— Ничего страшного, — зевнул Дмитрий, — ночью выспимся.
— Тоже верно.
Некоторое время они сидели почти в тишине, разве что было слышно, как ехавшие по соседству офицеры развернули свои кресла друг к другу и начали резаться в карты. Щербак взялся за газету, а проснувшийся Будищев достал толстую тетрадь в клеенчатом переплете, в которую он записывал всё, что вспоминалось ему из будущего, и что, по его мнению, можно было внедрить и заработать на этом денег. В данный момент, это были винтовки.
Хотя его опыт общения с большим начальством, ответственным за принятие на вооружение разного рода новинок, был довольно куцым, все же было понятно, что пока гром не грянет, русский генерал не перекрестится. А потому, не смотря на все достоинства, пулеметы его, да и любой иной, конструкции в ближайшее время вряд ли станут широко распространены в российской императорской армии. А вот винтовки… винтовки у солдат будут в любом случае, тут уж никакой «штыколюб» [62] не возразит.
И вот здесь направление прогресса он себе более или менее представлял. Принятая сейчас на вооружение в русской армии берданка, будучи совсем не плохим оружием, как ни крути, очень скоро устареет. Впрочем, как и все однозарядные системы. Значит, нужна магазинка. Единственной винтовкой этого типа, которую ему доводилось держать в руках, разбирать и даже несколько раз выстрелить, была винтовка Мосина — знаменитая трехлинейка. Конструкцию её он себе более-менее представлял, так что стоило попробовать её воссоздать. В конце концов, не зря же она прослужила верой и правдой столько лет? Даже в Чечне применялись, хотя там чего только не встречалось, особенно у духов…
Занятый этими мыслями, он не сразу расслышал, как появившийся из тамбура проводник громко спросил:
— Не угодно ли чаю, господа?
Надо сказать, что устройство тогдашних вагонов значительно отличалось от тех, к которым Дмитрий привык в своем времени. И дело даже не в отсутствии разделения на отдельные купе. К примеру, ещё совсем недавно даже в вагонах первого класса не было отопления, отчего случались совершенно дикие случаи с замершими насмерть людьми. Потом появились печи, тепла которых, впрочем, не хватало, да и топить их частенько приходилось самим же пассажирам.
Впрочем, прогресс быстро шел вперед, и теперь к услугам путешествующей публики было паровое отопление, умывальник и даже клозет. Но вот титан в оборудовании вагона всё ещё не появился, а потому понять, откуда служители берут кипяток для чая, было решительно невозможно! Более того, должностные инструкции и грозные приказы руководства прямо запрещали этот промысел, но… что есть воля высокого начальства по сравнению с желанием подчиненных получить «на чай»? Тлен… Химера…Зеро…
— Вы как? — поинтересовался тут же отложивший в сторону газету доктор и, видя, что занятый своими мыслями сосед ещё не понял в чем дело, пояснил: — чаю будете?
— Чаю? — машинально переспросил Будищев. — С удовольствием!
— Вот и славно, — обрадовался попутчик, и обратился к служителю: — Любезнейший, принесите и нам с господином юнкером.
— Сей секунд, Ваше благородие! — отозвался тот и буквально через минуту на их столике материализовались два стакана крепко заваренного чая в металлических подстаканниках.
Пока он ходил, Дмитрий извлек из своих запасов сверток пирожками, испеченных заботливой Стешей и, развернув его, сделал приглашающий жест соседу — угощайтесь.
— Какая прелесть! — обрадовался тот. — Дайте-ка попробовать, с чем они?
— С вареньем, — пояснил Будищев, накладывая в свой стакан кусочки колотого сахара и, зная что растворяются они крайне неохотно, тут же принялся давить их ложкой.
— Любите сладкое? — с доброй усмешкой спросил Щербак, беря в руки пирожок. — Впрочем, вы ещё так молоды — вам простительно!
— Чай должен быть горячий сладкий и крепкий, как поцелуй женщины! — возразил ему юнкер, и покончив, наконец, со своим занятием, осторожно отхлебнул.
— Да вы философ! — одобрительно засмеялся врач. — Никогда не слышал подобного афоризма. [63]
— Пользуйтесь.
