитой.
— Что ж, я пытался всё решить по-хорошему, — сухо отметил Феликс. — У тебя был шанс не затягивать наше общение, но ты не захотела.
Девчонка снова вскинула глаза, в которых теперь наряду с враждебностью плескался страх. Несмотря на все попытки храбриться, она была уязвимой, куда более хрупкой, чем хотела казаться, и на мгновение его снова кольнуло какое-то неприятное чувство — не то сожаление, не то царапанье совести. Всё-таки он привык иметь дело с серьёзными соперниками, с равными, а не с наивными малолетками, которые годятся ему почти что в дочери. Девчонку было впору пожалеть, а он вместо этого пытался её сломать.
— Сейчас ты напишешь заявление в деканат, — ничем не выдав охвативших его эмоций, всё так же сухо распорядился Ветров. — Попросишь академический отпуск. Все знают о твоей семейной трагедии, так что желание подлечить нервы где-нибудь подальше от родных мест не вызовет удивления. Тебе обязательно пойдут навстречу. Потом позвонишь матери, назовёшь любую причину, по которой тебя не будет дома ближайшие несколько месяцев.
— Что со мной будет на самом деле? — обречённо, будто только что увидела подписанный смертный приговор на своё имя, спросила Зеленцова.
— Побудешь моей гостьей, — хмыкнул Феликс. Он действительно до сих пор ещё не решил, что делать с ней дальше. — Потом будет видно. Если решишь быть хорошей девочкой и сумеешь меня в этом убедить, отправишься домой.
Вместо того чтобы ухватиться за надежду на освобождение, девчонка в ответ на его последние слова неприязненно усмехнулась
— Я не буду ничего писать и никому звонить, — твёрдо сообщила она. — Я не такая дура, чтобы стала сама помогать вам подготавливать почву для моего исчезновения.
Неожиданно для себя Ветров разозлился. Девчонка считала его олицетворением зла, видела опасность даже там, где её не было, а ведь с ней до сих пор ещё не случилось ничего по-настоящему плохого. Но ей этого мало, она так привыкла к своему чистому уютному мирку, что готова считать ужасным уже то, что происходит с ней сейчас, совсем не задумываясь о том, как ведут себя настоящие чудовища.
— Ты напишешь. И позвонишь. И вообще сделаешь всё, что я скажу. Вопрос только в том, произойдёт это сейчас или позже. Для тебя же лучше согласиться сейчас.
— Будете меня пытать? — фыркнула, думая, что это поможет скрыть страх. Интересно, на сколько хватит её самообладания и стойкости, если перейти от слов к делу?
— Зачем же сразу пытать? Да и смысл? Ты неженка, за пять минут отключишься и всё. Но ты можешь жить в нормальной комнате, а можешь сидеть в подвале, с крысами, в сырости и темноте.
Ему показалось, что в лице Зеленцовой промелькнул панический ужас. Взгляд расфокусировался, будто она увидела что-то жуткое, пугающее куда больше, чем посещавшие её до этого мысли о будущем. Феликсу казалось, что она сейчас сдастся, согласится на все условия, но девчонка только с силой стиснула челюсти и ничего не ответила.
Не дождавшись никакой реакции, Ветров поднял трубку внутреннего телефона и коротко приказал:
— Зайди.
— Проводи нашу гостью вниз, — коротко распорядился он, когда на пороге показался один из охранников.
Не выказав ни малейшего удивления, тот шагнул к девушке. Инга нашла в себе силы усмехнуться, узнав амбала, который привёл её сюда.
— Варианты можно не перечислять. Пойду сама.
Вставая с кресла, она пошатнулась и чуть не упала обратно, невольно позволив понять, насколько она выбита из колеи. Однако когда охранник попытался поддержать её за локоть, резко вырвала руку и демонстративно отряхнулась.
Глава 3
Инга с детства боялась темноты. Не монстров, которые якобы могут в ней прятаться, не грабителей и маньяков, которые по уверениям бабушки под покровом мрака выходят на охоту, а именно самой темноты. Тьма сама была монстром. Непобедимым ползучим гадом, который подкрадывается со всех сторон, заполняет собой всё пространство — и не только пространство, а вообще всё, что встретится на его пути. Заползает в горло, в нос, мешает дышать, впивается в глаза…
Инге всегда казалось, что, побыв в темноте дольше нескольких минут, она навсегда утратит способность видеть. Тьма выест ей глаза, впитается в кожу, превратит её в часть себя.
Инга даже в детстве понимала, что этот страх слишком необычен, может, даже ненормален. Если бы она рассказала о своих фантазиях родителям, они бы испугались, повели её к психологу и потом ещё долго присматривались, стараясь понять, всё ли с их дочкой в порядке. Инга не любила лишнего внимания и ещё больше не любила быть обузой, поэтому молчала. К счастью, окно её спальни выходило на проспект, и света фонарей хватало, чтобы комната никогда не погружалась в полную темноту.
