И вдруг подумал — ведь Ксюша должна вернуться домой! Сегодня. Вот ведь козявка! Ну и слава богу, должен бы сказать, а вот что-то не говорится. Вздохнуть с облегчением, закончить рисунки, ехать в Москву и представить заказчику. А вздох непонятно почему получается грустным. И кофе слишком крепким.
Эм покрутил головой. Выпить бодрящего африканского напитка и в душ. И бросить пить. И начать снова тренировки. Вернуться в призрачный город детства, для чего и почему — подумаем потом. Забыть всю эту дурацкую историю. В Ростов больше не вернётся. Делать тут больше нечего, модели все исчерпаны…
В восемь он разбудил Ксюшу и протянул ей чашку кофе:
— Пора домой.
— Уже? — лениво потянулась она, почёсывая голову. Эм отреагировал немедленно:
— Что, вошки подхватила?
— Разве что от тебя! — беззлобно огрызнулась Ксюша, отпивая кофе. Эм усмехнулся и замер — в пальцах опять засвербело. Ну и что теперь делать? Рисовать это чудо-юдо с лохматой утренней причёской и заспанными глазами? Или наплевать и везти её на вокзал?
Ксюша заметила, как он тянется за блокнотом, и засмеялась:
— Опять! Ты и правда сумасшедший!
— Не двигайся! — обреченно попросил Эм.
— Нарисуй меня с улыбкой один раз, — серые глаза блеснули каким-то особенным сиянием, и он кивнул. Пусть улыбается, пусть выставляет напоказ свои белые зубы и эти вызывающие ямочки на щеках. Странно, как он их раньше не заметил? Наверное, потому что Ксюша почти не улыбалась за два дня.
За полчаса набросок был готов. Он изобразил девочку в мельчайших деталях, растрёпанную, сонную и смеющуюся, с чашкой в руках и с одеялом, сползающим с груди. А главное — того самого возраста, который она упрямо не хотела признавать. Подросток, милый ребёнок, едва оформившееся тело на полпути между девочкой и женщиной.
Эм с досадой плюнул. Вот так всегда, а он хотел иметь рисунок про запас, такой, как вчера. Почему, интересно, сегодня его рука нарисовала козявку, как есть, а не состарила на несколько лет? Он лишний раз убедился, что не имеет никакого влияния ни на свой дар, ни на свои руки. Подавив желание скомкать неудачный рисунок, Эм протянул его Ксюше:
— На, на память от меня.
Она взяла листок, с восхищением осмотрела свой портрет:
— Неужели я такая? Вау…
Потом опечалилась:
— А кому я это покажу? Мурзик меня вообще убьёт за такие портреты.
— Вот интересно! За проституцию не убьёт, а за портрет…
Ксюша замялась. Потом ответила:
— Так то за деньги… А это… Это такое личное! Сразу видно…
Эм нахмурился:
— Это всегда личное.
— Всё равно, — она протянула листок обратно. — Не могу я, найдёт — убьёт…
— А ты его в медведя спрячь! Там секретное отделение в сердце…
Ксюша схватила медвежонка и принялась искать, как открывается сердечко. Нашла не сразу и обрадовалась:
— Клёво!!! Тут точно никто не найдёт!
Эм аккуратно сложил рисунок в несколько раз, и девочка запихнула его в потайное отделение. Эм придержал её руку, протягивая зелёную банкноту:
— На, положи туда же. Это только тебе, поняла? Купишь себе, что захочешь.
Ксюша цепко схватила доллары, сжимая их в кулачке, и в порыве благодарности обняла его за шею. Эм снова вдохнул её запах, аромат дешёвых духов, стараясь не двигаться и ни в коем случае не ответить тем же. Сердце его стучало, как сумасшедшее, и он поморщился от ненужного огорчения. Он больше никогда её не увидит…
Легонько оттолкнув Ксюшу, Эм встал:
— Всё, поехали. Хватятся тебя.
— Да ладно, — отмахнулась она. — Подождут!
— Мне работать надо, — на лимите грубости отрезал Эм. — Ты и так меня задержала!
Ксюша не обиделась, как он надеялся, а вскочила, нашла свои шмотки и принялась одеваться. Эм искоса смотрел на неё, пытаясь подавить охватившую его печаль. Потом тряхнул головой, встал, нашаривая бутылку виски. Свернул пробку и внезапно вспомнил о своём намерении бросить пить. Но желание глотнуть перебороло, и он глотнул. Почти с отвращением. Медленно завернул пробку на место и поставил бутылку на телевизор:
— Давай уже, козявка, двигайся!
