— В твоем личном деле читал. Прошлая крапивинская Хозяйка. Одиозная личность.
— Угу, только не «прошлая», а «последняя», — ведьма кивнула копной еще не связанных в узел кудрей. — Ты читал, а наши куры с ней лично были знакомы. И от места крапивинской Хозяйки не я отказалась, это она его своим словом заперла.
Ксюша вздохнула и принялась рассказывать:
— Баба Тоня давно считала, что магия вырождается, — да и сам посмотри: в нынешних условиях, когда колдовать без риска нарушить древний Договор может позволить себе максимум процентов десять сообщества, лишь те, кому повезло родиться с удобным даром, полноценно обучать детей ведьмовству — только жизнь им портить. Сильный, разработанный дар — скорее источник неудобств, чем преимущество. В общем, посмотрела баба Тоня, посмотрела — и решила: баста, хватит. Кончились шабаши с Хозяйками. Собрала всех местных и объявила свою волю.
Она хлебнула ароматного чая из кружки и продолжила, явно цитируя
— «И сказала ведьма Слово — и по Слову ее стало». В общем, бабуля волей, силой и авторитетом заперла место крапивинской Хозяйки. И сложила с себя обязанности. Все ждали, что я место приму, — но я, если уж быть честной, с бабулей согласна. И не понимаю — на хрена? На хрена нам все это надо?..
Я слушал, и у меня волосы дыбом вставали. Как, как Орден мог об этом не знать?! Или не приняли всерьез? Или засекретили и решили, что к моему расследованию это отношения не имеет?
То, что сейчас так спокойно рассказывала мне Свердлова, называлось «подвешенным проклятием». Проклятие, которое то ли есть, то ли нет — и никак этого не выяснить, пока не нарушишь запрет, связанный со Словом.
Так что, если найдется смелая ведьма, которая рискнет и примет его на себя, — может, ей ничего и не будет. Но, учитывая репутацию Антонины, которую Ксения небрежно зовет «баба Тоня»…
— В общем, поверь: даже если меня вдруг удастся тогокнуть, наши не побегут, толкаясь локтями, чтобы Хозяйкой стать. Все замрут и будут каждая выжидать, кто первая через бабы Тонино слово переступит — и на себя все последствия возьмет. Потом-то уже, конечно, можно и подсидеть выскочку. Но первой лезть — ни-ни. Поверь, бабуля была та еще душка, — в унисон моим мыслям закончила Свердлова.
Я верил. Смотрел на прекраснейшей души Ксению Егоровну — и как-то вот безоговорочно верил в ее бабушку.
— Аретфакты? — перешел я к следующей версии.
— Что — артефакты? — уточнила она, доедая последние кусочки яичницы.
— Кому отойдет ваше ведьмовское наследие в случае твоей смерти?
— Матери, конечно, — удивилась Свердлова и, небывалое дело, взялась разливать чай.
В первый раз — до этого ей корона не позволяла меня обслуживать. То ли корона сегодня немного слетела, то ли меня в табели о рангах на пару ступенек подняли. Надо же, дожился: через постель карьеру при ведьме делаю…
Сделав максимально серьезное лицо, чтобы Ксения Егоровна о кощунственных мыслях не догадалась и не надела мне на голову чайник вместе с кипятком, я быстренько вернулся к теме разговора:
— Но ты ведь единственный ребенок в семье?
В личном деле Свердловой было отмечено, что ее мать, Татьяна Витальевна Ловец, в замужестве Свердлова, из Крапивина уехала и на старшинство в семье не претендовала, уступив главенствующее место в роду дочери. Других детей у нее не было, а у Ксении их не было в принципе — по крайней мере, о них не было известно инквизиции.
— Максим, — вздохнула Ксюша и отхлебнула из своей чашки размером с половину мирового океана, — я тебе не дорассказала историю про ту мою прабабку, которую ваши на костре сожгли. Помнишь, позавчера, когда нас… перебили.
Я вспомнил, как именно это произошло, и хмыкнул: экая мастерица преуменьшений. «Перебили», ну надо же. От одного воспоминания в ушах снова зазвенело.
