Ритон смиренно принимал любое отношение к себе, помня о своем положении в обществе, никогда, даже на секунду, не задумывался о побеге или возможной жизни в других государствах. Поговаривали, что мужчин- дроу унижали везде, слишком хорошо были известны нравы этой страны, а потому и бежать смысла никто не видел. Но жить здесь и подчиняться местным законам, терпеть брезгливость и постоянно чувствовать стыд наполовину с возбуждением с каждым днем становилось все сложнее. Если бы не появившаяся в его жизни Лина, не ее необычное отношение к нему, Ритон и не подумал бы ничего менять. Но теперь… Теперь он все чаще ловил себя на мысли о побеге. Куда угодно, хоть в земли перед Гранью, в которых, по преданиям, не выживало дольше суток ни одно живое существо, но бежать. Пусть его поймают, подвергнут любой пытке, даже смерти, но он хотя бы будет знать, что пытался хоть что-то изменить.
День рождения сиятельнейшей Анираны собирались отмечать так, чтобы показать всем правителям других государств, что дроу ничуть не хуже остальных рас. Показушность и желание выделиться Лину смешили, но она благоразумно держала свое мнение при себе и тщательно убирала замок, стараясь поменьше попадаться на глаза Ирте. Та почему-то начала выделять новенькую служанку и все чаще оказывала ей благоволение. Лине подобное отношение было не нужно: это грозило завистью со стороны других слуг. Да и благоволение в понимании Ирты означало возможность лишний раз появиться в покоях Анираны. А там Лина с вероятностью практически сто процентов могла столкнуться с Ритоном, в очередной раз унижаемым всеми, кому не лень. Парня она жалела, прониклась к нему симпатией и не хотела в очередной раз становиться свидетельницей насилия над ним. Несколько раз Лина случайно ловила его взгляд в подобные моменты и там всегда видела отчаяние, безысходность и боль.
«Вот еще привязанности здесь мне не хватало для полного счастья, — ворчала про себя каждый раз Лина, отдраивая каменный пол, — завтра- послезавтра проснусь дома, на Земле, и что дальше? Все равно тосковать буду, пусть и недолго. Кому этот негатив нужен?»
Но разум твердил одно, а сердце отвечало другим. И Лина чувствовала, что ей каждый раз становится все трудней общаться с Ритоном холодно и отстраненно.
— Праздновать будем неделю, — сообщила Лине одна из служанок, высокая плотная Олха, мечтательно закатив глаза, — уж отдохнем, так отдохнем. Госпожа на праздники любого из мужей служанкам отдает. Я хочу первого попробовать. В прошлый раз он мне не достался, а говорят, в постели он ого-го.
Лина с трудом сдержала брезгливое отношение. Нет, не по отношению к мужу Анираны, а по отношению к Олхе, рассуждавшей о мужчинах, словно о щенках или помаде. Она, женщина, по праву рождения стоявшая выше по социальной лестнице, захотела попробовать. Чувства мужчины, пусть и первого мужа, аристократа, в расчет не принимались. Он обязан был удовлетворить похоть женщины. Иначе для чего еще он рожден? А не сможет сам — поможет вовремя уколотый старнор. И тогда, сразу после укола, мужчине будет все равно, кого и как ублажать.
Все эти мысли вызывали в Лине отвращение. Но приходилось держать на лице вежливую маску, иногда подыгрывая охами-вздохами.
Уже за двое суток до праздника все трое мужей старались как можно реже показываться в коридорах. Но если первому и второму супругам можно было при необходимости отсидеться в опочивальне Анираны, то Ритон, спавший в комнате для слуг мужчин, частенько попадался на глаза Лине подавленным и измученным. Женщины, что служанки, что фрейлины, до этого времени хоть как-то соблюдавшие условности, теперь как с цепи сорвались.
Трижды Лина видела издалека Ритона прижатым к стенке одной из дам его жены. Каждый раз фрейлины, никого не стесняясь, прямо в коридоре, развлекались, как желали. Обычно Ритон стоял с приспущенными штанами, стонал от возбуждения и вилял бедрами, как последняя шлюха, в то время как женские пальчики то мяли, то поглаживали его член и яйца, не забывая время от времени проводить по возбужденной плоти острыми ногтями.
Ритон сходил с ума от возбуждения. По лицу текли слезы вперемешку с потом. Член стоял колом, яйца казались намного больше, чем обычно. Женские ногти, аккуратно подпиленные, острые, «прогуливались» по выпуклым венам, головке и стволу, то и дело царапали яйца. Ритон дрожал, практически не понимая, что с ним происходит. Животное желание застилало разум. Сейчас не осталось ничего в сознании, кроме животного желания, раздиравшего тело.