Они вышли из дома налегке. Ксюша нежно прижимала к груди плюшевого мишку и не менее нежно — свою потрепанную сумочку с деньгами. Жужжание мобильника заставило её почти подпрыгнуть от неожиданности и выругаться. Раскопав телефон в куче барахла, которое носят с собой все дамы, она ответила:
— Алё!
Видимо на связи был смотрящий, потому что Ксюша сменила тон на деловой:
— Да, уже в машине одной ногой!.. Через пятнадцать минут где-то… Ага, всё.
Покосившись на севшего за руль Эма, она буркнула:
— Ты был прав.
— Я всегда прав, — мрачно ответил он, заводя мотор.
До вокзала они доехали быстро, ибо пробок на дорогах не оказалось, и молча. Припарковавшись, Эм устало облокотился о руль и тихо сказал:
— Ну давай. Удачи в твоей неблагодарной работе.
Ксюша усмехнулась:
— Скажешь тоже… Ты что, прощаться не умеешь?
Он покачал головой. Девочка приподнялась на сиденье и быстро чмокнула его в щёку:
— Пока! До скорой встречи и спасибо за всё!
Эм машинально принял её поцелуй и кивнул.
Ксюша открыла дверцу и вышла на прохладную ещё площадь. Потом повернулась и бросила:
— Если что, я каждый вечер тут.
И пошла, не оборачиваясь, к привокзальному кафе. Эм смотрел ей вслед, положив голову на руки, и мысленно прощался навсегда. Он запомнит её в мельчайших деталях и нарисует ещё и ещё, по памяти, стройную фигурку и водопад светлых волос…
Паренёк по кличке Мурзик вышел из кафе, дождался Ксюшу на пороге и обнял за плечи — властным жестом покровителя. Она подняла к нему личико и приняла долгий поцелуй в губы. Рука пацана спустилась до её попы и игриво шлепнула по рюшечкам юбки. Ксюша слегка натянуто засмеялась и последовала за ним внутрь забегаловки.
Эм закрыл глаза, вздохнул глубоко пару раз и завёл мотор. На хату. Исчезнуть из мира на два-три дня. Закончить заказ. А там видно будет.
В доме он встал посреди комнаты, окинул её долгим взглядом и подобрал старенькое полотенце в цветочек. Бросил на стопку белья. Нашел свой телефон и поставил любимую песню. Под звенящую гитару сел в кресло, отпил несколько долгих обжигающих глотков из бутылки и взял в руки блокнот.
Всё вернулось на круги своя. Пора работать.
Часть 2. Матвей
— Матвей, ну сколько можно возиться, в самом деле!
Громкий высокий голос вывел его из ступора, заставив вздрогнуть. Опершись ладонями на тумбу раковины, он взглянул на себя в зеркало. Измученные алкоголем глаза с серыми мешками и вздутыми веками, недельная бородка, красный нос с тёмными порами. Такое впечатление, что ему перевалило за полтинник. А ведь вчера исполнилось тридцать пять!
Матвей попытался пригладить торчащие дикобразом волосы, но потерпел неудачу. Выдавив на руку каплю геля, он согрел её, растирая между ладонями, и принялся композировать некое подобие модной прически, чтобы нельзя было сказать наверняка, нарочно его волосы торчат во все стороны или он уснул с мокрой головой.
— Матвей, твою мать! Ты выйдешь из ванной сегодня, или мне звать консьержа?!
Он поморщился. Милостивый Боже, неужели эта женщина не понимает, как раздражает его своими воплями?! К голосу присоединились ритмичные нервные постукивания в дверь — Нелли желала осуществить свой утренний туалет, и сделать это она желала немедленно.
Матвей пробурчал что-то неразборчивое, включая воду. Подождёт. Не к спеху. На работу не опаздывает по одной веской причине, что не работает. А по магазинам успеется. И подружки, светские путаны, тоже не помрут от ожидания.
Почистив зубы, Матвей долго и тщательно полоскал рот, потом умылся специальным мылом, стягивающим поры. Нелли, конечно, стерва и глубоко корыстная прожигательница жизни, в косметике и в уходе за кожей ей нет равных! После мыла он быстро, словно стыдясь самого себя, намазался кремом, чтобы не выглядеть облазящим от солнечного ожога плечом. И снова взглянул на себя в зеркало.