— В общем, ваши ее подловили на нарушении закона, к которому сами же и подвели, и присудили ей костер. Орден очень хотел получить назад индульгенцию, которая давала прародительнице право на хранение, передачу по наследству и применение колдовской книги — той самой, на которую вы и по сей день облизываетесь. Детей у нее не было, и ваши отлично понимали, что такое для ведьмы не продолжить род. Рассчитывали, что она захочет откупиться, — а если нет, то ничего страшного: индульгенция потеряет силу ввиду пресечения линии наследования. Ждали, что запросит сделки. Но прародительница решила, что книга важнее, и взошла на костер. Когда после казни дознаватели стали искать книгу и индульгенции — на тот момент в роду их было две, — они ничего не нашли. Понимая, к чему идет, прародительница наложила на самое ценное, что у нее было, чары, в которые вплела свою жизнь — и имя своей ученицы, назвав ее своей дочерью и наследницей в даре. И в момент смерти все, что было прародительницей завещано, исчезло, чтобы явиться перед ее названой дочерью и наследницей. Та, кстати, к тому времени же два года странствовала отдельно от наставницы и в момент ее смерти была где-то на Балканах — и ничего, получила посылочку без задержек.
Я смотрел на Ксению во все глаза. Нет, скорее всего, у Ордена эти сведения все же были — просто в предоставленное мне личное дело они не попали.
— Так линия крови в нашем роду разорвалась первый раз, — задумчиво резюмировала Ксения.
А до меня дошло: если Татьяна Свердлова лишится дочери, их наследие в этом городе не достанется никому. Из принципиальных соображений злопамятная ведьма не позволит, чтобы убийца ее единственного ребенка хоть кончиком пальца прикоснулся к семейным сокровищам.
«Магия, конечно, вырождается, но что наше — то наше, и своего мы никому не отдадим», как-то так.
Что ж, по крайней мере, охотников за наследством исключаем.
Что остается?
Личная неприязнь? Ксюша — талант, но что за неприязнь такая, что вспыхнула одновременно с моим приездом, да еще с интенсивностью в два покушения за два дня?
Кто-то имеет претензию к местной Хозяйке за сотрудничество с Орденом? Маловероятно, но запрос относительно радикальных течений в регионе сделаю.
Кто-то рехнулся на почве ведьмовства? Для сумасшедшего нападающий слишком расчетлив, так что эта версия тоже идет в самый низ возможных причин.
Возглавляло список по-прежнему предположение, что Свердлова что-то знает. И либо это знание не имеет отношения к убийствам — иначе клятва не позволила бы ей умалчивать, либо она не осознает, что информация, которой она обладает, имеет для кого-то огромную ценность.
— Где ты была одиннадцатого июня с двадцати трех до часу ночи? — и сразу предупредил явно собирающуюся озвереть ведьму: — Ксюша, чайник себе на голову я надеть не дам, просто постарайся вспомнить и ответить на вопрос.
Вместо того чтобы впасть в буйство, Свердлова достала телефон, открыла ежедневник — и мы вполне деловито проработали все четыре даты. В двух случаях из четырех алиби у нее было: один раз она была у себя в магазине под камерами (и тут оставалось надеяться, что запись была сохранена), а другой — в администрации с документами, и это уже железобетонно, слава бюрократии.
Когда мы закончили и я выходил из кухни, чтобы принять душ и выдвигаться уже, ведьма несильно пнула меня в колено.
— Максим, — агрессии от нее вроде бы не исходило, скорее изумленно-недоверчивое любопытство, — ты что, правда меня подозреваешь?
— Я подозреваю всех, — с этими словами я наклонился и чмокнул ведьму в нос, полюбовавшись бурей негодования, мгновенно смывшей все иные эмоции. — Но тебя теперь — меньше прочих.
Ксения
— Поздравляю, у тебя праздник! — объявила я вместо «Здравствуй!», широко распахнув входную дверь и эффектно застыв в проеме. — Отпуск!
— В смысле? У меня? — удивилась Леночка, отработавшая несчастные пару месяцев на своем месте.
— Нет, у меня! — отрезала я, разбив ее хрустальные надежды, и жизнерадостно вопросила в пространство: — Ну разве это не праздник?!
— Соберись, Лена! Ты будешь видеть меня всего раз в сутки! — и без того потускневшее настроение Тёминой скатилось в минус, когда я однозначно дала понять сотруднице, что визитов «любимой» начальницы, несмотря на отпуск, ей не избежать.
