"Безымянное агенство магического сыска. БАМС."
Часть 1
Ночь первая, приведшая к событиям исключительно важным и опасным
Старший лейб-квор, агент магического сыска Петр Иванович Шульц не спал третьи сутки. К подобным лишениям он только начал привыкать, оттого кости его ныли, будто в сезон разыгравшейся подагры. Но дело было превыше всего! Петр Иванович не уставал повторять себе это, особливо в те моменты, когда сидеть и дальше, скрючившись под старой, видавшей виды, перевернутой лодкой, становилось невмоготу.
Покрутив правый ус, который чрезвычайно портил его миловидное и имеющее успех у дам лицо — впрочем, как портил его и левый — Шульц мысленно приготовился остаться на своем посту до утра, когда случилось сразу несколько событий.
Край лодки вдруг приподнялся, и к нему нырнула — словно рыбка в пруду — стройная девица, от которой пахнуло свежестью и кофием. Докучливая особа, мгновенно вызвавшая на лице Петра Ивановича кислую мину.
— А с вами, милая моя, мы кажется, распрощались не далее как, — он с трудом вынул из кармана сюртука чудо-брегет с паровым механизмом, и сверился с ним, — десять часов назад.
— Я вам не милая, — огрызнулась девица, с успехом занимая оставленные им диспозиции возле двух просверленных отверстий в борту лодки. Для глаз, разумеется.
— Это не меняет дела, — припустив в голос строгости, гаркнул шепотом Шульц. — Вы, не милая моя, как я смел понадеяться, решили отступить от своего безумного плана и занялись делом более привычным.
— Каким, осмелюсь вас спросить?
В голосе девицы не было ни капли интереса, и оставлять место, как нельзя более подходящее для слежения за высоким, в три этажа, особняком, она не собиралась.
— Вышиванием или, скажем, поисками жениха, дабы обзавестись уже семьею. Это, знаете ли, отвлекает от подобных развлечений, несвойственных юным барышням.
Шульц был так увлечен перепалкой с настырной девицей, что не сразу заметил, как вычурные двери, снабженные новомодным механизмом, сами распахнулись, и в темноту сада выскользнул закутанный во все черное человек. Пронесшись бесшумной тенью мимо вековых кипарисов, незнакомец почти скрылся из виду, но Петр Иванович, лишь чудом успев зацепиться за его таинственную фигуру взглядом, взревел:
— Срочно за ним!
Настырная девица, в миру Оболенская Настасья Павловна, тонко вскрикнула, но, как и подобает барышне, увлеченной процессом поимки преступника, тут же взяла себя в руки, понудив Шульца вознести хвалу Господу за то, что ему не придется впоследствии искать нюхательные соли. Лодка была отброшена прочь могучей рукою лейб-квора, Шульц замешкался, подбирая трость с земли, чем и воспользовалась Настасья Павловна, подхвативши юбки и помчавшись прямиком в сад.
«Святые угодники! До чего же юркие нынче девицы пошли!» — мысленно взвыл от досады Шульц и побежал следом за неугомонной.
Как и думал Петр Иванович, фигуры в черном и след простыл. Это удалось выяснить минут через пять бесцельного забега по кипарисовому саду. Сия затея была в целом опасна. Никто не мог гарантировать, что незнакомец в черном не укрылся за каким-нибудь из неохватных стволов и не целился в Шульца с Оболенской из пистоля. Однако у Петра Ивановича на такие штуки был особый нюх.
— Стойте! Стойте Настасья Пална! — лишь слегка запыхавшись, приказал лейб-квор, поводя в воздухе оружием, спрятанным в трость. Особый, устроенный в набалдашнике механизм, от определенных манипуляций был способен с такой скоростью выпустить шомпол, надежно сокрытый внутри трости, что тот мог пробить насквозь бочку.
— Мы не будем ловить его? — пытаясь прийти в себя и совладать со сбившимся от бега дыханием, воскликнула Оболенская, с изумлением и в некотором роде обличительно глядя на Шульца.
Петр Иванович едва сдержался, чтобы не поморщиться. Прыть Настасьи Павловны показалась ему неуместной и даже в некотором роде вредительствующей нынешнему положению дел. А положение это, чего греха таить, было незавидным. Занятый пикировкой с Оболенской, свалившейся ему на голову, как черт из табакерки, он упустил шанс поймать того, за кем охотился без сна и продыху последний месяц.
— Мы, Настасья Павловна, вообще ничего не будем дальше делать вместе. Отныне сие занятие, не подобающее юным барышням, продолжу я один. А вы извольте отбыть домой. Где вам и полагалось находиться все это время.
Он попытался подпустить в голос строгости, но нетерпение, сквозящее во всем облике Петра Ивановича, выдавало его с головою.
— Я не знаю, что вы там себе решили, да это и не касается меня вовсе, но смею вас заверить: домой я не отправлюсь даже если небеса разверзнутся, и мне укажет это сделать глас Господень!
Оболенская вскинула подбородок и отвернулась, и Шульц невольно залюбовался изящным профилем, едва различимом в свете дальнего уличного фонаря. Чуть вздернутый аккуратный носик, пухлые губы, ничуть не по моде того времени, выбившийся из прически локон, которым играл ветер. Петр Иванович мог побиться о заклад, что эта прядка волос, которую ему самому хотелось убрать за аккуратное ухо Оболенской, мешает девице. Но она была так погружена в образ непоколебимой в своем решении барышни, что подобные неудобства были для Настасьи Павловны терпимыми.
— К тому же, я отпустила возницу, — добавила она тихо, когда пауза меж Оболенской и Шульцем затянулась.
Петр Иванович тяжело вздохнул. Не гнать же теперь ее одну по ночным улицам города. Особливо учитывая, что северный квартал, где они выслеживали преступника, кишмя-кишел личностями весьма маргинального толка.
— Черт с вами, — решился Шульц, и растянул губы в улыбке, когда в ответном взгляде Оболенской увидел возмущение. Девица скрывала его изо всех сил, очевидно, разрываясь меж желанием сообщить Петру Ивановичу, что подобного обращения не потерпит, и опаской лишиться по своей глупости приключения в случае, если раздосадует Шульца гневной отповедью. — Черт с вами, Настасья Павловна, — не в силах отказать себе в удовольствии рассердить Оболенскую еще пуще, повторил лейб-квор. — Идемте же, осмотрим дом.
Он, помахивая тростью и насвистывая шансонетку, направился к особняку, темной громадой выступающему из мрака. И дернула же нечистая сила выстроить этот безвкусный новомодный дом в таком гиблом месте! Нынче родственники великого князя урождались какие-то неразборчивые.
— Вы думаете, нас туда впустят? — раздался подле него голос Оболенской, и сама Настасья Павловна зашагала рядом, приноравливаясь к ходу Шульца. — Не прогонят?
— Не прогонят, душа моя. Не прогонят.
— Почему вы так считаете, Петр Иванович?
Лейб-квор приостановился, окинул взглядом хрупкую девичью фигурку, словно решал в уме, стоит ли делиться с Оболенской своими предположениями. Его глаза недобро сверкнули, а тон, которым Шульц произнес следующие слова, был мрачным и зловещим.
— А потому, Настасья Павловна, что трупы не ходят.
* * *
Петр Иванович даже сейчас, по прошествии времени, не мог бы сказать, отчего заказ такой важности оставили в агентстве магического сыска, в котором он служил последние семь лет. Ничем не примечательное, перебивающееся с расследования о пропаже парового котла из ватер-клозета купчихи Толоконниковой на безнадежное дело помещика N, завещавшего сыну орден кавалера третьей степени, с которым сам помещик, по его словам, охотился на вурдалаков в Свердловской губернии, агентство магического сыска и не надеялось когда-либо приняться за дело государственной важности. И тем не менее, вот уже месяц, как Шульц, позабыв о котле и ордене — последний, кстати, на поверку оказался безделушкой, начисто лишенной всяческой магии — выслеживал странного человека, лица которого так ни разу и не увидел. Он так и называл преступника в своих докладах, кои исправно клал на стол фельдмейстеру агентства Фучику Анису Виссарионовичу — «странный человек». И была еще одна особенность, отличавшая рисунок нечестивца, решившего сгубить ни много, ни мало, а великого князя, гостившего в Шулербурге у вдовой снохи.
— Обратите внимание, Настасья Павловна. Видите? Руки несчастного сложены на груди. При этом сломаны оба указательных пальца. Словно воздетые к небу персты.
Не глядя на Оболенскую, которой стало не по себе — по крайней мере, девица была белее мела и то и дело подносила к лицу батистовый платок — Шульц присел возле покойника, что был обнаружен им в особняке князя, достал из кармана внушительный сверток и принялся за осмотр.
Со всем тщанием оглядел рот, нос и глаза убитого, то отодвигая провисшие, будто брыли бассетхаунда, щеки, дабы осмотреть зубы, то проводя палочкой, смоченной в какой-то жидкости, по пожелтевшей роговице. Затем и вовсе совершил странное — двумя пальцами зажал язык убитого, выудил его изо рта, обильно присыпал какой-то металлической трухой и принялся скрести.
— Ах, Петр Иванович, давайте же уйдем! — взмолилась шепотом Оболенская, но это воззвание Шульц оставил без ответа, продолжая свои манипуляции с покойным.
— М? — только и откликнулся он, впрочем, не слыша и не слушая ничего, кроме собственных инстинктов. А они кричали, как никогда до этого. То, что Шульц мог ранее воспринять за череду совпадений, в эту ночь и при осмотре этого трупа, подтвердило догадку Аниса Виссарионовича, которую фельдмейстер высказал Петру Ивановичу не далее как третьего дня. Они имели дело с какой-то общиной, вероятнее всего, состоящей из религиозных фанатиков. И хоть преступник, коего выслеживал Шульц, действовал в одиночку, все улики, что лейб-квор находил на местах преступления, указывали на то, что в Шулербурге бесчинствует целый орден мистиков.
Взять хотя бы определенную позу, в которую были уложены жертвы. Или латунный порошок на языках покойников. Каждый раз, отправляя несчастных к праотцам, убийца посыпал их ротовые полости латунью. И этот факт не давал Шульцу покоя.
— Ну-с. Первый осмотр завершен, можно вызывать фельдмейстера. Уверен, он лично возжелает ознакомиться с этим делом.
Петр Иванович положил собранный материал в сверток, а тот, в свою очередь, вернул в карман, где ему было самое место. Вновь огляделся, справедливо полагая, что осмотром помещения займется квартальный после того, как здесь поработают сотрудники сыскного магического агентства. Мало ли, что еще интересного обнаружить удастся.
— Петр Иванович, — вновь попыталась воззвать к Шульцу Оболенская ослабевшим голосом. — Давайте же выйдем на свежий воздух.
И только теперь лейб-квор заметил, что девица наверняка чувствует себя на месте преступления не в своей тарелке. Впрочем — сказал себе мысленно Шульц — никто не заставлял ее при такой чувствительности отправляться следом за ним. То-то нюхнула настоящего пороху и поняла, как трудна жизнь настоящих сыскных. Это вам не под лодкою лежать, романтизируя то, что романтизировать было крайне неуместно.
— Давайте же выйдем, Настасья Павловна. Тем паче, что мне картина ясна, и здесь я уже закончил.
Он еще раз осмотрелся, скорее для порядка, чем рассчитывая увидеть неосторожно оставленную убийцей улику, подошел к Оболенской и подставил ей руку, чтобы она оперлась на нее.
Свежий воздух был необходим и Шульцу. Это он понял, когда они с Настасьей Павловной вышли в сад, и Петр Иванович подставил лицо ночному ветерку. Все эти латунные порошки, жидкая амальгама в склере и сломанные пальцы начали порядком ему надоедать. Вынув из кармана нечто похожее на плоский диск с шестеренками, на деле оказавшийся весьма полезным изобретением, Шульц повернул на нем крохотный рычажок, и отпустил с руки. Диск взмыл наверх, застыл на несколько мгновений, после чего исчез из виду.
— Прелюбопытная, надо сказать, вещица. Телепарограф. Видели такие, Настасья Павловна? — не без самодовольства спросил Шульц, охлопывая себя по карманам. После чего понял, что сигары были оставлены им в кабинете агентства. А жаль…
— Ах, не видела и видеть не хочу, — потирая виски и прикрыв глаза, выдохнула шепотом Оболенская, чем вызвала у Шульца лишь пожатие плечами. — Вы же доставите меня домой, господин лейб-квор?
Тон девицы никак не вязался с произнесенными словами, и если бы Петр Иванович возжелал — непременно указал бы на это Настасье Павловне.
Но он так устал… Эти трое суток практически без сна, кофию и удобной постели… Хоть лейб-квор и начал привыкать к подобному, ему теперь желалось только одного — комфорта.
— Доставлю, Настасья Павловна. Сейчас за мной прибудет паромобиль, я прикажу сделать крюк, чтобы высадить вас у вашего дома.
Он сделал паузу, всматриваясь в черты лица докучливой девицы, в которых вдруг начал находить свою, удивительно притягательную, но неуместную прелесть. Весь облик Оболенской был словно соткан из вызова — того самого, коего так чурались в модных гостиных Шулербурга. Но который неизменно притягивал все внимание несчастного Шульца.
— Что же ваш батюшка? — неожиданно даже для самого себя задал вопрос Петр Иванович. — Ужель еще не объявил ваши розыски?
Ответом ему стал надменный и суровый взгляд Оболенской, в котором, к радости своей, Шульц увидел и растерянность. Тем лучше. Напомнить девице, имеющей слишком неуместную тягу к приключениям, что за сие можно получить наказание — лишним не будет. Настасья Павловна на вопрос Петра Ивановича не ответила. А вскоре прибывший фельдмейстер избавил ее от неловкости, которую она непременно бы испытала от слишком затянувшейся паузы в разговоре.
— Идите к паромобилю, Настасья, — неожиданно пренебрегая официальностями, тихо проговорил Шульц, подталкивая Оболенскую в сторону прибывшего экипажа. — Я скоро.
Паромобиль был чудо как хорош! Буквально намедни их агентство закупило три таких агрегата, один из которых достался нынче Шульцу в качестве средства передвижения. Он же и отвлек ненадолго Настасью Павловну от дальнейших препирательств, чем и воспользовался лейб-квор, подтолкнувший девицу к распахнутой дверце. Споро доложив всю диспозицию прибывшему фельдмейстеру и заручившись его позволением отбыть наконец домой, Шульц занял место в кабине управления подле Оболенской.
С паромобилями Петр Иванович умел обращаться не хуже, чем с породистыми кобылками. Они требовали руки твердой и уверенной — это Шульц знал наверняка.
— Что ж… отправляемся, Настасья Павловна, — проговорил лейб-квор, давая ход мощному агрегату. И услышав короткое, но емкое «ох» Оболенской, прибавил пару, «выплывая» на Твердоостровский проспект.
Дальнейший путь проделали молча. Оболенская предпочла Шульцу любование ночными улицами.
Здесь, в северном квартале роскошь особняков соседствовала с мрачными пейзажами нищеты и трущоб. Только будучи в нездравом уме можно было позволить себе поселиться в этом районе, оттого факт, что в подобном месте приобрел недвижимость сам великий князь, вводил Петра Ивановича в некое подобие ступора. Впрочем, рассуждать об этом, даже мысленно, было не его ума дело.
Отбросив все подобные измышления, Шульц сосредоточил внимание на дороге, изредка бросая быстрые взгляды на Оболенскую. Они были знакомы всего ничего — полных три дня, за которые Настасья Павловна успела порядком ему надоесть. И настолько же — привлечь к себе внимание.
Сейчас, когда девица сидела смирно, чуть опустив голову и нервно сжимая ладони, лежащие на коленях, прикрытой плисовой юбкой, она казалась ангелом, сошедшим с небес и готовым исполнить волю того, кому была призвана в услужение. Но Шульц знал — все это обман, химера, и стоит произнесть хоть одно неосторожное слово — как Оболенская превратится в истинную фурию.
Так и добрались до ее поместья. Улицы города здесь были более светлыми, а особняки по обеим сторонам Мерьяславского проезда — высокими и из белого камня. Таким был и дом Настасьи Павловны. Весь его нижний этаж был ярко освещен, и желтые лучи, льющиеся от газовых фонарей, пятнами расплывались по изумрудным лужайкам сада.
— Что же, настала пора прощаться, — произнес Петр Иванович, останавливая паромобиль у чугунных ворот ограды, немым стражем опоясывающей территорию особняка. — Я провожу вас, Настасья Павловна.