– И что это за три цеха?
– Те, что в бордовых жилетках, – машинисты; исследуют технику Темного века. Большинство из них копается в Железной долине, они в большинстве и сейчас там – здесь лишь те, что работают в Механической лаборатории, она вон там за грядой, – Ал махнул рукой на запад. – В свитерах – старьевщики. Работают с культурными и бытовыми артефактами – в других местах их коллеги называются археологами, но они почему-то ненавидят это слово и иначе, как старьевщиками, себя не называют. Кстати, они все еще находят немало книг, хотя месторождений, подобных вашему книгохранилищу, больше не попадалось. Они тоже в своем большинстве сейчас на леднике. А в светлых рубашках – звонари, белая кость. Их профессия – «прозавнивать» лед – акустическое и электромагнитное зондирование. Они не даром едят свой хлеб: ты бы видел их трехмерные карты внутренностей ледника, все видно – где камень, где железобетон, где железо, где нечто мягкое вморожено! Свалки видят на глубине до двух сотен метров – они так и плывут в придонном слое облаками мусора, поглощая и рассеивая звук.
Сэнк остановил взгляд на одном из звонарей. Тот хитро улыбнулся в ответ. Сэнк несколько секунд напряженно вглядывался, наконец спросил:
– Никак Ланс Харонг?!
– Так точно!
– О, здоровенный какой стал! – Сэнк подошел и потряс Ланса за плечи. – Правда и раньше был не маленький. Я и не знал, что ты здесь. Только что, когда сидел в самолете, твоего отца вспоминал, как встречал его здесь в шестьдесят седьмом, как плыли с ним домой на «Петербурге», он еще все расспрашивал нас, как каждый видит свое будущее. Он будто хотел всех подбодрить напоследок, поддать нам жару.
– Да, он часто вспоминал эту поездку, даже когда уже сидел на наркотиках, все повторял: «Хороший теплый праздник под занавес!» Весело у вас там было, судя по его рассказам. Кстати, именно тогда он меня надоумил заняться этим, – Ланс кивнул в сторону ледника. Я же был кабинетным математиком. Говорит: «Вот тебе достойное поле деятельности с твоими обратными задачами». Придумай, мол, как с помощью акустики прощупать то, что подо льдом, – там ведь столько всего интересного!
– Расскажешь поподробней?
– Да, меня попросили послезавтра доложить об этом на конференции.
– Отлично, до встречи!
– Пойдем, поселю вас, все остальное потом, – скомандовал Ал, – здесь все рядом.
Станция располагалась там же, где в 966 году высадилась александрийская экспедиция – на берегу озера в небольшой долине, напоминающей амфитеатр, обращенный к воде. Треугольные домики первых зимовщиков рядом с озером остались на месте – в центре арены. Там же на арене – главное здание: столовая, конференц-зал, офисы и три невзрачных строения с развевающимися флагами – национальные штабы Александрийской и Аравийской республик и Атлантического Союза. По склонам долины зрительскими рядами расположились жилые домики – легкие сборные конструкции на тяжелом цоколе из валунов (все либо из местных камней, либо доставлено по воздуху – так Ал прокомментировал особенности архитектуры). От пирса через арену, далее вверх по центру амфитеатра шла главная улица, крытая плотно утрамбованным гравием (асфальт на самолетах не возят). По сторонам дороги – небольшие сосенки, посаженные лет пятнадцать назад, едва достигшие человеческого роста. На шестом верхнем ряду свернули налево и прошли метров сто:
– Ну вот ваш дом. Без архитектурных изысков, но вместительный – весь ваш. Держи ключи, комнаты выберете сами. Поселяйтесь – и добро пожаловать в столовую на ужин!
Сэнк с Маной встали у окна, выходящего на север. Пока они шли, разбирались с комнатами, распаковывались, с запада нагнало низкую аморфную пелену. Цвета исчезли, остался лишь холодный серый – ледника, воды и неба, да еще темно-серый цвет камней. Ледник отступил от озера, обнажив голые камни – бараньи лбы, валуны, булыжники. Где-то в щелях на оставленной территории наверняка что-то проклюнулось, но отсюда пейзаж за озером выглядел безжизненной полярной пустыней.