Это приоткрыло ма-а-ахонкую брешь, которой я и воспользовалась, чтобы с энергией экскаватора приняться пичкать подопечную силой.
«Ну, давай! Ковш за маму, ковш за папу, ковш за Ксюшу, ковш за мудилу-упыря…»
Ленку от моего напора уже слегка подташнивало.
Возможно, действовала я излишне агрессивно, но на посещение моей работы у нас было отведено двадцать минут, в которые нужно было помимо лечения уложить еще и собственно работу, так что было не до нежностей.
Инструкции были просты, список обязанностей обширен, мой телефонный номер у Елены свет Сергеевны имелся — в двадцать минут, выделенных на решение вопросов с магазином, я уложилась.
Ленкино состояние, к счастью, стабилизировалось. По крайней мере, сегодня ее тень держалась во вчерашних рамках, а самой Ленке даже хватило сил качнуть права по поводу оплаты ее сверхурочного труда.
Когда я вернулась к Максу в машину, выражение лица у него было такое, словно он был очень не прочь задать мне парочку вопросов именем инквизиции, но не задал: то ли счел, что не ко времени, и отложил на потом, то ли признал, что не его дело. Вместо этого он выдержал паузу и заговорил о другом:
— Пришел ответ из Ордена на мои запросы. — Макс покрутил головой по сторонам, убеждаясь в безопасности движения, и вывел своего черного монстра на проезжую часть.
С неожиданной для его габаритов элегантностью авто вписалось в транспортный поток и понесло нас навстречу труду во имя спокойствия магического сообщества.
— Во-первых, номер, с которого тебе прислали сообщение, чтобы выманить из квартиры, зарегистрирован на имя некой Клавдии Амбросиевны Беликовой, шестидесяти двух лет от роду.
— Сомневаюсь, что это была она, — скептически отметила я, параллельно пытаясь вообразить даму шестидесяти с лишним лет от роду, которая штурмует козырек подъезда, цепляясь клюкой, как кошкой, за выступы, с тем чтобы влезть в окно лестничной клетки.
Само собой дорисовалось эпичное падение, переполох среди соседей, перелом шейки бедра у Клары Амбросиевны и две скоропомощные бригады, обычная и из дурдома, на повышенных тонах выясняющие, кто должен забирать клиентку.
Макс усмехнулся, словно подсмотрел мои мысли, — но, скорее, сам вообразил что-то похожее.
— Женщина, скорее всего, подставная. Ее на всякий случай проверяют, но вряд ли это что-то даст: в списках инквизиции она не фигурирует ни как одаренная, ни как лицо, входящее в число посвященных либо пересекающихся с магическим сообществом иными путями. Так что наверняка кто-то просто воспользовался ее паспортными данными…
Я согласно кивнула: в эту версию мне поверить было проще, чем в старушку-коммандос.
— По второму запросу — пусто. В базах данных, к которым у Ордена имеется доступ, нет никаких данных о нападениях на одаренных либо неодаренных, совершенных за последнее время с применением сонного газа либо веществ сходного типа.
Я снова кивнула: мол, отлично, принято к сведению. Жаль, конечно, что не удалось вычислить гада по мановению ее императорского величества Статистики и первой леди ее, Систематизации данных, но увы. Будем работать с тем, что имеем.
— Третий запрос — отказ, — неохотно продолжил Макс.
Я среагировала именно на его интонацию, потому что в душе не ведала, что там был за запрос. Повернулась к нему с вопросительным взглядом, и он, явно «скрипя сердцем», пояснил:
— Я запрашивал подкрепление. Мне ответили, что пока что не видят в нем необходимости. На взгляд начальства, я пока справляюсь самостоятельно.
Я хмыкнула, вспомнив, как с утра инквизитор, прежде чем выпустить меня из квартиры, пробежался по маршруту до машин в одиночку, потом поднялся от моего этажа до последнего…
С одной стороны, я представляю, как мы будем возвращаться домой. С другой стороны — лично мне в квартире других инквизиторов не надо, одного на мою голову (и другие места) вполне достаточно!
Да и потом… После моей многолетней глухой конфронтации с инквизицией я бы напряглась, скорее если бы там при первых признаках опасности ринулись мне помогать, чем наоборот.