Уже лучше. Но все равно не то. Старый запойный мужик. Нет, надо завязывать с виски! Надо заняться спортом, как раньше. Надо перестать курить по три пачки в день. Надо…
— Матвей, я тебя предупреждаю, что консьерж через две минуты вышибет дверь!
Он тяжко вздохнул и открыл защёлку ванной. Визг немедленно прекратился, и в просторное помещение влетела Нелли.
Чуть ли не с первого дня, а значит, уже три года, Матвей не мог понять, с какого перепоя он поселился вместе с ней. Точнее, случилось-то всё с самого настоящего перепоя, и это Нелли переехала к нему, заполнив свободное пространство квартиры своими бронзовыми статуэтками, нелепыми модными сухими цветами и шмотками, стоимость каждой из которых превышала месячную зарплату толкового менеджера. Яркая брюнетка, всегда накрашенная самым вызывающим образом, с безукоризненным (и очень дорогим, судя по чекам из салона красоты) загаром, а главное — с телом, подходившим под все каноны красоты двадцать первого века, она просто вошла в его жизнь, уцепилась за локоть и больше не отпустила.
— Стареешь, дорогой! — съязвила она, вывернув до отказа кран горячей воды в ванне. — Глохнешь! Скоро ослепнешь и вообще рисовать не сможешь!
— Писать, Нель, писать!
— Тоже мне писатель! — фыркнула молодая женщина, сбрасывая кружевной пеньюар. Матвей невольно окинул взглядом её идеальное тело и отвернулся.
— Художники тоже пишут, — пробурчал он, выходя из ванной. Без толку спорить. Нелли имела собственное мнение обо всём на свете, даже о том, в чём она совершенно не разбиралась.
Оставив ее в ванной, Матвей зашел в кухню. На автопилоте наполнил резервуар кофеварки, достал из шкафчика капсулу крепкого кофе, чашечку, заменитель сахара, ложечку, приготовил всё и сел к барной стойке. Пачка сигарет лежала на гранитной поверхности со вчерашнего вечера, и Матвей закурил, чувствуя, как сушняк превращает его рот в размокший под дождем и высохший картон. Вот зачем он вчера напился? По поводу днюхи? Тоже мне, праздник называется! Хорошо хоть не буянил в ресторане, а то там было много знатного народу. Взять хотя бы мэра Питера, большого поклонника его картин. Сколько работ ему продали? Пять или шесть, надо спросить у Вики… Вика тоже хороша! Могла бы удержать его от последних трёх стаканов. Или даже четырёх. Агентша хренова! А может ей выгодно, чтобы знаменитый художник Матвей Белинский напивался, как сапожник?! Она прекрасно знает, что без виски Матвей не напишет ни одного полотна.
Блин, никто не понимает, что без виски у него просто не получится малевать эти модные и абсолютно бездарные картины, которые раскупаются за одну ночь выставки!
Машина, похожая на сложный космический прибор, громко заурчала, извлекая из своего нутра ароматный крепкий кофе. Матвей очнулся от размышлений и взял маленькую фарфоровую чашечку. Тьфу ты, даже в пальцах не удержать! Куда Нелли задевала старый сервиз, из разноцветного стекла? Там хоть чашки были нормальные, а не из детского набора. Так нет, вышел из моды — вышел нафиг!
Телефон ругнулся матом и начал громко орать: «Эй, ты тут? Возьми трубку, придурок, тебе звонят!» Матвей не шелохнулся. Надо будет — перезвонят. Забыли поздравить вчера — тем хуже для них. По всем вопросам до полудня звонить надо Вике. Его контакты в курсе этого правила, а на неизвестные номера он всё равно не отвечает.
Айфон продолжал ругаться матом, и Матвей поморщился. Надо дать Вике, пусть поменяет мелодию. Достала эта игрушка, и вообще это смешно только первые три дня.
Телефон замолчал, и на смену ему пришла Нелли. Как она умудряется так быстро приводить себя в состояние полной боевой готовности — уму непостижимо. Но факт.
— А почему мне кофе не сделал? — ее высокий голосок отозвался острым шилом в голове Матвея, и он поморщился. Поднявшись с табурета, пошел к кофеварке. Проще сделать и не оправдываться, чем вынести хоть две минуты кошмарного визга. Нелли распахнула холодильник и достала масло, сыр и джем, пакет мангового сока.
