— Веришь ли, — пожаловался негромко попаданец Нарбэ, — в Париже за всё время даже погулять некогда было! Деньги на это откладывал, да так назад и привёз.
Бурш расхохотался до слёз, стуча кулаком по столу.
— Брат-студент, я унесу эту тайну в могилу! Быть в Париже и не погулять… Ха-ха-ха!
В пансион Фокадан пришёл поздно вечером, благоухая пивом, колбасками и табаком. Но что характерно, пришёл на своих двоих.
* * *
Проснулся Алекс от разговора в коридоре, ведущегося на повышенных тонах.
— Бедный мальчик вчера из-за вас напился! — выговаривала владелица пансиона громким шёпотом, — вы же старше, зачем его на такие разговоры провоцировать?
— Я-то тут причём? — Возражал Шварц, — молодой человек достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои слова.
— Взрослый-то он взрослый, но о юношеском максимализме не забывайте! Вы его не первый раз так подначиваете, вот и наговорил грубостей в ответ. А после самому неловко стало, вот и пошёл в трактир.
— Будет какой-то иностранец…
— Именно! Иностранец! Не смотрите, что на немецком говорит неплохо, по сути чужак. Думает-то на другом языке. Он, возможно, даже обидеть никого не хотел, просто слова подобрать правильно не смог — язык-то не родной. А вы? Взрослый человек, а подначиваете молодого, да ещё иностранца. Это какое мнение у него будет о Пруссии?
Голоса начали удаляться от двери, и Алекс встал со стоном, поспешив опорожнить мочевой пузырь в вытащенный из-под кровати ночной горшок.
— Ну и рожа, — отшатнулся он от зеркала, — это ж надо вчера… Сколько я выпил, даже интересно. Ещё интересней, как дошёл после такой дозы, да ещё помню ведь всё.
Голова отказывалась подсчитывать количество выпитого пива, потому как цифры получались вовсе уж завиральные. Плюнув на подсчёты, умылся и оделся, решив сегодня не бриться. С подрагивающими руками опухшей физиономией с десяток порезов гарантированны.
Часы показывали, что ещё успевает на завтрак.
— Доброе утро, господа, — поприветствовал собравшихся в столовой постояльцев и хозяйку, — прошу извинить меня за вчерашний инцидент. Я не настолько хорошо знаю немецкий и несколько неверно построил фразы.
— И вы меня извините, герр Смит, — повинился Шварц под торжествующим взглядом хозяйки пансиона, — характер у меня такой несносный. Сам порой не рад — скажу что-нибудь, а потом стыдно.
* * *
За время отсутствия накопилась почта, время на которую отыскал только сейчас. Писать в девятнадцатом веке любят и умеют, эпистолярный жанр [65] не случайно так популярен. Пишут помногу, два десятка листов в письме не редкость.
А как иначе? Телефонов нет, транспортное сообщение развито не слишком-то хорошо. Родственники, друзья, былые однокашники и сослуживцы — не хочешь потерять с ними связь, так переписывайся.
Описать какие-то события, произошедшие в семье, личные переживания, интересные происшествия или важные новости, касающиеся твоего города. Хотя бы краешком коснуться шапочных знакомых, могущих заинтересовать адресата. Тетради порой исписывают!
Попаданец достаточно быстро привык к подобной манере. Всё-таки драматург, не абы кто. Фред, тесть, капитаны ИРА, ле Труа, Борегар… это только те, кому писал не реже раза в месяц. А ведь есть ещё и многочисленные приятели по ИРА и нью-йоркские знакомцы, с которыми не хотелось бы терять связь, переписка по поводу документов Гражданской.
Общепринятая манера эпистолярного жанра, с многочисленными отступлениями и мельчайшими деталями Фокадану претила. В конце-то концов, он учиться приехал, а не перепиской заниматься!
Поневоле научился писать кратко и очень ёмко, но достаточно образно. Но даже так два-три часа в неделю уходит на письма.