— Зато по поводу эксгумации — официально дали добро, — с бодрым видом попытался меня утешить Макс, игнорируя то обстоятельство, что я вовсе не расстроена. — Жаль, что я до второго покушения запрос оформлял и указал, что справлюсь своими силами, иначе можно было бы под это дело группу поддержки выбить…
— Нет уж, на фиг, на фиг! — быстренько открестилась я от перспектив. — Обойдемся уж как-нибудь без поддержки гробокопателей!
Макс дернул углом рта в своей знаменитой усмешке-которой-нет, от которой у меня традиционно екало чуть пониже пупка, и заглушил двигатель в классическом тихом дворике между типовыми многоэтажками, повернулся ко мне и начал инструктаж:
— Сейчас мы пойдем к первому из подозреваемых. Говорить с ним буду я сам, не вмешивайся. Просто тихо присутствуй рядом, я тебя даже представлять не буду. Окей?
Эту инструкцию можно было интерпретировать одним-единственным образом: «Стой в углу и не чирикай», но инквизитору виднее, как вести следствие, так что надо будет — постоим.
Поднимаясь за ним на третий этаж, я подумала-подумала да и накинула на себя легонький отвод глаз.
Макс оглянулся, хмыкнул, оценив мое решение, — но ничего не сказал.
Нужная нам дверь не впечатляла: обшарпанная какая-то, да и лестничная клетка вся заплеванная. Такое себе пристанище для городского Зла.
На звонок открыл молодой парень, не то чтобы совсем опустившийся, но неуловимо похожий на собственную лестничную площадку: неряшливый и запущенный.
Но пришли мы сюда не зря, потому что аура его, пусть блеклая и вся какая-то подавленная, несла на себе явные следы одаренности. Пусть самой слабенькой, первоуровневой, без следов инициации и без шансов на ее самостоятельное прохождение, но тем не менее. И Макс тоже это увидел, а потому, вместо того чтобы извиниться и соврать, что мы ошиблись дверью (И домом. И улицей.), спросил:
— Миргун Дмитрий Валентинович? Следственный отдел Следственного комитета Российской Федерации в городе Крапивине, Максим Владимирович Соколов. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Парень проводил взглядом уверенно предъявленные корочки и погрустнел:
— Проходите…
В тесном коридоре было не протолкнуться, и Миргун сразу свернул направо, на кухню. Инквизитор последовал за ним, а я незримой тенью пристроилась в кильватере у Макса.
Оправдываться он начал еще до того, как Соколов (хе-хе, вот мы и выяснили вашу фамилию, не-брат Максим!) начал задавать вопросы.
— Я вашим уже говорил, что не знаю я ту девушку! Как ее там? У нее еще фамилия такая… Волкова, что ли?
— Волк, — поправил Макс.
— Да, Волк. Я ее не знаю и не видел… — в этот момент парень зацепился взглядом за меня, вернее, за якобы пустое место, где я стояла, и запнулся. Но продолжил: —…Никогда. Мне фотографию следователь показывал, я ее не узнал. Просто понимаете, у меня бывает иногда… мне мерещится всякое. И видится странное. И тогда с головой будто что-то случается. Я на девушку свою когда-то из-за этого набросился. И на ее мать потом, когда мириться пришел. Врачи говорят — шизофрения. Но я лекарства пью! Давно ничего такого не было! А ваши все равно — как чуть что в районе случится, сразу ко мне бегут. Ты женщину топором зарубил? Ты ножом пырнул? А я не убийца, я нормальный, просто псих! Но я никого не убивал!
Парень говорил и говорил, нервно, быстро, и чем дольше он говорил, тем чаще возвращался взглядом к пустоте на том месте, где стояла я.
Макс, слушавший его вроде бы рассеянно, да и вообще смотревший скорее в окно, чем на подозреваемого, только кивал — но неощутимо, по миллиметру, сдвигался так, что оказывался между ним и мной.
Дмитрий сморгнул, с явным усилием отводя глаза от занятого мною места, и сфокусировал взгляд на инквизиторе:
— Вопросы. Вопросы, да. Задавайте свои вопросы.
И когда Макс указал ему на место за столом в дальнем углу, в тесном закутке между столом и газовой плитой, хозяин дома занял это неудобное положение безропотно. Сам же Макс сел так, чтобы по-прежнему находиться между мной и Миргуном, достал из сумки форменные бланки и начал допрос: