Я уложил Катю спать на том же диване, где перед этим спал пьяный полковник, перед сном налив ей для успокоения стакан мадеры. Утром Катя, приготовив мне завтрак и сделав уборку, засобиралась к себе домой.
– Катя, дам я тебе отпуск дней на десять, отдохни, навести деда в деревне, – сказал я успокоившейся и приведшей себя в порядок девушке, – вот тебе «катенька», – я положил сотенную на стол, – купи гостинцев, а когда отдохнешь и все забудется как дурной сон, возвращайся.
Глава 7. Испытательная
Исполняющий обязанности Разведочного отдела надворный советник Степанов сидел за своим столом в здании Главного Штаба, и, глядя в окошко на петербургский двор-колодец, предавался мрачным мыслям.
И чего это Агеева вчера так понесло? – ну, выпил, с кем не бывает (а память услужливо выдала – пьет уже две недели, от умеренного до очень сильного опьянения), невеста ушла к другому (так в песенке поется «если невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло) – ну не на людей же с этого бросаться, аки зверь лютый! Понятно, что жизнь полковника не баловала, а била: то из-за бедности пришлось в жандармы уйти; то покровитель в Жандармском Корпусе, генерал Черевин, перешел полностью на охрану ЕИВ, став начальником охраны царя и свитским генерал-адъютантом; а без покровителя трудно самому наверх пробиваться, пришлось чужой и своей головой рисковать и лезть в самое пекло. Но, карьеру сделал – в 35 лет полковник и кавалер трех боевых орденов, включая заветный для каждого офицера Георгий. Представляю, какие сны по ночам снятся полковнику, – подумал Степанов, вспомнив слова Агеева о руках по локоть в крови невинных, – приходят, небось, невинно убиенные по ночам к полковнику…
Тут только от такого свихнуться можно, недаром во время Андрея Андреевича, для спецназовцев, побывавших в горячих точках, был разработан обязательный курс реабилитации, и то, не всем он помогал: и пили, и из окна сигали, и стрелялись, – «вьетнамский синдром», так как первыми его янки описали. А ведь Агееву сразу по возвращении из Туркестана пришлось новую, по сути, службу создавать, организовывать слежку за военными атташе и прочими сомнительными дипломатами и подозрительными иностранцами. Не будь он в прошлом жандармом и не будь у него своих людей среди них, сразу бы с треском провалил работу. Ничего, справился, и «на живца» британского резидента поймал (ага, а ведь живцом у этого «рыболова» был ваш покорный слуга, чуть-чуть – и живец превратился бы в мертвеца). Еще до этого внедрил своего агента в немецкий Генштаб, и опять-таки через меня сыграл, – размышлял Степанов, вспомнив, как потом он, обгоревший и копченый, отлеживался на больничной койке, думая, что подробный допрос Агеева – верный признак того, что скоро ему, Степанову, отправляться на каторгу, а жандарм себе «палку» нарисует, как это в моем времени принято. Вот сегодня полковник приедет в Варшаву, привяжет к рукам и ногам кабаньи копыта и перейдет на ту сторону границы. Нет, конечно, это бывает только в плохих фильмах про шпионов. В Варшаве его встретит подчиненный Агеева, ответственный за западную границу, он уже переход обеспечил, документы надежные достал и дальше полковник официально, на поезде, поедет в Фатерлянд в виде какого-нибудь немецкого или шведского купца (второе вероятнее, так как небольшой акцент у полковника есть). И что там Альфред Вайсман натворил? Или Агееву нужен был повод, чтобы через Берлин (а там будет обычная инспекционная встреча с агентом) транзитом проследовать в Париж, чтобы встретиться с Лизой? Нет, на полковника это не похоже, для него дело – превыше всего. Да что мне до Агеева, новых телеграмм в отдел нет, и нужно пулеметным показом озаботиться.