– Все стало совсем по-другому, – заключил Сэнк, – ледник начинался прямо от озера, местами спускался в воду. Вон там, левее груды валунов, небольшой залив, прикрытый бараньими лбами. Там в озеро впадает река, по которой мы плавали внутрь ледника. Она текла в ледовом ущелье, переходящем в тоннель, а сейчас петляет на открытом пространстве – я успел рассмотреть ту реку при заходе на посадку.
– Вы плавали, а я с этими чертовками сидела. Они тогда еще еле говорили, но хулиганили в полную силу. Глони еще у нас не было, поэтому все доставалось мне.
Серую пелену смело на восток, выглянуло солнце, и все окрасилось в свои цвета: темно-синее озеро, серо-голубой ледник, розоватые бараньи лбы и камни, скупая зелень, коричневые крыши. Самолет отчалил от пирса; на воде без выпущенных шасси он выглядел вполне миролюбиво – темно-серая птица с расправленными крыльями. Сэнк с Маной, обнявшись, стояли и смотрели, как он медленно отплывает от берега, все дальше и дальше – едва ли не на середину озера, разворачивается, разгоняется, тяжело отрывается от воды и с натужным ревом пролетает над поселком – так близко, что прекрасно читается надпись «Черный Лебедь» под кабиной пилотов.
– А ты говорил, они водятся только в Южном полушарии…
– Да, но конкретно этот надолго угнездился на нашем озере. Через пять дней он заберет нас отсюда.
12. Конференция
Утром следующего дня на входе в столовую висел плакат:
«Петербург» вчера и сегодня
Конференция, посвященная визиту членов экспедиции «Петербург»
Утренняя сессия
10:00. Алонор Циркан. Вступительное слово
10:20. Ланс Харонг. Подледный Санкт-Петербург. Последние результаты томографического зондирования
11:10. Аскел Таурман. Транспорт Темного века
12:00. Сулфана Беренда. Проблески из Темного века
13:00–14:30. Обед
14:30. Сэнк Дардиан. Час воспоминаний
15:30. Лема Банга. Кто мы? Чьи потомки? Геном человека разных эпох
16:00. Кана Банга. Ключ к истоку нового человечества – в сандалиях Праотца
16:30. Кофе, бутерброды, пирожные
17:00. Александрия Акламанда. Кладбища Темного века
17:30. Анколина Дардиан. Культура в щели под забором
17:30. Сэнк Дардиан. Точное время и характер катастрофы
17:50. Стим Ардонт. Солнце спускает курок
18:30. Крамб Гурзон, Инзор Дардиан, Маниова Банга. Личные комментарии.
– Папа, я не давал согласия выступать, что я им скажу?! – отреагировал Инзор, увидев на плакате свое имя. – Я не умею говорить перед аудиторией больше восьми человек – впадаю в ступор!
– Ты видишь, там написано «личные комментарии». Скажешь что угодно. Ал и другие просили, чтобы мы выступили все. «Личные комментарии» – это своего рода компромисс, они хотели короткие доклады с названиями. У нас еще целый день впереди. У Стима вон ничего не готово, а ему серьезный доклад предстоит. А тебе – хоть пару фраз выдавить. Придумаешь, заучишь наизусть.
Остаток дня ушел на подготовку. Спутниковая связь работала не слишком быстро, в доме то и дело раздавались душераздирающие возгласы на тему скачивания картинок. Особенно досталось Стиму, который только вчера додумался до аномальной вспышки, а завтра должен связно изложить суть инженерам и археологам.
Вечером, когда завтрашние докладчики не то, чтобы закончили, но прекратили подготовку и собрались в гостиной, Алека, глядя на график на своем компьютере, произнесла:
– Кошмар, они же в большинстве были больными! Рисовала эти картинки давно, но ужаснулась только сейчас. Гляньте на рост числа патологий скелетов! А сопутствующее число наследственных болезней наверняка во много раз больше.
– Почему? Ты же сама говорила, что медицина у них была такая, что нам и не снилось, – отозвалась Кола.