Немало! Особенно если учесть, что по-прежнему пишет пьесы, пусть пока в стол, занимается архивами и учится. Благо, университеты этого времени не знают таких вещей, как рефераты и промежуточные экзамены [66].
Считаешь себя готовым специалистом? Иди экзамен сдавай. Да и то, диплом государственного образца по большому счёту нужен только тем, кто работает на государство.
Своеобразно, но работает. Кто хочет заниматься наукой или получить серьёзную специальность, может идти к цели, игнорируя второстепенные предметы. Кто приходит ради Братств, всё равно учиться приходится, откровенных неучей и лоботрясов презирают. Могут терпеть, если те усиленно трясут мошной, но уважения неучам не видать.
В сторонку письмо Фреда, его последним. О! Леблан написал?
Алекс насторожился, подозревая неприятности с патентами, и быстро разрезал конверт.
«— Я посчитал, что это может быть вам интересным», и статья из французской газеты со статьёй Карла Маркса, дискутировавшего с последователями Прудона [67]. Были в конверте и статьи прудонистов.
Интересно, но во многом наивно и даже глупо. Попаданец сам не заметил, как начал составлять тезисы, споря как с Марксом, так и с последователями Прудона.
Поймав себя на этом, засмеялся нервно, и отложил было письмо. Почти тут же протянул руку к статьям и ещё раз внимательно пересмотрел их, покусывая губы.
— Ведь нарываюсь же, — пробормотал Алекс, но всё-таки сел писать тезисы. Великим мыслителем себя не считал, но послезнание даёт о себе знать.
Если основоположникам социализма напишет человек, который знает, что такое социалистическая система… Пусть не сам, а из рассказов матери и её подруг. Из учебников истории и статей в интернете. От свидетелей.
Два часа спустя решительно запечатал конверт, где изложены такие понятия, как Народная собственность и Плановая экономика.
Попаданец подозревал, что от такого письма правоверный коммунист схватился бы за голову, но В споре рождается истина. В конце концов, социалистическая система была… будет вполне рабочей, пусть и не без огрехов.
Может быть, классики с помощью его письма придумают что-то более интересное. Или чуть раньше, или… Неважно, лишь бы история стала чуть лучше, чуть менее кровавой.
— Будущее будет светлым, или его не будет вовсе, — сказал он вслух и сам напугался: фраза прозвучала предсказанием.
Глава 7
Четырёхэтажное каменное здание, бывшее в девичестве мельницей, а после — ткацкой фабрикой, ныне простаивало без дела. Возвышаясь на высоком холме, в окружении нескольких величественных деревьев, поросших от старости и сырости мхом, смотрелось оно восхитительно, прямо-таки напрашиваясь на гравюры.
— Дёшево сняли, — похвалился фон Нарбэ, вальяжно опираясь на трость, чуть провалившуюся в сырую от недавнего дождя землю, пахнущую прелой листвой и увядшими травами.
— А главное, ломать тут нечего, — негромко добавил попаданец, копируя позу.
— Понимаешь буршей, брат-студент! — хохотнул Адольф, — Не без этого!
Студенческий старейшина, стоя на холме в окружении таких же старейшин и уважаемых гостей, с гордостью окинул взглядом место праздника.
— Внушает, а? — Один из буршей обратился к Алексу, показывая на собирающуюся молодёжь, — столько народа!
Фокадан вежливо покивал, включив артиста, но на деле зрелище не впечатляло. Порядка трёхсот человек, и будет ещё около ста. На сельских дискотеках народа больше!
Хотя… только сейчас попаданец в должной мере осознал, что значит университетское образование в девятнадцатом веке. В двадцать первом веке большая часть молодёжи могла похвастаться дипломами о высшем образовании.
Здесь и сейчас вряд ли даже в германских землях, сделавших ставку на образование [68], наберётся хоть один процент людей, учившихся в университете.
Будущие чиновники среднего и высшего класса. Врачи, коих пока изчезающе мало, и чьи услуги могут позволить себе очень немногие. Инженеры. Учёные. Политические деятели. Чиновники не самого низкого ранга.