— Ты хочешь меня, ранси? — словно сквозь вату услышал Ритон стандартную фразу.
— Д-да, г-гос-с-п-по-ж-жа… — заикаясь, рвано выдохнул он. Хочет, желает, жаждет. Гибнет от дикого желания.
Тихий смешок, раздавшийся на краю сознания, отозвался пупырышками в паху и гениталиях. Тело Ритона пронзила вдруг жуткая боль, отрезвляя и приводя в себя. Он дернулся, ударившись головой о стену, закричал, не сумев удержаться: женская ладонь сжала яйца, особо не рассчитывая силу.
— Я накажу тебя, ранси, — недовольно сообщила мучительница, разжимая ладонь. — Ты не должен был меня пугать.
Ритон вздрогнул от этого обещания. Дамы его жены отличались особой изощренностью в выборе наказаний.
— Подойди, — между тем обратилась мучительница к кому-то третьему. — Как тебя зовут?
— Лина, госпожа, — услышал Ритон знакомый голос и почувствовал, как вспыхивают от стыда щеки. Нет, только не она! Боги, пожалуйста!
— Идем со мной, Лина, поможешь. Одевайся, ранси. Ты заслужил свое наказание.
Он повиновался: натянул штаны и покорно пошел позади двух женщин, целенаправленно шедших на задний двор. Не зная, что за наказание ему предстоит, Ритон прокручивал в голове сотни возможностей. И от каждой ему становилось плохо просто потому, что во время наказания рядом с ним должна была находиться Лина.
Высокородные господа обязаны были называть прислугу женского пола исключительно по имени. Лина уже уяснила себе это правило и без колебания назвалась, подойдя к недовольной прерванными играми фрейлине. Ритон стоял рядом, чуть ли не пурпурный от унижения, с членом наперевес и переполненными спермой яйцами.
Сердце предательски сжалось. Участвовать в наказании Лине не хотелось. Но отказать фрейлине без серьезной причине было нельзя, а потому женщины направились на задний двор.
Лина шла и слышала в шагах Ритона обреченность. Он не ждал от судьбы ничего хорошего, заранее смирился со всем, что с ним хотели сделать, и даже не думал сопротивляться. Он был сломлен, как и все остальные мужчины-дроу.
На заднем дворе остановились возле столбов для порки. Фрейлина велела своей жертве полностью раздеться, отловила пробегавших мимо слуг мужского пола и двоим приказала привязать Ритона к этим столбам, третьего же отправила за палачом.
Холодный ветер недовольно завывал в крыше и щелях замка, свинцовые тучи давили на психику. Вот-вот должен был пойти дождь. Лина сидела рядом с фрейлиной на табуретах, старалась поменьше ежиться от непогоды и наблюдала за приготовлениями к порке.
Она с трудом сдерживала чувства. Очень хотелось подставить под удары саму фрейлину, уверенную в своей полной безнаказанности. До ужаса было жаль несчастного Ритона, висевшего голым на холодном ветру. Если бы здесь находилось больше народа, Лина отвернулась бы, не стала смотреть на мучения мужчины. Но фрейлина сидела рядом и зорко наблюдала за всем и всеми.
Пришедший во двор палач, высокий, мускулистый мужчина-дроу, одетый в черные штаны и широкую рубаху такого же цвета, оглядел профессиональным взглядом жертву, хмыкнул и взялся за плеть. Послышался мерзкий звук. Ритон закричал. Лина подавила желание закрыть глаза и не видеть этого ужаса.
Плеть разрывала кожу, оставляя на ней полосы и рваные раны. Палач знал свое дело и имел давние счеты к Ритону, а потому с каждым ударом Ритон кричал все сильней и уже не замечал текущих по лицу слез. Спина, ягодицы, живот, внутренняя поверхность бедер — все было исполосовано плетью. Гениталии пока оставались целыми. Но это пока. Ритон не питал надежд насчет дальнейших действий палача и чувствовал, что следующие несколько часов ему придется провести в комнате у медика, лечась перед празднованием дня рождения сиятельнейшей Анираны.
Еще один взмах — и плеть задела напряженный член. Ритон закричал от дикой боли, сажая голос. Второй удар — досталось яйцам. Третий — Ритон потерял сознание.
Пришел он в себя от резкого неприятного запаха и сразу же открыл глаза. Комната оказалась знакомой: именно здесь работала медик, раз в неделю коловшая всем мужчинам замка старнор.
— Живой, — безразлично заметила та самая медик, убирая от лица Ритона пузырек с непонятной гадостью.