— Всенепременно, хотя, пожалуй, с моими нынешними спутницами не стоит. Они дамы серьезные.
— Вы про сестер милосердия, садившихся в следующий вагон?
— Да. Меня, некоторым образом, просили присмотреть за ними в пути, тем паче, что направляются они, как и я многогрешный, в Красноводск.
— И графиня?
— Вы про Елизавету Дмитриевну Милютину?
— Наверное. Та милая девушка, что вас позвала, не говорила фамилии.
— Ваша правда. Она тоже направляется вместе с нами, хоть и не является одной из них.
— А кем является?
— Ну, — замялся доктор, явно подбирая выражение. — Елизавета Дмитриевна с давних пор отдает всю себя благотворительности и определяет себя как друга сестер. Заметьте, будучи несравнимо выше их по положению в обществе, она пожелала путешествовать вместе с ним в вагоне второго класса!
— Понятно, — хмыкнул Дмитрий, — фамилия, кстати, какая-то знакомая…
— Ещё бы, — удивился его невежеству Щербак. — Она же дочь Дмитрия Алексеевича Милютина — нашего военного министра!
— Точно, — кивнул юнкер, сразу же записавший графиню в категорию скучающих барынь, от безделья занявшихся благотворительностью.
— Вы хоть своего министра фамилию помните? — с легкой иронией поинтересовался врач.
— А зачем? — усмехнулся юнкер, — мы его так и зовем — дядька Степан! [64]
— Да вы, батенька — шутник!
— А что, Люсия Александровна тоже «друг сестер»?
— Кто, простите?
— Баронесса Штиглиц.
— Вы знакомы?!
Дмитрий в ответ лишь неопределенно пожал плечами, тем самым ещё больше возбудив любопытство своего собеседника.
— Однако! — хмыкнул тот. — Нет, юная баронесса как раз таки сестра милосердия. Неопытная ещё, конечно, но весьма старательная.
— Понятно, — безразлично отозвался Будищев и снова отхлебнул из своего стакана.
Щербак ещё какое-то время легким недоумением смотрел на своего странного соседа, но развивать тему дальше не стал. Чай был весьма недурен, пирожки, столь кстати оказавшиеся у нового знакомого, вообще выше всяких похвал, так что им было чем заняться. Впрочем, в свой следующий свой визит к графине он все же рассказал той о странном попутчике, и вскоре им представилась возможность свести более близкое знакомство.
Это случилось на станции Бологое, где стоянка была дольше обычной, поскольку в тендер надо было набрать угля и воды. Пока железнодорожники были заняты своим делом, представители скучающей публики решили прогуляться по окрестностям. Причем, большинство мужчин ограничили свое знакомство с ними посещением привокзального трактира, то дамы нашли время полюбоваться окружающими красотами.
Не успевший проголодаться Дмитрий, в трактир не пошел, тем более что пирожки, испеченные заботливой Стешей, ещё не закончились. Поэтому он просто вышел на перрон и принялся наблюдать за окружающей суетой.
В этот момент поблизости появился Щербак с миловидной дамой, лет тридцати или около того, весьма примечательно одетой. Многое узнавший о мире моды от Геси, Будищев сразу же отметил, что её дорожное платье, при всей нарочитой строгости, было прекрасно сшито из довольно дорогой материи. То же можно было сказать и о накинутой поверх него накидке, отороченной мехом, шляпке с неширокими полями и лайковым перчаткам.
Встретившись с попутчиками глазами, юнкер машинально кивнул своему соседу и получил от них обоих такой же вежливый ответ. В этот момент к ним подбежал какой-то человек в форме железнодорожника и стал что-то оживленно докладывать сразу ставшему озабоченным доктору. Дослушав его, доктор хотел было извиниться перед своей спутницей и уйти за служителем, но та неожиданно пожелала пойти с ними. Эта мимолетная сценка отчего-то заинтересовала Дмитрия, и он незаметно двинулся вслед за их процессией.