С возрастом страх не исчез. Инга в большей степени осознала его иррациональность, но понимание не помогло побороть чувство. Вместо этого она в совершенстве научилась избегать моментов, когда страх мог её настигнуть. В комнате никогда не занавешивались шторы, а гирлянды украшали окно даже в летние дни. В сумочке всегда хранилось несколько фонариков — на случай, если электричество отключат во всём районе, и телефон в это время разрядится. К своим девятнадцати годам Инга привыкла считать, что не одолела, но перехитрила странную детскую фобию, и у той нет шансов когда-нибудь её настигнуть.
И вот сейчас она оказалась в кромешной тьме. Она до последнего не могла поверить, что это случится. Глупо надеялась, что охранник всё-таки окажется великодушней хозяина и не станет выключать ей свет, или что между дверью и порогом найдётся щель, способная пропустить хотя бы тонюсенький луч света. Но темнота обступала со всех сторон, как в самых жутких её кошмарах. Ветров неизвестно откуда узнал её страх, и воспользовался им в полной мере.
Инга давно готова была кричать, просить о пощаде, соглашаться на любые условия и обещать что угодно — лишь бы мучение прекратилось, лишь бы ей позволили видеть хотя бы полоску света. Останавливала только мысль о том, что её мольба не найдёт отклика. Мучитель будет только рад убедиться, что угодил в нужную точку, и, обретя уверенность, что действует не впустую, лишь продлит её страдания.
Стараясь хоть как-то отвлечься от всё больше заглатывающей её темноты, Инга попыталась сосредоточиться на счёте, но каждый раз сбивалась, не дойдя и до сотни.
Съёжившись в углу возле двери, девушка мысленно молилась о том, чтобы обещанные хозяином дома крысы пришли в самом деле. Любое живое существо сейчас казалось спасением. Пусть оно захочет ею поживиться, пусть вопьётся в тело, но отделит её от вездесущей тьмы.
Крыс не было. Конечно, в таком доме им неоткуда было взяться. В эту бездушную, тщательно вычищенную коробку никто не смог бы проникнуть без позволения хозяина.
Инга сама не заметила, как судорожно шевелящиеся губы нашли определённый ритм, задвигались уже не просто так, а произнося слова.
«Горе! Горе! Крокодил
Солнце в небе проглотил!»
Наступила темнота.
Не ходи за ворота:
Кто на улицу попал —
Заблудился и пропал.
Плачет серый воробей:
«Выйди, солнышко, скорей!
…
Она не замечала слов, не осознавала, что срывается с её же губ, не слышала собственного голоса. Однако мерный, однообразный ритм стал спасением, якорем, который связал её с существующей реальностью.
Ветров никак не мог отвлечься от мыслей о запертой в подвале девчонке. С тех пор, как он приказал её увести, прошло меньше часа. Он намеревался продержать её внизу до утра, чтобы уж точно отбить желание противиться. Однако из головы никак не шёл её последний взгляд. Слишком отчаянный, слишком обречённый, слишком неживой, будто он уже подверг её мучениям, а не только грозил.
Пожалуй, если бы речь шла о ком-то другом, он бы не удивился. Он вообще был не высокого мнения о женской выдержке. Но всё же Зеленцова не должна была так смотреть. Не после проявленной храбрости.
Феликс поморщился. Ему всё больше казалось, что он задел в девчонке больше струн, чем сам ожидал. Может, потоптался по детским фобиям или напомнил своим решением о наказаниях, которым иногда подвергают непослушных детей родители.
Наверное, это было и к лучшему, и помогло бы уж наверняка приструнить девчонку. Однако какое-то необъяснимое, неоправданное чувство неприятно шевелилось в душе, не позволяя отвлечься и дойти в своём намерении до конца.
Убеждая себя, что дело всего лишь в желании держать всё под контролем, Ветров неспешно вышел из кабинета и направился к ведущей вниз лестнице.
— Что там? — небрежно поинтересовался у дежурившего охранника.
Тот равнодушно пожал плечами.
— Всё тихо. Куда она денется?
Тихо. Значит, девчонка не просила пощады. Можно было успокоиться и ждать утра в расчёте, что к тому времени эта стойкая оловянная принцесса всё-таки дойдёт до нужной кондиции, но вместо этого Ветров зачем-то взял ключи и шагнул к подвальной двери, попутно щёлкнув выключателем…
Он не сразу заметил сжавшуюся в углу девчонку. Она сидела неподвижно, обхватив руками колени, так что превратилась в маленький комок, способный затеряться даже в пустом помещении. Она не шевельнулась, не повернула голову на звук открывающейся двери и вообще никак не отреагировала на его появление.
Сердце снова неприятно кольнуло. Девчонка вызывала в нём непонятные чувства. Её бессмысленное, заведомо обречённое на провал упорство злило, но в то же время вызывало странное сочувствие. Он неожиданно для себя подумал, что если бы обладательница такого характера была для него близким человеком, он бы без сомнений ею гордился. Осознание разбудило новую волну раздражения — не то на себя, не то на девчонку, а может, в целом на обстоятельства, которые свели их в такой ситуации.
— Что-нибудь надумала? — осведомился он чуть резче, чем планировал.
