Много хуже, чем посторонний труп в болоте.
Трупы, если подумать, дело житейское. В отличие от тварей с изнанки, что с несвойственным им прежде упрямством пытались прорваться в мир яви.
Глава 14
Дуглас спать любил.
И Кайдену было даже несколько неловко, что этот сон, такой глубокий и сладкий, если Дуглас так и не ощутил постороннего присутствия, придется нарушить. Некоторое время он просто сидел в окне, покачиваясь, раздумывая над тем, так ли ему в самом деле нужен человек, или же Кайден вполне сам справиться. Но Дуглас скинул подушку на пол и, не открывая глаз, поинтересовался:
— Что теперь?
— Труп.
— Чей?
— Понятия не имею.
— Где?
— В болоте.
— Ага… — он все-таки перевернулся на бок. — И за что ты его?
— Это не я, — сказал Кайден и слегка покраснел.
— А кто тогда?
— Не знаю.
— Тогда зачем он нам нужен? — вставать Дугласу определенно не хотелось, и он, перевернувшись на другой бок, попытался нашарить подушку.
— Не уверен, но… если ты не хочешь…
— Я не хочу, — пальцы смяли наволочку. — Но придется.
Поднимался он тяжело, с кряхтением.
— Вот скажи мне, Кайден, почему стоит тебя ненадолго из поля зрения выпустить, и сразу труп появляется?
— Так это не мой!
— Я до глубины души рад, что не твой, — Дуглас потер красную шею. — Но все равно… ты понимаешь, что люди в большинстве своем весьма предвзято относятся к тем, кто плодит трупы.
— Говорю же, я про него случайно узнал. Теперь проверить надо.
— Ага… — произнесено это было с легким упреком. — Место хоть покажешь?
Место Кайден нашел. Всего-то и понадобилось, что пройти по следу, оставленному Катариной. Дурманящий запах ее ложился на ночные травы, мешался с ароматами их, становясь еще более привлекательным. Кайден шел по этой тропе, ненадолго задержался возле дерева, где запах был особенно силен, а еще к нему примешивались иные, весьма раздражающие.
Тьме они тоже не понравились.
Далее тропа вывела за границу поместья, через редкий пролесок к началу старого ольшаника, в котором начиналось болото. И уже в самом ольшанике все иные запахи перебивались одним — крови. Пусть она уже прошла сквозь зеленую подушку мха и впиталась в землю, став частью ее, но запах… да, он будет держаться долго.
Как и широкая полоса, что протянулась к краю болота.
— Мда… а такие приличные с виду дамочки, — задумчиво произнес Дуглас, эту полосу едва ли не обнюхивал. Зачем ему это, Кайден не знал, ибо при многочисленных своих достоинствах нюхом наставник, как и большинство людей, обладал весьма посредственным.
Но он ковырнул моховую кочку.
Поднес пальцы к носу и скривился.
— Могли бы и поаккуратней.
— Может, — предположил Кайден, которому стало несколько обидно за такую критику. — Им опыта не хватает?
— Ничего, с тобой поднаберутся.
Почему-то прозвучало опять же обидно. Дуглас, подкравшись к самому краю болота, уставился на черную воду его, будто и она могла сохранить какой-никакой след. Но вода оставалась гладкой, щедро припорошенной зеленью ряски, меж которой сновали вялые водомерки.
— Доставать как будешь?
— Нырну? — предложил Кайден без особой уверенности.
— Я тебе нырну, так нырну, что не вынырнешь, — Дуглас вытер ладони о штаны и вернулся к сумке, из которой достал толстый моток веревки и крюк. — Вот… скажи, когда у тебя в голове что-то помимо баб появится?
Крюк был толстым, изрезанным рунами и покрытым толстым слоем серебра. На острие оно слегка стерлось, что, впрочем, на свойства крюка никак не повлияло.
— Думаешь, зацепим?
— Здесь не так и глубоко, смотри, — Дуглас топнул, и нога с чавканьем ушла в мягкий берег. — Я точно помню, что полгода тому здесь вообще никакого болота не было.
— Подвели?
— Может, и так. А может, весна дождливой случилась. Или старое русло перекрыло. Или…
— Подвели.
Дуглас покачал головой, явно сетуя на некоторое упрямство воспитанника, но ни слова не произнес, а лишь забросил крюк в темную воду. Брызнули водомерки, обретая прыть, и темная тень метнулась к поверхность, чтобы тотчас исчезнуть.
Отступив от края, на котором сохранились остатки травы, Дуглас потянул веревку. И та пошла легко. Значит, пусто. Второй бросок был чуть дальше и левее.
Третий.
— Может, за граблями сходить? Или вилами? — Кайдену невыносимо было просто стоять и ждать. Он пританцовывал на месте, понимая, что в принципе бессилен.
Но это и раздражало.
Меж тем Дуглас раз за разом вытаскивал свой крюк, чтобы размахнуться и забросить вновь. Левее. Правее. Дальше. Ближе. А если…
— Сходи, — не оборачиваясь, сказал он. — Вернешься и спинку почешешь…
Он хотел добавить еще что-то, но веревка натянулась. И Дуглас велел:
— Тяни. Только, мать его… аккуратно, а то порвешь.
Это он, конечно, преувеличивал. Веревка была добротной, конопляной и вываренной в отваре разрыв-травы, а потому так просто не порвется. Но вот если крюк вошел неглубоко, то покойник соскользнет. А тяжелый, однако. И Дуглас, уверившись, что его поняли правильно, отошел в сторонку. Стоит, кивает с одобрением, мол, хорошо тянешь…
Хорошо.
Только тяжело идет.
Слишком уж тяжело, будто налипло на него вся муть дна болотного… когда темное покрывало воды расползлось, Кайден понял, что так оно и есть.
Вся не вся, но большей частью.
— Домой его сам потащишь, — сказал Дуглас, сматывая веревку. — И мыть тоже тебе… что? Тебе ж он нужен был, вот и возись.
Кайден лишь вздохнул.
Придется.
Хотя бы для того, чтобы понять: зачем его вообще топили?
Утром Катарине было плохо.
Нет, не так. Ей в жизни не было так плохо, как этим утром. Она открыла глаза и тут же закрыла, ибо солнечный свет показался вдруг нестерпимо ярким. Катарина попробовала зарыться в подушки, но от них пахло пером, и запах этот вызывал приступы тошноты.
Голова болела.
Тело ломило.
А узоры на запястьях налились красным цветом. И Катарине вдруг показалось, что выведенные чужой силой руны на самом желе не руны вовсе, это черви, которые ее, Катарину, жрут изнутри.
До туалетной комнаты она добежала. Но выворачивало ее долго. Вот, значит, что чувствуют мужчины по утрам… как они вообще живут? И почему пьют снова?
Хотя… вчера было хорошо.
— Жива? — с немалым интересом спросила Джио, которая выглядела так, будто ничего-то и не было, ни ночной прогулки, ни мертвеца, ни полуночного пикника.
— Н-не з-знаю, — Катарина прополоскала рот холодной водой. — Может… я заболела?
— Заболела, — Джио распахнула двери гардеробной, которая казалась полупустой. — И тебе нужно подлечиться.
— Дашь?
— Рассолом капустным.
— Ненавижу капустный рассол.
— Ты ж его не пробовала, — она перебирала немногочисленные платья Катарины и морщилась, чем-то были они ей не по нраву.
— Я его так… как это… заочно, вот, — после умывания стало легче. А после ванны — почти хорошо. Если, конечно, не делать слишком резких движений. — Знаешь… кажется, я понимаю, почему узор сделали таким… поговаривали, что Кэтрин, которая была до меня… что она слишком любила вино. И наверное, будь у меня шанс, я бы тоже его полюбила.
Катарина икнула и зажала рот руками.
Отец пришел бы в ярость… плевать. Что ни делай, он приходит в ярость. Но теперь он далеко, а Катарина взяла себе чужое имя, с которым ей досталась чужая же жизнь с чужими проблемами.
Но кто мог знать?
— Зеленое, — сказала она, ткнув пальцем в простой наряд из плотного муслина.
— Под цвет лица?
— Будет гармонично, — платье украшало два ряда крохотных малахитовых пуговиц, протянувшихся от воротничка до самого подола. — И вообще… какое им дело?
Им дело было.
Катарину ждали. Тетушка Лу обрядилась в легкий наряд для прогулок, дополнив его соломенною шляпкой. На полях ее нашлось место дюжине тряпичных роз, меж которых выглядывали темно-зеленые листья и тонкие веточки аспарагуса. Широкие лены шляпки несколько ужимали тетушкины щеки, отчего пухлые ее губки вытягивались вперед.
— Какой чудесный день, девочка моя, — воскликнула тетушка, заставив Катарину поморщиться. — Просто удивительный!
— Солнечный, — поддержал Гевин.
— И ветра нет, — согласился с ним Кевин. А сегодня у них и голоса одинаковые. И сами они… только цветом костюмов и отличаются.
— Рада, — получилось не слишком вежливо. — За день.
— Мы подумали, что ты захочешь прогуляться, — тетушка подхватила Катарину под руку.
— Не захочу.
— Но почему?!
— Дурно себя чувствую…
— Это пустяки, — тетушка отмахнулась от возражений. — Какое дурное самочувствие в твои-то годы? Девонька моя, это все хандра, обыкновенная хандра, поверь моему опыту. А лучшее средство от хандры — развлечься… я велела собрать корзинку для пикника.
Комок тошноты подкатил к горлу.
— Подумай сама, дом будут переделывать, а значит, шум и грязь, и людишки, которые везде снуют… нет, ангел мой, тебе категорически нельзя здесь оставаться…
Тетушка потащила Катарину к дверям.
— Твоя мьесс сама справится со всем. А тебе следует отдохнуть. Расслабиться. Познакомиться с родней. Ты же нам не чужая.
В этом вся беда.
— Иди, — тихо сказала Джио и коснулась браслета. — Я и вправду домом займусь.
— А мы прокатимся… здесь неподалеку есть отличное место… помнится, мы с твоей матушкой, когда нам случалось здесь гостить, любили устраивать пикники… мы и Эвелина Гленстон. Ах, молодость… сейчас обо всем вспоминаешь с усмешкой, а тогда нам казалось, что нет дела, более важного… но там и вправду красиво. Старое озеро. Обрыв… матушка твоя писала чудесные акварели, а вот у меня всегда какая-то чепуха получалась. Ты не пишешь?
— Нет.
Коляска ждала у дома.
— Мне бы шляпку… — спохватилась Катарина.
— Гевин, сходи за шляпкой. И перчатки возьми. Дорогая, тебе нужно больше внимания уделять себе. Здесь не принято ходить без перчаток. Нет, мы, конечно, свои люди и не подумаем дурного, но ты же понимаешь, что если кто-то увидит…
— С вами?
— Господь с тобой, со мной можно… мальчики вот сопроводят.
Гевин принес и шляпку, и перчатки, и кружевной зонт, который — Катарина точно была уверена — ей не принадлежал.
— Тебе с твоей кожей стоит прятаться от солнца, — сказала тетушка Лу, устраиваясь в коляске. — Напомни, и я передам тебе крем, чтобы это вот свести…
Она коснулась пальчиком своей щеки.
— Я не хочу сводить.
— Я понимаю, что в колониях, возможно, иное… восприятие, но веснушки… это слишком по-плебейски. Как и загар.
Щелкнул кнут над головами караковой четверки. И та полетела, понеслась по дороге. Захрустел щебень под колесами, а вот дорогие кузены, решившие путешествовать верхом, несколько поотстали.
— Откуда лошади? — поинтересовалась Катарина, не желая и дальше обсуждать свою внешность.
— Эти? А… у мальчиков… они привыкли верхами, но уже в Бристоне я настояла, чтобы они сели в экипаж. Не хватало явиться к тебе запыленными. Потом распорядились жеребцов доставить… красивые?
— Жеребцы? — головная боль не ушла, она сидела иглой в затылке, мешая Катарине наслаждаться прогулкой. — О да, согласна, жеребцы весьма хороши.
Тетушка почему-то рассмеялась.
А меж тем вдали показался город. Редкие пока дома вытянулись вдоль дороги. Они стояли тесно, и издали казалось, будто одни спешат вскарабкаться на крыши другим. За ними виднелись третьи. И Катарина подумала, что в город стоит заглянуть.
Потом.
Просто пройтись по мостовой. Посмотреть на людей. Быть может, посетить ресторацию или навестить пару лавок. Ей ведь нужны платья.
Новые.
Соответствующие нынешнему ее положению. И к ним туфли. Ботинки… это, пожалуй, было смешнее всего. Там, во дворце, у Катарины имелась целая комната для обуви. Туфельки атласные. Туфельки парчовые. Туфельки. расшитые золотом. С подошвой столь тонкой, что сквозь нее ощущались крошки на паркете. Но ведь это так изысканно… а вот башмаки дорожные Джио принесла. И с ними другие туфли, из прочной козлиной кожи, пусть и не столь изысканные, как все те, что остались, но удобные.