Как оказалось, Щербак сопровождал не только сестер милосердия, но ещё и небольшой груз из нескольких ящиков, содержащих разного рода медикаменты, находившийся в багажном вагоне. И вот с этим грузом и случился казус. Занимавшиеся погрузкой багажа железнодорожники обнаружили безбилетного пассажира, прячущегося за этими самыми ящиками. Им оказался невысокий парень, очумело глядевший на своих конвоиров из-под козырька картуза. Одет он был как средней руки приказчик или преуспевающий мастеровой. Что до телосложения, то таких как он говорят: не ладно скроен, да крепко сшит. Но недоуменное выражение лица сразу же выдавало в нем человека в высшей степени простодушного. Двое здоровенных служителей крепко держали его за руки, причем, судя по заплывшему глазу у одного из них, к тому были веские основания.
— Ишь что удумал, каналья! — хрипло заявил пострадавший и страдальчески поморщился.
— Сейчас я тебя поучу, как воровать! — рявкнул второй и в порыве усердия замахнулся, чтобы ударить задержанного.
Доктор, по своему характеру крайне отрицательно относившийся к рукоприкладству, хотел было вмешаться, чтобы остановить экзекуцию, но не успел.
— Уймитесь, любезный! — заявил вышедший вперед Будищев таким тоном, что проводнику и в голову не пришло его ослушаться.
Собравшиеся вокруг зрители с недоумением уставились на своего попутчика, так что ему поневоле пришлось тут же объясниться.
— Всё в порядке, господа. Я знаю этого человека, он совершенно безобиден. Это мой слуга — Фёдор. Я не хотел брать его с собой, вот он и учудил. К сожалению, с ним такое бывает.
С этими словами, Дмитрий подошел к железнодорожнику с подбитым глазом и с видом крайнего расположения похлопал по плечу ладонью, между пальцев которой неведомо как оказалась трехрублевка.
— Да мы что, — тут же сдулся тот. — Мы со всем нашим удовольствием, разве что господа пожелают претензию заявить?
— Пожелаете, Александр Викторович? — повернулся к доктору Будищев.
— Ни в коем случае! — отрицательно помотал головой врач.
— Я все же настаиваю, чтобы весь багаж был осмотрен. Так сказать, во избежание.
— Разумно, — согласился врач и, извинившись перед своей спутницей, отправился вместе с железнодорожником внутрь вагона.
Милютина, не пожелав оставаться на перроне одна, вернулась на своё место, напоследок удостоив Дмитрия и его внезапно появившегося «слугу» испытующим взглядом. Те, впрочем, не обратили на неё никакого внимания, занятые разговором друг с другом.
— Спасибо, Граф, — еле слышно прошептал Шматов и благодарно посмотрел на своего спасителя.
— Федя, это что за на хрен? — поинтересовался в ответ совершенно не расположенный к сантиментам Будищев.
— Не мог я иначе, — тяжко вздохнул бывший ефрейтор. — Мы с тобой всю войну прошли, а теперь что же?
— Началось в колхозе утро! Блин, ты каким местом думал, когда такое отмочил? Ну, ладно, загорелось у тебя в одном месте, так зачем же тайком в багажный вагон лезть?!! Купи билет, да и езжай, куда душа просит…
— Анна не пустила бы.
— Я офигеваю, дорогая редакция! — чуть не сплюнул от переполнявших его чувств Дмитрий, но потом смягчился и сочувственно спросил: — Замерз?
— Маненько.
— Жрать хочешь?
— Ага.
Услышав его ответ, Будищев покачал головой, затем, обернувшись к продолжавшему маячить рядом железнодорожнику, коротко бросил:
— Найдёте нас в трактире! — и спокойно отправился к зданию вокзала.
Говорят, за границей уже появились особые вагоны-рестораны, в которых пассажиры могут утолить голод, не опасаясь отстать от своего поезда. Однако до России это весьма полезное нововведение ещё не дошло, а потому путешественники вынуждены были питаться в станционных буфетах и тому подобных заведениях, в одно из которых и привел своего товарища Дмитрий.
— Это что? — осторожно спросил Шматов, завидя ряд столиков, накрытых белоснежными скатертями.
— Садись, давай, — велел ему Будищев и устроился рядом.
— Чего изволите? — спросил половой, подозрительно косясь на помятый пиджак Фёдора.
— Для начала рюмку водки и селедочки, — нимало не смущаясь, начал заказывать Дмитрий.