Позвонил на полигон и представился полным титулом как и.о. начальника разведочного отдела. Через некоторое время раздался знакомый голос командира роты обеспечения. Строго приказал ему обеспечить расставку мишеней для стрельбы, как было договорено с генералом Обручевым. Осмотрел наш «шарабан», узнал на месте ли пулемет в арсенале и сколько к нему патронов, приказал еще раз почистить и смазать машинку, а полевой станок укутать в мешковину и положить в повозку. Пока отдавал все приказания и контролировал исполнение, подошло время обеда, а потом, уже неспешно, читал прессу в отделе. Хорошая статья получилась в «Неделе», постарался Гайдебуров, – дал деду телеграмму, чтобы начинали кампанию по СЦ в московской прессе, как и было уговорено на Пасху.
В воскресенье гулял в Летнем саду. Все бы ничего, но напрягали верховые на красивых лошадях, обычно, – золотая молодежь: вокруг барышни – амазонки [59], вились 3–4 человека в гвардейских мундирах, но встречались и штатские в костюмах для верховой езды, большей частью на английский манер. И вот идешь или сидишь, а мимо тебя пролетает, едва не задевая, эдакая кавалькада, обдавая пылью и мелким гравием, летящим с дорожек из-под конских копыт. И это место для прогулок в Петербурге!? Здесь же с детьми гуляют! Конечно, были господа верхом, неспешно едущие по дорожкам со скоростью пешехода, но и у них лошадки периодически вываливали свои продукты жизнедеятельности под ноги гуляющим, служители сада, конечно за лошадками убирали, но не со скоростью света. Нет, больше я сюда не пойду, лучше буду ездить в платную часть Таврического сада [60]. Там конечно, античных статуй практически нет, но почище будет и нет риска быть сбитым какой-нибудь «амазонкой» или ее кавалером.
Вот так, незаметно прошло воскресенье и наступил день испытаний.
Приехав заранее, встретился с командиром роты обслуживания полигона (он меня сразу не признал в мундире и с орденом), вместе посмотрели позицию и я остался вполне ею доволен, поблагодарив штабс-капитана. Потом стали прибывать экипажи лиц начальствующих, от генеральских погон и орденов ярко отражались солнечные «зайчики», картина была живописная, но, поскольку я стоял поодаль со своим экипажем под брезентом, а лошадки мирно хрустели овсом в торбочках, все это напоминало какую-то ярмарку или цыганский табор на привале. Точно – «ярмарка военного тщеславия», подумал я, потом приметил в генеральской толпе Обручева и постарался тихонько проникнуть к нему поближе.
– А, Александр Павлович собственной персоной, – Обручев все же заметил меня, прячущегося в толпе адъютантов, – идите-ка, голубчик, к нам поближе.
Я подошел к Обручеву, отрапортовал, что все с моей стороны готово к показу, а потом начальник Главного Штаба представил меня Военному Министру генералу Ванновскому:
– Вот, Петр Семенович, наш изобретатель, надворный советник Степанов Александр Павлович, – представил он меня генералу в очках, с приятным умным лицом и Георгием 3 степени (боевой, значит, генерал [61], - подумал я), – надеюсь, Александр Павлович и сегодня нас чем-нибудь удивит.
Пока я представлялся, приехал Захариос с пулеметами, прицепленными к двуколкам. Его помощники стали разворачивать пулеметные лафеты. Как я и ожидал, это были слегка облегченные орудийные полевые лафеты с большими колесами, лошадь с передком, служившим для перевозки патронов, выпрягалась, а лафет разворачивался по направлению стрельбы. Пулеметчик сидел на сиденье, вроде большого велосипедного, по бокам стояла подающая патроны прислуга. Были развернуты два пулемета, видимо, на случай, если один откажет.
Наконец, прибыл Государь и с ним Великий князь Владимир Александрович, младший брат царя, командовавший гвардейскими частями и Петербургским военным округом. Как только я его увидел, меня осенило, – вот кто мог отдать приказ об изъятии боеприпасов с ТНТ у Панпушко и передаче их в Ораниенбаумскую офицерскую стрелковую школу, ведь ему подчиняются все части округа, независимо от рода войск! А я-то ломал голову, думая, кто же мог приказать и артиллеристам полигона, где мы сейчас находимся, и начальнику Ораниенбаумской школы, где обучаются пехотные офицеры ротного звена.
Начался показ, Император со свитой стояли на склоне небольшого пригорка, впереди пулеметов были расставлены ростовые мишени в 100, 200 и 300 саженях.