Девчонка не ответила и вообще как будто его не услышала. Она продолжала смотреть прямо перед собой. Ветров только сейчас заметил, что она еле слышно бормочет что-то себе под нос, и тональность этого звука тоже не нарушилась его вопросом.
— Эй… — он наклонился, стараясь вслушаться, что же лепечет Зеленцова.
— …Но мохнатые боятся:
«Где нам с этаким сражаться!
Он и грозен и зубаст,
Он нам солнца не отдаст!» — донеслось до него.
Девчонка читала какой-то дурацкий детский стишок с прилежанием школьницы, будто от этого зависела её жизнь.
— Хорош придуриваться, — без должной уверенности потребовал Ветров, уже понимая, что на самом деле о притворстве и речи не идёт. — Девочка… Инга!
Снова не дождавшись ответа, он слегка тряхнул Зеленцову за плечо, и только тогда она наконец перевела на него взгляд — растерянный, чуть удивлённый, будто только проснулась и не могла понять, где оказалась и что происходит.
— Вставай. Вставай, пойдём отсюда.
Всё так же не говоря ни слова, она позволила вывести себя из подвала, провести в кабинет и усадить в кресло. По тому, что девчонка не отпрянула, когда он, придерживая, приобнял её за плечи, и никак не выразила своей ненависти и отвращения, Ветров понял, что она ещё так и не пришла в себя.
— Держи, — он поставил перед ней стакан коньяка. — Выпей.
Она не пошевелилась, и Феликс сам поднёс стакан к её губам, зафиксировав ладонью затылок, заставил сделать глоток.
Девчонка дёрнулась, резко махнула рукой, отстраняя его руку. Во взгляд вернулась осмысленность. Казалось, несколько мгновений в ней боролось хорошее воспитание и желание выплюнуть ту часть напитка, которую она ещё не успела проглотить, но воспитание всё же победило.
— Я вас ненавижу, — медленно, безэмоционально и поэтому как-то особенно серьёзно проговорила она.
— Ты боишься замкнутого пространства? Темноты? Что тебя так впечатлило за какой-то час?
— Интересуетесь, чтобы в следующий раз не промахнуться с выбором? А вы повторите всё сочетание, чтобы уж наверняка!
— Девочка, не надо делать из меня большего зверя, чем есть. У меня не было намерения доводить тебя до безумия. А если бы ты не упрямилась, то вообще не попала бы в такое положение.
— Вы льстите себе сравнениями. Звери так себя не ведут. Они убивают своих жертв, но не думают о том, как бы подольше и поинтереснее над ними поиздеваться. Вы хуже любого хищника. Таких надо отстреливать без суда и права последнего слова.
Инга договорила последнюю фразу и только тогда осмелилась посмотреть на Ветрова. Она боялась, что если раньше встретится с ним взглядом и прочтёт приговор за эту дерзость, то уже не сможет совладать с собственным голосом. А молчать она не хотела. Инга уже не верила в возможность хоть сколько-нибудь благополучного исхода для себя, и теперь хотела только одного — погибнуть не сдавшейся, не сломанной и не растоптанной.
Инге казалось, что теперь она уже готова ко всему, но когда она увидела, что Ветров достал из сейфа пистолет, тело сотряслось от нервной дрожи. Вот сейчас всё и закончится, пронеслась в голове обречённая мысль. Если бы раньше её спросили, что лучше — мгновенная смерть или долгая неволя и мучения, Инга не раздумывая выбрала бы первое. Теперь же, когда взгляд был прикован к оружию в чужих враждебных руках, она отдала бы что угодно за лишние минуты жизни.
Она ждала выстрела и не сразу поняла, что вместо этого Ветров протягивает оружие ей.
— На. Отстреливай.
Не дождавшись реакции, он почти насильно вложил оружие в её ладонь и отошёл на несколько шагов.
Инга вздрогнула от соприкосновения с прохладной сталью. С неподдельным удивлением, как на что-то чужеродное, посмотрела на собственную руку, сжавшую пистолет. Происходящее было слишком невероятным, нереальным, и потому никак не желало укладываться в голове.
Она опять перевела взгляд на Ветрова. Он ждал спокойно, невозмутимо, будто его нисколько не интересовало, что она будет делать дальше.
— Вы настолько уверены, что я не смогу? — почти по слогам проговорила Инга. Слова рождались с трудом, царапали горло, будто она молчала несколько лет и разучилась разговаривать.
— А ты сможешь? Давай.
Картинка перед глазами размылась, и Инга не сразу поняла, что дело в навернувшихся слезах. Это было странно. Она не плакала даже в те жуткие минуты, проведённые в подвале, а теперь ничего не могла с собой поделать. Несмотря на оружие в руках, она никогда не чувствовала себя настолько беспомощной.
Казалось, стоящий перед ней человек видит её насквозь. Знает её лучше, чем она сама. В его лице не было ни тени тревоги, будто исход этой сцены уже был предрешён и он с абсолютной уверенностью знал, что она бессильна, несостоятельна даже тогда, когда имеет видимое преимущество. Она была в его глазах ничтожеством. Недоразумением, досадной, но незначительной помехой, и сейчас могла только подтвердить это мнение.