– Как раз эти патологии – результат хорошей медицины. Я не медик и не биолог, могу что-то напутать. Но вот что говорят грамотные люди в один голос. Медицина подавила естественный отбор. Когда-то люди с поврежденными генами не давали потомства – либо рано умирали, либо были ужасны с виду и не могли найти пару, либо бесплодны. А медицина все чинит – все, кроме генов. И бесплодие прекрасно преодолевает. И получается, что отремонтированный носитель поврежденных генов передает их дальше по наследству. Так, тетя Мана?
– Примерно так. Тут еще надо добавить, что самое опасное – повреждения иммунной системы. Особенно всяческие иммунодефициты – при хорошем медицинском обслуживании и прочих благах цивилизации они не проявляются или компенсируются лечением. Получается, что по дефектным генам иммунитета вообще нет никакого отбора.
– Что же это значит? Долой медицину, да здравствует естественный отбор?! Назад в пещеры, в джунгли, в саванну?
– Кола, кончай паясничать, – вмешался Сэнк, – лучше подумай как следует. Все вышесказанное предстоит расхлебывать нашим потомкам. А не расхлебают – будет новый Большой Охряст, может быть, последний. Тут вот какая незадача: каждый человек достоин полноценной жизни, даже если он несет поломанные гены. Никто не вправе запрещать ему иметь детей. Иначе – полицейский террор, подавление личности. С другой стороны, народы вправе защищаться от вырождения. И что предложите?
– Культуру, мой друг, культуру и нравственный закон внутри нас, как написано в одной из древних книг, – ответила Мана. – Вот единственное, что работает, когда наступает сплошная незадача. От медицины здесь требуется анализ на поломанные гены. Как я понимаю, еще в начале XXI века у них был возможен такой анализ. У нас скоро будет, правда, Лема? Так вот, единственное, что потребуется от общества: прочесть геном каждого и сообщить ему результат. И если он плох – все решается в меру собственного нравственного закона: рожать своих или растить детей с чужими генами.
– Мне кажется, прошлая цивилизация больше уповала на некий внешний нравственный закон, который быстро протух, задавил культуру и превратился в посмешище, – сказал Сэнк. – По крайней мере, это сквозит в книгах XXI века. А что там происходило, когда наступил Темный век, одним ялдобродам известно. Судя по результатам, ничего хорошего.
– Мама, – вступил Инзор, – ты совершенно правильно говоришь про нравственный закон, но он ненадежен. Всегда найдется тот, для кого собственные гены дороже здоровья будущих поколений.
– Инзор, мама права, – вмешался Стим, – зачем тебе стопроцентная надежность? Тут же простейший линейный дифур работает: достаточно, чтобы каждый носитель дефектного гена передавал его в среднем меньше, чем одному потомку, и все эти гены экспоненциально вымрут. Так что внутренний нравственный закон рулит!
– Да ну тебя! Ты любого собеседника прихлопнешь своими дифурами как муху. Налей-ка лучше пятьдесят граммов вон того.
* * *
На лекции собралось человек триста – больше, чем могло рассесться по креслам. Улыбчивая публика – от зеленых студентов до стариков младшего возраста. Машинисты, старьевщики и звонари расселись в произвольном порядке, лишь кое-где скучившись в небольшие группы, так что зал был равномерно пестрым. Только теперь Сэнк заметил, что у всех на одежде нашиты профессиональные эмблемы: у машинистов на жилетках – шестеренка, у старьевщиков на свитерах – раскрытая книга, у звонарей – колокол на звоннице – видимо, тот самый, что висел у входа на пирс.
Ал открыл конференцию дежурными приветствиями, вкратце рассказал про знаменитую экспедицию, представил каждого из ее членов и передал слово представителю звонарей Лансу Харонгу, объявив тему доклада: Подледный Санкт-Петербург. Последние результаты акустического зондирования.
– Двадцать лет назад в славные времена «Петербурга» Сэнк со товарищи уже пользовались эхолокацией: излучатель, микрофон – если неподалеку во льду есть крупный предмет, с таким нехитрым оборудованием можно определить, где и на какой глубине он находится. Глубина определяется задержкой эха, положение – поворотами излучателя. Все просто, надежно, но весьма приблизительно. Летучие мыши с помощью той же эхолокации видят гораздо лучше. А если мы будем использовать много излучателей звука, да еще сфазированных, и много микрофонов? Мы получим метод акустической томографии (Ланс показал и прокомментировал несколько слайдов, объясняющих метод). А если мы вместо звуковых волн будем использовать длинные электромагнитные, то получим электротомографию, которая покажет нам все металлические предметы.