Перед собравшимися, как шпрехшталмейстер в цирке, господин Захариос пел соловьем об исключительных достоинствах и легкости перемещения новых лафетов с пулеметом, адаптированным под русский трехлинейный патрон. Наконец, царю это надоело и он оборвал мсье Базиля, чаше его здесь называли Василием Васильевичем:
– Господин Захаров, у нас говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Начинайте стрельбу.
Захариос махнул рукой и пулеметчик открыл огонь по мишеням, перенося огонь с одного ряда на другой. Судя по всему, стрелял он хорошо, обзаведясь биноклем, я видел, как мишени дергаются при попадании пуль, причем и в третьей шеренге тоже. Пулеметчик прекратил стрельбу и царь спросил, – почему? Захариос ответил, что стволу надо остыть.
– Так враг же не будет ждать, пока ваш пулемет остынет, – и, заметив, что Захариос, уже хотел дать команду на огонь из другого пулемета, царь приказал, – пусть этот стреляет дальше.
А дальше пулеметчерез пять минут стрельбы дал осечку, потом еще и еще.
Обручев приблизился к императору и что-то проговорил, на что царь ответил, – господин Захариос, наш специалист попробует вам помочь.
– Но, Ваше величество, – засуетился Захариос, – я не могу разрешить постороннему копаться в моем пулемете.
– Ваш пулемет не тронут, Василий Васильевич, не волнуйтесь, наш специалист лишь посмотрит на дульное отверстие, – доброжелательно и успокаивающе произнес генерал Обручев, а потом кивнул мне.
Я достал из кармана надульный усилитель отдачи и примерил к стволу, ствол был стандартным и поэтому надульное устройство хорошо на него село, достаточно глубоко, чтобы не перекосило при стрельбе и тем, более, не слетело (лучше бы, конечно, на резьбе, но где ее тут нарезать и время это займет массу). Сверху, для маскировки устройства от любопытных глаз грека, я одел на мой девайс маленький черный гуттаперчевый мячик с прорезями для отвода пороховых газов.
– Можно стрелять, – сказал я Захариосу. И пулемет, как говорится в присказке про коммуниста, «застрочил вновь» [62]. Выпустив ленту без задержек, пулеметчик прекратил огонь, а я снял насадку и вернулся на пригорок.
– Господин изобретатель, куда же вы попрятались? – услышал я голос царя. – Ну-ка, покажите, что там у вас за штучка?
– Ваше величество, эта дульная насадка усиливает отдачу и, тем самым, перезаряжает пулемет. Так как трехлинейный патрон имеет меньшую отдачу по сравнению с 4,2-линейным, то энергии может не хватить и будут задержки при стрельбе, что мы и видели, а перегрев тут ни при чем – кожух пулемета едва теплый.
– А шарик ты зачем одел на свою насадку.
– А чтобы грек не догадался, а то потом на пулеметах Максима меньших калибров будут такие же, а так – привилегия подана, пусть потом у нас покупают.
– Вижу, купец в тебе знатный остался, и за то, что государственный интерес блюдешь – спасибо, – сказал царь, вертя в руках насадку, – надо же, мелкая фитюлька, а какое значение имеет…
– Это не все, Ваше императорское величество, есть еще что показать! Прикажите, чтобы господин Захариос продемонстрировал подвижность лафета, если его руками придется толкать, скажем – вот на ту горочку, чтобы с нее удобнее было по вражеской пехоте огонь вести, – я показал на возвышение метров в двухстах впереди и правее позиции, – предположим, надо фланговый огонь открыть по пехоте.
– Адъютант побежал выполнять распоряжение императора, а люди Захариоса подогнали двуколку и стали разворачивать лафет, чтобы прицепить пулемет.
– Нет, Василий Васильевич, лошадок «убило», пусть твои молодцы на руках их катят.
Засекли время, пока люди Захариоса, пыхтя и обливаясь потом, тащили в гору лафет, разворачивали, устанавливали – прошло полчаса, прежде чем пулемет открыл огонь.
– Поздно, – закричал, развеселившийся царь, – пехота переколола твоих пулеметчиков штыками! Ну, а теперь ты, господин изобретатель.