— Вика просила напомнить, что ты должен быть на выставке к семи часам! Относительно трезвый!
— Что вы обе понимаете под сочетанием слов «относительно трезвый»? — попытался съязвить Матвей, но Нелли окатила его ледяным душем карих глаз и отрезала:
— Два стакана!
— Перестаньте меня ограничивать, — буркнул Матвей. — Ведьмы!
— Будем ругаться? — практично осведомилась Нелли, сосредоточенно намазывая масло на гренку, но Матвей покачал головой:
— Смысл?
— Правильно, — кивнула женщина. — Лучше иди рисуй! У тебя заказ висит.
Матвей прикрыл глаза. Заказ! Если бы не надо было писать эту идиотскую картину… Он бы нарисовал глаза маленькой племянницы Нелли! Но… Придется идти в мастерскую и ляпать краской на холст.
В мастерскую, расположенную на втором этаже просторного дуплекса, Матвей пошёл с удовольствием. Потому что Нелли не переставала болтать, рассказывая очередные сплетни богемного мира Петербурга. Её голос раздражал его, как ничто другое в мире. Вежливо пожелав своей драгоценной провести замечательный день, Матвей взял вторую чашку кофе и поднялся по скрипучей винтовой лестнице на второй этаж, под самую крышу. Там было его царство. Он запретил вход всем и каждому, даже Нелли. Особенно Нелли!
Дверь никогда не запиралась, зачем делать из себя Синюю Бороду, вдруг мысленно подумал Матвей и рассмеялся от этой идеи. Нет, запирать было необязательно. Нелли всё равно не переносила запах красок, они её обволакивали и мешались с запахом духов, отчего она бесилась и неслась в ванную начинать туалет сначала.
Кисти он, конечно, убрать забыл. Теперь всё засохло. Идрит-мадрид, ну как можно быть таким безответственным! Матвей вздохнул, сел со своим кофе посреди просторного помещения и уставился на незаконченную картину.
Сплошное месиво из красок, взрыв тёмных цветов, аляпистые мазки чуть более яркого колера там и сям. Всё какое-то объёмное, тяжёлое, навевает торжественные мысли. В полотне чего-то не хватало, и Матвей бился над ним уже три недели. Казалось бы, чего проще, дай там кистью, проведи тут, как учёная обезьяна. Ан нет. Смысл надоть. Чтобы тётки в очках и дядьки в элегантных шарфиках ходили потом на выставке, присматривались к картине под разными углами и важно рассуждали про «концепцию светового решения» и «необычную перспективу работы кистью».
Матвей попробовал сам взглянуть на картину с другого ракурса. Прошёлся медленно слева направо, внимательно наблюдая, как меняется освещение, но ничего особенного не придумал. Картина была явно незавершённой. И в таком виде придётся сдавать её заказчику.
Права Нелли. Он стареет. Исписался. Три года на пике моды и вот уже не может закончить холст. Ну ничего, денег у него достаточно, картин ещё полно, продаются они на ура, так что года два можно будет не беспокоиться о будущем. А там будет видно.
Матвей вздохнул и направился в угол мастерской, где были сложены старые работы, непроданные, ожидающие своего часа или просто отвергнутые критиками. Может, там найдется идея.
Идей было до хрена с небольшим хвостиком. Беда, что ни одна не подходила. Ни красная загогулина, ни квадратный круг, ни загадочная белая радужка чёрного глаза не вписывались в концепцию светового и цветового решения той фигни, которую Матвей мучал уже двадцать один день с половиной. Он в отчаянье перебрал все картины два раза и у самой стены наткнулся на толстую папку формата А2. Что он туда складывал, небось и сам господь не помнит… Матвей смахнул пыль с корешка папки и развязал туго затянутые тесёмки.
Глазам его предстали рисунки обнажённой натуры. Ясно, ранние работы, портреты из прошлой жизни скитальца, подписанные заглавной буквой М.
Модель, юная и прекрасная, вызвала у Матвея странное и давно забытое щекотание в пальцах. Захотелось добавить тень под рукой и очертить чётче контур нежного маленького соска. Как давно он не рисовал портреты! Когда это было, и в каком городе? Модель, как бишь её звали? Тося… Катюша… Нет, не вспомнить. Совсем мозги пропил, поздравил себя мысленно Матвей. Продолжаем в том же духе! Хрен вам два стакана! Напился вчера, напьётся и сегодня и, вот честное благородное слово, плевать на выставку!