С этой точки зрения, происходящее выглядит несколько иначе. Не всего четыреста человек, а целых четыреста человек. По большей части дети состоятельных помещиков, торговцев, промышленников. Есть и дети бедняков, но только те, кто показал высочайший интеллект и неукротимую тягу к знаниям.
Получается, что фон Нарбэ уже сейчас — фигура. Пусть это и не корпорация, а братство [69], но всё равно — внушает.
Снова заморосил холодный осенний дождь, и компания поспешила к мельнице, оживлённо переговариваясь на ходу. Внутреннее убранство не поражало роскошью. Первый этаж подготовлен для танцев и поединков — свежая, вкусно пахнущая солома под ногами, много факелов и холодное оружие на стенах. Кое-где развешаны кирасы и шлемы, стоят несколько полных рыцарских доспехов.
Древность антиквариата, разумеется, крайне сомнительная — такие вот доспехи штампуют промышленным способом. Желающих придать атмосферности жилищу и подтвердить древность рода предостаточно. Купить настоящий рыцарский доспех фабричного производства, или оружие, заботливо обработанное под старинное, вплоть до выщерблин и сколов, можно даже через каталоги.
— Имитация рыцарского замка периода славных времён?
— В точку, брат-студент! Мы, бурши, можем считать себя правопреемниками старинных рыцарских орденов Европы.
От диалога с Алексом он быстро перешёл к речи, предназначенной студентам. Былые времена, слава, рыцарские традиции, обычаи прошлого… Нарбэ говорил громко, постепенно повышая голос и накал речи, чувствовалось ораторское мастерство, отточенное хорошими педагогами и многочисленными выступлениями на публике.
— Хайль бурши! — Отозвались студенты.
— Хайль! Хайль! Хайль!
Попаданцу пришлось напоминать себе, что хайль это всего лишь благие пожелания [70], но опять по спине прошёл озноб.
— Атмосферно, — выдал своё мнение Алекс, оглядевшись как следует, — кто бы ни отвечал за оформление мельницы, но он большой молодец.
— Спасибо, — улыбнулся бурш из свиты Нарбэ, с физиономией, покрытой устрашающими шрамами, — Гейнц Лютов, будущий архитектор и художник.
Видимо, что-то такое мелькнуло в глазах Фокадана, потому как Гейнц звонко расхохотался.
— Не ты первый на мои шрамы пялишься, — веселился Лютов, — все почему-то думают, что я забияка, как только на рожу посмотрят!
— А на деле, — брат-студент, — наклонился фон Нарбэ, вещая театральным шёпотом [71], — он просто не умеет фехтовать!
Компания расхохоталась — по-видимому, за этим скрывалась какая-то неведомая попаданцу история. Улыбнулся и Алекс, это в самом деле забавно.
Наконец собрались все, столпившись на первом этаже. Фон Нарбэ вылез на возвышение, бывшее некогда постаментом для какого-то механизма, и встал. Рядом встали ещё трое старейшин, занимавшихся, по всей видимости, устройством праздника. Говор быстро замолк.
— Братья мои! — Начал Адольф, — сегодня славный день. Славный, потому члены студенческих братств собрались вместе, под одной крышей! Собрались, как некогда собирались члены немецких рыцарских орденов. Мы их преемники!
— Хайль! Хайль! Хайль! — Отозвалась толпа, салютуя кинжалами.
— Мы продолжатели славных традиций наших предков, завоевавших некогда жизненное пространство для своих детей! Прошло немало времени, и нам, германцам, снова стало тесно в нынешних границах!
— Но мы — германцы, и мы никогда не сдаёмся! — Экзальтированно выкрикнул один из старейшин, стоящий рядом с Нарбэ, — мы всегда идём вперёд, что бы ни случилось! Сейчас мы потерпели поражение… Временное! Настанет час, и вы! Именно вы поведёте полки, расширяя наше жизненно пространство!
— Хайль! — Толпа ревела, глаза горели восторгом и бешенством.
— Куда пойдут эти полки, — умело подхватил Адольф, — не так уж и важно! Польша, Эльзас и Лотарингия, Балканы… Всё это земли, предназначенные Богом немцам! Мы раса господ!
Нарбэ умолк, перестав кричать и обводя зал тяжёлым взглядом. Толпа затихла, ловя каждое движение своего лидера.
— Запомните и передайте своим детям, — негромко заговорил он, веско роняя слова в полной тишине, — миром должен править германец. Для этого можно вступать в союзы хоть с дьяволом. Предавать вчерашних союзников и заключать союз с былыми врагами. Главное — идти вперёд, шаг за шагом к нашей цели — господству Германии над миром. Хайль!
— Хайль! — Отозвалась толпа неистово.
— Хайль!
— Реваншисты, — билась мысль в голове попаданца, стоявшего статуей, — как тогда, после Версаля [72]. Отобрали победу, запретили дальнейшее объединение. Теперь нужно идти дальше и уничтожить Пруссию как промышленное государство, как военную силу, как центр объединения германских земель. Иначе — война с людьми, готовыми перегрызть горло обидчикам. Пусть не сейчас, пусть через несколько десятков лет, но она будет непременно. Люди с таким настроем пойдут на что угодно. Пруссия должна быть уничтожена!
После произносили ещё речи, но постепенно градус их понижался, они становились всё менее политизированными. Наконец, бурши и приглашённые гости поднялись на второй этаж и уселись за столами. Столы и скамьи сколочены из досок так, что их легко разобрать.
Убранство, еда и напитки самого средневекового образца — колбасы, караваи хлеба, пироги, целиком зажаренные поросята. Пиво и вино в бочонках, никаких стеклянных бутылей и в помине нет. Даже кружки — не стеклянные, а глиняные и деревянные, атмосферные.
Фокадану, как одному из почётных гостей, досталось место за столом с Нарбэ и другими старейшинами, на небольшом возвышении.
— Ну как? — Поинтересовался Адольф у попаданца, едва усевшись за стол.
— Сильно.
Бурш кивнул довольно, вытирая пот платком и жадно отхлебнув пиво из большого кубка. Алекс в очередной раз поразился — до чего же люди бывают слепы!
Неужели Адольф искренне считает, что остальные должны разделять его чувства и идеологию? Понятно, что Смит имеет англосаксонское происхождение, а тот факт, что англы и саксы — суть германские племена [73], никогда не считался секретом.
Но даже если Смит и правда англосакс-германец из Северной Америки… То с чего Нарбэ решил, что он будет поддерживать именно немцев?!
Какая-то вывернутая логика, частично построенная на неверных допущениях и идеологии. Или может, бурш объяснится позже, без лишних ушей?
Пирушка быстро набирала обороты, ели и пили все, как в последний раз.
— Девочки приехали! — Влетел на второй этаж какой-то молоденький студент, выпучив восторженно белесые глаза.
— Бордель фрау Жужу сегодня наш! — Встал третий старейшина, не произносивший речей, — за мой счёт!
Восторженный гул едва не оглушил попаданца, который понял, что номера на верхних этажах предназначены не для перепивших студиозов.
Девочки, в основном пышнотелые и не слишком-то интересные особы, поднимались наверх, отчаянно кокетничая и вертя подолами. Их сопровождал восторженный гул и запах мускуса, несвежего белья и нечистого тела.
— Ради таких моментов я и стал студентом! — Восторженно выкрикнул молоденький прыщеватый парнишка, явно вчерашний фукс. Его слова пришлись присутствующим по душе, парни одобрительно захохотали и начали орать всякие скабрезности порнографического характера.
— Хочешь? — Показал глазами Нарбэ, — ты гость, можешь первым.
— У меня своя белошвейка есть.
— Молодец! — Хохотнул Адольф, хлопая его по плечу, Понимаешь! У меня вот горничная белошвейкой работает.
Самые нетерпеливые поднялись вслед за девочками, но основная масса осталась пировать, причём пили по команде, а не кто когда хочет. Впрочем, к гостям это не относилось.
Алекс, как обычно, съел очень немного, сидя с единственной кружкой пива.