— Не понимаю вас, сударь. Извольте изъясняться точнее.
— Ну что же, коли вы этого желаете… — Он наклонился к ней ближе, так, что прядь волос с его лба коснулась Настасьи Павловны, заставив ее отпрянуть, и продолжил все тем же вкрадчивым голосом:
— Мне довелось намедни побывать в кабаре, ma cherie, и я был весьма впечатлен танцем, который вы исполняли. — Он посмотрел на нее выжидательно, и у Настасьи Павловны сбилось дыхание, будто у загнанной в ловушку дичи.
— Вы, должно быть, обознались. Не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. — Ей пришлось приложить немало труда, чтобы голос звучал спокойно. Этот мужчина пугал ее. И тем, как смотрел на нее, и тем, что говорил.
— Уверяю, увидев вас хотя бы раз, невозможно спутать ни с кем ни ваших глаз, Настасья Павловна, ни ваших губ… — его взгляд недвусмысленно скользнул по ее устам.
— Да как вы смеете! — воскликнула Оболенская, задохнувшись от возмущения. — И кто вы вообще такой, позвольте узнать?
— Простите, я не представился, — мужчина продолжал улыбаться, ничуть не смущенный ее отповедью. — Граф Ковалевский, к вашим услугам, сударыня.
— Приятно познакомиться, граф, — кивнула Настасья Павловна, отступая на шаг. — А теперь, извините…
— А теперь вы со мной потанцуете, — перебил Ковалевский, крепко ухватив Настасью Павловну за запястье. — И не говорите, что все танцы уже заняты. Я вижу, что ваша карточка несправедливо пуста, — с этими словами он увлек ее в круг танцующих.
Оболенская не стала сопротивляться, боясь, что привлечет к себе излишнее внимание и попадется на глаза Петру Ивановичу, ежели тот все еще находился на балу.
Играл вальс. Настасья Павловна, чрезмерно озабоченная тем, чтобы ее невозможно было разглядеть из зала, почти уткнулась лицом в сорочку Ковалевского, породив у того понимающий смешок.
— Как приятно, что я вам тоже понравился, Настасья Павловна, — шепнул граф ей на ухо, снова посылая по телу волны дрожи, причины которой Оболенская затруднялась истолковать.
— Разве могло быть иначе? — улыбнулась она в ответ, рассудив, что лучше прибегнуть к невинному флирту, нежели открытой враждебности. — Уверена, вы разбили немало сердец, граф.
— И вы боитесь, что с вашим станется то же самое? — спросил он, продолжая улыбаться.
Это было уже чересчур.
— Нисколько, сударь. Предпочитаю разбивать сердца сама! — ответила Настасья Павловна, ослепительно улыбнувшись.
— Что ж, вынужден признаться, что ваша стрела уже попала в цель, — вздохнул граф и вдруг потянул ее к двери в сад. — Выйдемте, Настасья Павловна.
Оболенской совершенно не хотелось идти с этим мужчиной в сад, рискуя остаться с ним наедине, но зато это избавляло ее от необходимости утыкаться ему в манишку, порождая меж ними вопиюще неприличную близость.
Спустившись в сад, Настасья выдохнула с облегчением, но длилось оно недолго. Едва стоило им с графом оказаться в затененном уголке, как Ковалевский крепко притиснул ее к себе, да так, что у Настасьи Павловны сызнова сбилось дыхание.
— А вы ведь вдова, Настасья Павловна? — спросил граф, облизывая уголок губ.
— И что с того, сударь? — ответила Оболенская, снова подпуская в голос холод и стараясь вырваться из цепких объятий.
— А то, моя дорогая, что я хочу вас с того момента, как увидел на сцене «Ночной розы». И вижу, что и вы ко мне неравнодушны… — пробормотав последние слова едва разборчиво, граф завел руки Оболенской за спину, крепко сцепив своими пальцами ее запястья, и жадно приник устами к нежной шее. Настасья Павловна дернулась, пытаясь высвободиться, но вместо этого оказалась прижата к мужскому телу еще крепче.
— Отпустите меня! — прошипела она, пытаясь уклониться от горячих губ графа.
— Полноте, Настасья Павловна! — ответил он, вскидывая голову. — Чего вы хотите? Набить себе цену?