— Может сёмги.
— Свежая?
— Обижаете!
— Тогда лучше сёмги.
— Сей секунд…
— Не торопись, любезный. На горячее солянку и котлету на косточке, да, пожалуй, ещё пяток блинов с икрой.
— Как прикажете-с, — подобострастно отвечал разбитной ярославец и вопросительно посмотрел в сторону Феди, — а вашему … э…
— Так это ему, — усмехнулся юнкер.
— А вам? — изумился половой.
— Мне чаю и покрепче. Чего вылупился? Дуй!
— Как прикажете-с! — испарился слуга, чтобы через полминуты появиться с подносом, на котором возвышалась хрустальная рюмка на тонкой ножке, а рядом с ней блюдо, сплошь покрытое тонкими ломтиками нежнейшей сёмги, переложенной ломтиками лимона.
— Согрейся, — кивнул товарищу на водку Дмитрий.
— А ты? — робко спросил тот.
— А я в холодном вагоне не ошивался столько времени. Жахни, давай, а то ещё заболеешь, чего доброго. Возись тогда с тобой!
— Хороша! — выдохнул Фёдор, опрокинув в себя содержимое рюмки.
— Закусывай.
— Ага, — послушно отозвался Шматов и потянулся к красной рыбке.
Тем временем, подоспело горячее и, оголодавший за время вынужденного поста парень, безуспешно стараясь выглядеть степенно, принялся работать ложкой. Затем пришла очередь котлеты, за нею блинов, причем, Федя всякий раз пытался разделить очередное блюдо с товарищем, но получив твердый отказ, вздыхал и принимался за дело. Наконец, с едой было покончено и Будищев расплатился с официантом, щедро наделив того чаевыми. [65]
— Это же, какие деньжищи! — потрясенно прошептал Шматов.
— Не переживай, — скупо усмехнулся Дмитрий. — Уж поверь, ты мне всё до последней копейки отработаешь!
Тут их общение прервали убедившиеся в сохранности груза железнодорожники.
— Все в порядке, господин юнкер, — почтительно доложил старший из них. — Поскольку у пассажиров претензий нет, мы не станем заявлять на вашего слугу в полицию.
— Благодарю.
— Однако осмелюсь заметить, что его небезопасно оставлять без присмотра.
— Вы, правы. Я немедленно куплю ему билет на этот поезд. Надеюсь, места ещё есть?
— Третий класс переполнен, — покачал головой проводник, — да и во втором не протолкнуться.
— Ничего страшного, — остался невозмутимым Будищев. — Пойдемте к кассам, а там что-нибудь придумаем.
— Я вас провожу!
— Буду благодарен.
Как оказалось, железнодорожник не ошибся. Вагоны третьего класса, предназначенные для разночинного люда, были забиты под завязку. Второй, в котором путешествовала публика рангом повыше, так же был занят. Единственные свободные места оказались в первом классе, для которого Шматов, прямо скажем, рылом не вышел, не говоря уж о стоимости билета. Но Дмитрий совершенно невозмутимо оплатил его полную цену, как если бы Фёдор ехал в нём из самого Питера, после чего они поспешили занять свои места. И как оказалось вовремя. Начальник станции зазвонил в свой колокол, машинист дал гудок и пыхтящий как живое существо паровоз медленно стронул с места состав.
Как водится, некоторые пассажиры, увлекшиеся в соответствующих заведениях чаем, пивом или ещё кое-чем покрепче, лишь после гудка осознали, в чем дело и бросились вслед за понемногу набиравшим скорость составом. В числе последних были и два офицера, едущих в одном с ними вагоне: капитан генерального штаба Недоманский и поручик артиллерии Станкевич. Первый из них, как и Щербак направлялся в Красноводск, а второй к месту службы в Москву. Большую часть дороги эти два доблестных мужа развлекали себя игрой в карты, а на станции, очевидно, скрепили дружбу некоторым количеством горячительных напитков.
И вот теперь они со всех ног припустили вслед за своим вагоном. Бежать им было не слишком удобно, поскольку приходилось придерживать свои сабли, но, тем не менее, они не посрамили славы защитников отечества и, хоть не без помощи Будищева и его друга, забрались на подножку.