По моему знаку, два солдата бегом покатили от тарантаса маленький лафет с пулеметом.
Бежать им пришлось саженей на двадцать дальше, так что я на месте оказался быстрее, сняв сюртук, лег на траву и нажал на гашетку, выпустив длинную очередь, встал, одел сюртук и бегом побежал обратно.
– Отменно, за 10 минут управился, только мундирчик попачкал, – улыбнулся царь, – но, ничего, я пронимаю, что на войне, кто мундирчик испачкать боится, тот долго не живет. Что еще покажешь?
– Конную повозку с пулеметом, ваше императорское величество, – постарался я закрепить успех, пока Захариос не перехватил инициативу. Пулемет на повозке полезен в конных маневренных частях, например, казачьих. Он всегда готов к действию и способен открыть огонь с фланга, быстро поменять позицию или прикрыть отходящие сотни.
Пока я объяснял, солдаты сняли пулемет с колесного станка и закрепили его на тачанке. Махнув рукой, я дал кучеру знак подъехать..
– Сейчас пулеметная повозка выйдет на фланговую позицию, вон та тот пригорок и даст очередь по отдельно стоящим мишеням, изображающим вражеских кавалеристов, спешащих нанести фланговый удар для поддержки пехоты. Отсюда полверсты будет, за русского пулеметчика и в этот раз выступлю я, – объяснил я следующий номер подошедшим господам генералам.
Прыгнув в тачанку, еще раз объяснил задачу кучеру: «Давай, братец, гони вон на ту горочку напротив больших мишеней, полверсты отсюда».
– Слушаюсь, вашскобродь [63], – ответил кучер, свистнул, гикнул, и мы понеслись.
«Только бы не перевернуться, ишь, как гонит!» – это было последнее, что я успел подумать в этой бешеной скачке, потом меня подбросило вверх, перевернуло и приложило о землю так, что свет померк и я провалился в черноту.
Очнулся от того, что кто-то льет мне на лицо воду, именно воду, так как в рот попало на хороший глоток воды. Я проглотил и открыл глаза: надо мной склонились солдаты, еще несколько человек что-то делали поодаль. Солдат позвал командира, подошел местный ротный, спросил:
– Александр Павлович, как вы? Мы уж испугались, что вы убились до смерти, потому что, пока мы бежали, вы не пошевелились, да и лежали как мертвый, пока Зинченко вам водой не полил. Вон кучер быстро в себя пришел, особенно, когда водочки дали глотнуть. Лошадку одну пришлось пристрелить – ноги сломала, а вторая вроде ничего. Пулемет сорвало и в кусты закинуло, но вот ребята достали, вроде целый. Пулеметные ленты раскидало, сейчас собирают, там сколько было?
– Что случилось? Почему мы разбились? – спросил я ротного, едва шевеля губами – и где Государь и генералы?
– Дышло слетело, уперлось в землю и бричка ваша полетела кувырком. Бричка вдребезги, не отремонтировать, разве что колеса еще сгодятся куда. – ответил ротный, рассматривая что творится на позиции. – Француз (так ротный Захариоса обозвал) собрал свои манатки и уехал, остальные тоже пошли к экипажам. Вон конный сюда скачет.
Адъютант остановился у ротного и спросил о людях и повреждениях. Ротный отрапортовал, что слетело дыщло у брички, сама бричка разбилась вдребезги, люди живы, одну лошадь пришлось пристрелить, пулемет цел. Конный адъютант развернул коня и поскакал докладывать. Пока он выслушивал доклад ротного, я пошевелил ногами – все работает, значит, слава Богу, позвоночник не перебит, а вот одна рука, правая, пострадала – любое движение вызывает резкую боль и похоже, что сломана ключица, это как минимум, потому что отдает еще и в плечо.
– Господин штабс-капитан, прикажите вашим людям вместе с кучером осмотреть упряжь – отчего там свлилось дышло, – попросил я ротного, для исключения постороннего вмешательства «темных сил». И еще, похоже у меня сломана рука, есть ли у ваших людей с собой бинты или, может быть, есть где-нибудь рядом фельдшер. Можно ли его позвать сюда, мне надо зафиксировать руку.