— Я хочу уважения к себе, сударь! — отчеканила Настасья Павловна, ухитрившись наступить графу на ногу, да так удачно, что тот, поморщившись от боли, выпустил ее из своих объятий. Воспользовавшись этим, Оболенская быстрым шагом направилась к дому, надеясь, что теперь-то наглец от нее отстанет. Но довольно скоро обнаружила, что он идет позади.
— Подождите, Настасья Павловна! — окликнул ее граф, но она не остановилась. Быстро взбежав по ступенькам на веранду, Оболенская кинулась в зал, чтобы оттуда прошмыгнуть в свои покои. На сегодня с нее довольно. А утром она объяснит дядюшке, что у нее разболелась голова и извинится за свое исчезновение.
Но планам ее не суждено было сбыться. Прямо на пороге веранды Настасья Павловна столкнулась с неожиданным препятствием в виде крепкой груди Петра Ивановича Шульца.
* * *
Стоило признаться самому себе, что мысли об Оболенской были подобны лавине, и как ни старался избавиться от них Шульц, у него ровным счетом ничего не получалось. Тепло соблазнительных уст, что чувствовали его губы тогда, на сцене, сладость дыхания, весь образ Настасьи Павловны то и дело вставал в воображении Петра Ивановича. Меж тем, вставать должно было совершенно иное — а именно необходимость составить логический, холодный и выверенный план по поимке преступника.
Оставив Оболенскую возле ворот, Петр Иванович развернулся на месте по-военному и размашистым шагом направился далее по улице. Желание вернуться к дому Настасьи и сделать то, что далее могло иметь последствия и для него, и для Оболенской, было нестерпимым. Как же быстро все изменилось в его жизни! И как глупо было теперь помышлять о том, что он сможет справиться со своими чувствами, коих становилось все более с каждой встречей!
Шульц вышагивал по тротуару, не замечая ничего кругом. Свет от фонарей становился все более тусклым, сигнализируя о том, что Петр Иванович неминуемо приближается к кварталу, который в Шулербурге часто именовали трущобами. Но, охваченный бурей воспоминаний и чувств, лейб-квор не видел ничего кругом.
— Петя!
Окрик наверняка принадлежал Фучику. Это Шульц понял сразу, стоило только ему заслышать свое имя. Он повернулся, находя невидящим взглядом паромобиль в трех шагах от себя. Встрепенулся, помотал головой, прогоняя неуместные мысли, и нахмурился. Увидеть в трущобах Аниса Виссарионовича было столь неожиданным, что в голове Шульца немедля родились сразу несколько предположений касательно того, что здесь мог делать фельдмейстер. Впрочем, делиться своими соображениями с самим Фучиком он не торопился.
— Что ж ты, голубчик, оглох, что ли? — с улыбкою на добродушном лице вопросил Анис Виссарионович. — Трижды окликал тебя прежде чем ты заслышал.
— Прощения прошу, Анис Виссарионович! — бодро откликнулся Шульц, делая шаг к паромобилю. — Задумался о деле.
От слов Петра Ивановича Фучик сразу весь будто сдулся и сгорбился. Вздохнул, как будто речь шла о чем-то безнадежном, и кивнул на соседнее с собою сидение.
— Едем, Петя. Ждут нас… там.
Анис Виссарионович махнул рукою в неопределенном направлении, и Шульц понял, что под «там» подразумевается встреча если не с самим великим князем, то с кем-то из его окружения. Это обстоятельство словно бы стряхнуло с него дурман очарования, исходящей от весьма конкретной особы. Петр Иванович распрямил плечи, устроился подле Фучика в паромобиле, и мгновением позже они с фельдмейстером уже мчались по пустынным улицам Шулербурга навстречу неизвестности.
Во все время пути Фучик молчал, попыхивая сигарою, не стремился нарушать тишину и Шульц. На сей раз измышления его касались того, что он не продвинулся в своих поисках ни на толику. Все предположения о том, кто мог скрываться за личиной убийцы, не имели под собою никакого основания, а версии, одна другой краше, были высосаны из пальца.
В особняке в три этажа, к которому привез его Анис Виссарионович, находиться лейб-квору раньше не доводилось. Но и задавать вопросов где же они очутились, Шульц не торопился. Что толку любопытствовать о том, что и без того откроется ему через несколько минут?
Взойдя следом за фельдмейстером на каменное крыльцо, Петр Иванович огляделся, будто опасался, что за ними устроена слежка, и, вздохнув с безнадежностию, толкнул перед собою внушительную дубовую дверь.
Голоса, доносящиеся откуда-то справа, Шульц расслышал сразу, и в одном из говоривших распознал великого князя. Нехорошее предчувствие, что их с Фучиком не только вызвали сюда, дабы объявить, что больше не нуждаются в их услугах, но еще и нынче же их ждет наказание за то, что своими действиями поставили под угрозу жизнь великой княгини, охватило лейб-квора, заставив его помертветь.
— … нужно отправляться немедля!
Окончание фразы, произнесенное громким басом и сопровождающееся ударом ладони о стол, заставило Шульца вздрогнуть. Они с фельдмейстером как раз входили в малую гостиную, обставленную в лиловых и сиреневых тонах. Всюду пестревшая роскошь бросалась в глаза, понуждая лейб-квора нервничать сильнее с каждым сделанным шагом. Шульц впервые чувствовал такую чудовищную растерянность, не представляя, какие казни египетские могут обрушиться на их головы с Фучиком в следующее же мгновение.
— А! Вот и наш герой! — басом проговорил великий князь, и Петр Иванович нашел в себе силы. Поднял взгляд и встретился с серо-стальным взором Романова. От ощущения, охватившего его в следующую секунду, лейб-квор едва не задохнулся. Его Высочество изволил назвать Шульца героем? Право слово… верно, он потешался над несчастным Петром Ивановичем, не иначе.
Но князь, шагнувший к Шульцу и схвативший его за руку, был серьезен, что позволило лейб-квору перевести дух и теперь смотреть на Его Высочество с восторгом, коий заполонил все члены его тела.
— Я… Я… Мы с Анисом Виссарио…
Договорить Шульц не успел — князь вдруг сотворил чудное. Привлек лейб-квора к себе и, коротко обняв, поспешно отошел, оставляя Петра Ивановича в изумлении.
— Княгиню мою спас. Герой! — донеслось до Шульца приглушенное бормотание. — Век не забуду.
По всему выходило, что Его Высочество ошибочно предположил, будто Петру Ивановичу повезло встать на защиту великой княгини, когда убивец напал на нее в ложе. Не то чтобы Шульц был излишне склонен к правдолюбию, но и подливать масла в огонь ошибочного мнения не желал.
— Т-с-с! — зашипел Анис Виссарионович, предвосхищая порыв лейб-квора сознаться в том, что он никоим образом не был причастен к чудесному спасению княгини. — Позже, Петя.
И Шульц повиновался. Прежде всего потому, что разговор дальнейший, что вновь вернулся в деловое русло, занял все его мысли, вытеснив желания личного характера.
Окружающие его люди тихо переговаривались, князь более не оглашал гостиную громовыми окриками, и Петру Ивановичу ничего не оставалось, как прислушиваться, то кивая наедине с собою, то отмечая какие-то детали.
— Что же ты, Петр, думаешь по этому поводу?
Вновь Романов обращался к нему, и вновь все члены Шульца закаменели от чувства, коему он даже не мог найти подходящего определения.
Князь интересовался, что он думает по этому поводу? Святые угодники! Да он и слова в присутствии Его Высочества произнесть толком не мог.
— Я думаю… Я считаю…
Лейб-квор замялся, но почти сразу найдя в себе силы, произнес скороговоркой:
— Я считаю, что напавший имел возможность узнать загодя, что княгиня будет сегодня в «Ночной розе». — Он заложил руки за спину и принялся прохаживаться по гостиной, сосредотачиваясь на своих мыслях, а не на взглядах присутствующих, которые, как по команде, повернулись к нему. — Что ему могло понадобиться от Ее Высочества?
— Похищена только фамильная драгоценность.
— Фамильная драгоценность?
Петр Иванович резко остановился и повернулся к князю. Сегодня в «Ночной розе» он успел заметить лишь испуганную княгиню в окружении бесполезных остолопов из Охранного. О том, что Ее Высочество лишилась безделушки, уведомить Шульца было некому.
— Да. Серьга с гагатовым камнем.
— Хм…
Вновь начав прохаживаться по гостиной, лейб-квор призвал на помощь всю дедукцию, коей природа его не обделила. Итак, они имели дело либо с ковеном мистиков, либо с вором, действовавшим столь изощренно, что его преступления сумели сбить агентов со следа.
— Вы желаете знать, что я думаю по этому поводу, Ваше Высочество? Так вот… Ежели преступник имел целью похитить у великой княгини серьгу с гагатом, то смею предположить, что безделушка эта представляет какую-то иную ценность, помимо той, что принадлежит вашей супруге. И нам нужно выяснить, какую именно. А так же понять, откуда странный человек мог знать, что Ее Высочество будет нынче в «Ночной розе». И — самое важное — наденет именно эту пару серег. И мы возвращаемся к тому, что по всей вероятности, покуситель близок к вашему окружению, что сужает круг наших поисков.
Произнеся последнюю фразу, Шульц остановился и, вскинув голову, оглядел застывших присутствующих внимательным взглядом, будто рассчитывал тотчас распознать в ком-либо убивца.
— Впрочем, — добавил лейб-квор чуть тише, — я могу ошибаться. И тогда мои изыскания гроша ломаного не стоят.
В последнем сознаваться желания не было, но лгать, да еще и в присутствии великого князя, для Шульца было невообразимо.
В ту ночь Шульц спал плохо, что с недавних пор стало входить у него в привычку. Все так же ворочаясь в постели, Петр Иванович пытался понять, что же они все упускают в деле душегубца. Что-то наверняка находилось настолько на поверхности, что они не придавали этому значения. Еще понять бы, что именно, и прогнать из несчастной головы лейб-квора думы о Настасье. Это бы могло помочь делу. Понудило бы его сосредоточиться на нем, а не расточительствовать мыслительные процессы так неосмотрительно.
К рассвету Шульцу все же удалось немного вздремнуть, но это не принесло желанного покоя и отдыха, оттого за чашкой крепчайшего кофе, которую, по обыкновению своему, Петр Иванович пил, стоя у окна, он был зол и раздражен.
Еще более раздраженным и сердитым лейб-квор сделался, когда получил приглашение от Аниса Виссарионовича посетить бал, который фельдмейстер, по мнению Шульца, совершенно неуместно собирался дать в своем особняке. Тучи сгустились над Шулербургом, а Фучику только бы танцы танцевать. Первым порывом лейб-квора было желание отказаться, да еще и в строгой форме, чтобы Анис Виссарионович осознал, что думает об этой затее Шульц. Но, немного поразмыслив и прикрикивая на расшумевшийся телепарограф, так и норовивший легонько стукнуть ему по носу в попытке привлечь к себе внимание, все же посудил, что на бал отправляться надобно.
И причиной согласия была все та же неугомонная особа, что пленила его сердце и мысли.
«Должно быть, на балу будет ежели не она, то ее батюшка, с которым не повредит свести знакомство», — порешил Шульц, наскоро напечатал послание Фучику и вышвырнул телепарограф в окно, зловеще улыбнувшись, когда тот угодил в ветви деревьев и стал барахтаться там, возмущенно пыша паром.
На бал, по некогда заведенной у себя традиции, Шульц прибыл с небольшим опозданием. Это давало ему определенные преимущества. Лейб-квор имел возможность сразу присмотреться к тем, кто уже успел приехать на развлечение и, со свойственной ему наблюдательностью и любознательностью, составить портреты тех, кто прибывал позднее.
Прогуливаясь среди многочисленных гостей Фучика, Петр Иванович выглядывал среди присутствующих совершенно определенную девицу, заведомо порешив наедине с собою, что ежели Оболенской и ее папеньки на балу не будет, он ретируется раньше, чем объявят первую кадриль. Впрочем, этот вопрос быстро решился, стоило только лейб-квору заприметить Настасью меж гостей. Вот мелькнул и скрылся от его взора подол светло-голубого платья. Вот глаза Оболенской, лицо которой было прикрыто металлическим веером, остановились на бароне фон Лаунице, и Шульц стал еще злее, чем то было утром.
Первая кадриль, а после — всенепременнейше вальс! И пусть Оболенская скажет ему, что ее бальная карточка заполнена — он и тогда найдет способ вписать в нее свое имя.