Да, с обувью надо что-то решать.
И с гардеробом.
Меж тем коляска свернула с дороги, взяв выше, к темному холму, на гребне которого вытянулась полоса леса.
— Уже скоро, дорогая… знаешь, как по мне, Бристон на редкость унылый городишко. Я помню Лондиниум, его вечное движение, жизнь, которая не останавливалась ни днем, ни ночью, — она мечтательно прикрыла глаза. — Балы, вечера… торговцы… я не знаю, есть ли в колониях такие лавки…
— В колониях есть все, — Катарина поправила шляпку, которая норовила съехать на затылок.
— Ах, дорогая, я не пытаюсь оскорбить твою… родину, просто пойми, там и здесь — разные миры… и я хочу, чтобы ты открыла для себя нынешний.
Холм приближался. Он наплывал зеленой громадиной, и деревья уже не казались хрупкими. Они вытягивались, обретая плотность и размер. Коляска меж тем замедлила ход.
— Дальше дороги нет. И эта почти заросла. Матушка рассказывала, что когда-то на этом холме жил священник. И была у него дочь столь прекрасная, что перед красотой ее не устоял сам король альвов…
— А у них разве не королева?
— Это не важно, — тетушка дождалась, пока сыновья ее спешиться. И приняла руку. — Он соблазнил несчастную, а после бросил, и она умерла.
— Очень романтично, — Катарина демонстративно проигнорировала протянутую руку. Прикасаться к кузену не хотелось. А он лишь оскалился.
— Печально, — поправила тетушка. — Она повесилась в отцовском доме, а тот умер с горя и проклял всех нелюдей. Но это было давно. И от дома-то ничего не осталось.
Камни.
Они вырастали из плотного травяного ковра то тут, то там. И были это не огромные валуны, но обыкновенные глыбины, из которых раньше и вправду строили.
…к примеру, Королевскую башню.
— Матушка нам рассказывала это, желая предупредить. С нелюдьми связываться не стоит.
— Не буду, — Катарина вспомнила вчерашнего мертвеца и нервно улыбнулась.
— Я слышала, что в колониях они ведут себя много более вольно. И что порой некоторые несознательные особы отвечают на эти вольности…
Узкая тропа пробиралась на самую вершину. Мимо зарослей жимолости, в которых уже появились первые ягоды, мимо одичавшей яблони и пары рябин.
— На что вы намекаете? — Катарина обеими руками держалась за зонтик.
А вот кузены следовали рядом.
Один слева. Второй справа. Молчали. И облизывали взглядами. Во дворце быстро учишься обращать внимание на взгляды.
— Я? Помилуй, девочка… просто… у нас тут тоже неспокойно. Здесь, мальчики, доставайте корзинку.
— Какую? — поинтересовались кузены хором.
— Господи, дай мне сил… ту, что осталась в коляске. Кевин, будь добр… или ты, Гевин.
Значит, в темно-синем — Кевин, а в зеленом — Гевин. Надо будет запомнить. Или не надо? Толку-то… к вечеру опять переоденутся.
— Оба идите, — решила тетушка. — И захватите покрывала… два. Они в ящике будут. Еще шаль мою. Здесь иногда дует, но место и вправду чудесное.
— Чудесное, — согласилась Катарина.
Холм обрывался резко, будто чей-то огромный нож просто убрал его половину, оставив гладкую темную стену. Где-то внизу разливалась река, такая далекая и яркая, что Катарина зажмурилась.
— Только к краю не подходи. Твоя матушка однажды едва не упала, так увлеклась. Я в самый последний миг ухватила ее за пояс платья.
Это тетушка сказала с явным сожалением. И Катарина послушно отступила от края, который не выглядел надежным. А ведь удобное место для несчастного случая. И уж ее-то, Катарину, никто за пояс ловить не станет…
— Где они там? Мужчины порой столь беспомощны… взять моего Гарольда. Умнейший человек во всем, что дел касается, но слеп… невероятно слеп. К счастью. Вот там дом стоял, — она указала на обрыв. — А после проклятья осел… правда, матушка говорила, что, возможно, все было иначе, что девушка обратилась к отцу за благословением, а он ее убил, не желая, чтобы кровь его рода смешалась с кровью нелюдей.