Но не все так просто: чтобы получить картину того, что находится подо льдом по откликам приемников, надо решить сложную математическую задачу. Во времена «Петербурга» задача была не по зубам тогдашней технике, а теперь у нас есть мощные компьютеры, решающие ее за минуты и выдающие подробные трехмерные карты. И мы прозрели!
Перед вами карта небольшого участка ледника в четырех километрах отсюда к северу. Глубина ледника здесь около двух сотен метров. Все, что изображено на карте, находится в толще льда. Черным изображены металлические артефакты, серым – железобетон, голубым – каменные объекты, зеленым – материал, поглощающий звук: чаще всего это облака мусора, иногда – древесина. Карта получена методом радио- и акустической томографии. И в том, и в другом случае работали сотни фазированных излучателей и приемников, расположенных на поверхности льда.
Что мы видим на карте? Вот это жирное черное длинное – баржа на глубине около ста пятидесяти метров. Через пятнадцать лет она выйдет на поверхность. Судя по распределению других артефактов, она прибыла сюда не с моря, а с реки, протекавшей через город. Интересно, что баржа оказалась на пятьдесят метров выше придонной морены, состоящей в основном из железобетона с примесью автомобилей, показанных мигающими точками. Вот эта кучка черных прямоугольников – железнодорожные цистерны. Это аморфное зеленоватое облако – мусорная свалка, поднятая над подстилающим грунтом восходящим течением льда – поток льда надвигается на застрявший слой, поднимаясь вверх. Эти восходящие течения помогают нам – они распределяют артефакты по глубине, иначе все они сгрудились бы в виде плотной придонной морены. Вот эти серые обломки – железобетон, поднятый на семьдесят метров над ложем, – видимо, остатки жилого дома. Они выйдут на свет раньше баржи – лет через десять.
А вот не менее примечательная карта участка, примыкающего к Железной долине с запада. Эти побитые мотыльки на ней – пассажирские самолеты. Через пять лет вытаят сами и войдут в состав Железной долины. Там уже есть довольно много оттаявших самолетов, видимо, из того же аэропорта.
Ланс показал и прокомментировал еще несколько карт и деталей – секция металлического моста с ажурной несущей аркой, вертикально вмороженный танк, нацелившийся в небо сквозь толщу льда, огромный каркас высотного здания, похожий на мочалку из плода луфы, перегнутую пополам сокрушающей силой ледника.
– Действительно, можно сказать, мы прозрели. Знаем, где что вырубать зимой, где ждать прибытия артефактов «самоходом» очередным летом. Конечно, мы пока прозвонили только самые заманчивые участки из сотен квадратных километров, по которым рассеяны остатки замечательного города. Нас ждут десятилетия работы – там еще столько интересного и неожиданного вдобавок к многочисленным открытиям, которые уже сделаны, про которые расскажут следующие докладчики!
– Скажите, а почему свалки поехали с ледником, а не остались на месте как часть подстилающего грунта?
– Хороший вопрос, но он скорее к Сэнку. Не прокомментируешь?
– Действительно, хороший вопрос, и на него нет однозначного ответа. Где-то свалки поехали, где-то остались, где-то поехали их верхние слои. Все зависит от того, где граница промерзания.
– Железная долина – вроде бы представляет порт и промзону. А как там же оказались самолеты?
– Боюсь, что это опять вопрос к Сэнку.
– Да. У нас есть карта Петербурга середины XXI века. Аэропорт был расположен к югу от порта и главной промзоны. Поскольку ледник тек на юго-восток, самолеты оказались чуть справа по ходу ледника от Железной долины.
– Ну раз все вопросы к Сэнку, которому еще предстоит выступать, давайте перейдем к следующему докладу, – предложил Ал. – Как раз речь зашла о самолетах. Итак, Аскел Таурман расскажет про транспорт Темного века.
– Начнем с красивых картинок. Слева – фотография остатков транспорта, справа – реконструкция.