Ответа от него не ждали, да и не оставалось у него сил отвечать: тело болело везде и всюду. От соприкосновения с лавкой, на которой он лежал, мучительно ныла содранная кожа на спине, бедра и гениталии, по его ощущениям, превратились в один ком из мяса и крови, руки и ноги не двигались. Ритон слабо представлял себе, как сможет добраться до общей комнаты для мужчин-слуг: появляться в таком виде в спальне супруги ему было запрещено.
— Мажь, — медик небрежно опустила ему на живот полупустой тюбик, — везде, где достанешь. И выматывайся отсюда.
Он повиновался: негнущимися пальцами открутил пробку, преодолевая боль, начал наносить на тело густую тягучую мазь без запаха.
Ритон подозревал, что если бы не приближавшийся день рождения сиятельнейшей Анираны, его никто не стал бы лечить. А так, за оставшееся время он должен был снова появиться в строю, в любом виде, чтобы дамы его жены смогли в полной мере насладиться его телом и умениями.
Живот, ноги, руки… С некоторой опаской Ритон коснулся члена и яиц и подавил рвавшийся из груди вздох облегчения: он пока еще не кастрат, что ж, хоть одна хорошая новость за этот день.
Мазь довольно быстро сняла боль и жжение, и уже через несколько минут Ритон, подволакивая правую ногу, вышел в коридор. Голый. Одежду ему не вернули.
Из-за сырого стылого воздуха полутемного коридора тело практически сразу покрылось пупырышками. Ритон шагал по коридору, подавлял желание прикрыть ладонями член и яйца и отчаянно молился всем известным богам, чтобы даровали ему возможность добраться до общей комнаты слуг без встреч с кем-либо. Боги, как обычно, его не услышали.
Лина появилась из-за поворота внезапно. Ритон испугался не столько ее возникновения, сколько своего очередного унижения перед ней.
— Почему без одежды? — ее внимательный взгляд заставил щеки заалеть от стыда.
— Палач забрал, госпожа. Отдаст распорядителю, а тот — мне, — пояснил Ритон, стыдясь и своего вида, и разговора.
В ответ — кивок.
— Идем со мной.
Лина шла впереди, не оглядываясь, и он был благодарен ей за это: с каждой новой встречей он все больше стыдился и своего положения, и постоянного рабского состояния. И давил, безуспешно давил вспыхнувшее по отношению к непонятной служанке, самого его пугавшее новое, ранее неизведанное чувство.
Глава 6
Проводив фрейлину Анираны до ее покоев, Лина направилась в местный лазарет. Насколько она смогла понять, двое слуг-дроу потащили Ритона именно туда. Сам он вышел от врача примерно через полчаса- сорок минут после наказания, и у Лины при виде него в душе всколыхнулась жалость: выглядел Ритон отвратительно: даже в тусклом свете коридора можно было заметить покрытое рубцами и запекшейся кровью тело, сильную хромоту, общее подавленное состояние.
Очередное унижение, заставлявшее идти по коридору после порки голым, похоже, подкосило его больше, чем само наказание. Лине казалось, будто он сжался в комок, пытаясь защититься от повсеместных мучителей. Она неторопливо шла впереди, чтобы не смущать его еще сильней, слышала позади его шаркающую походку и сжимала кулаки в бессильной злобе. Нашли крайнего, козла отпущения для целого замка. Нет, конечно, существовали и мужчины слуги, но Ритон, на взгляд Лины, находился ниже их по социальной лестнице хотя бы потому, что его, якобы мужа владычицы дроу, разрешалось унижать всем, кому не лень. «Отдаст распорядитель, а тот — мне», — вертелась в голове Лины фраза, сказанная Ритоном насчет одежды, и в душу закрадывалось сомнение, что вряд ли тот самый распорядитель вернет одежду просто так. Наверняка унизит еще сильней, заставит выпрашивать собственные вещи. Хотя, насколько Лина успела понять, ничего личного у мужчин-дроу, даже очень знатных, тут не существовало.
Наконец-то впереди показалась знакомая дверь. Лина зашла в собственную спальню, кинула через плечо:
— Иди вымойся, потом накинешь на себя халат, на крючке на стене висит.
Дождавшись, пока дверь за Ритоном закроется, Лина устало прислонилась лбом к оконному стеклу. «Не дом, а притон, — с горечью подумала она, — выйди в любой момент — точно увидишь, как кто-то кого-то трахает».
Вернулся Ритон минут через десять. За это время Лина успела принести с кухни свою обеденную порцию и взять себя в руки и постаралась смотреть отстраненно, чтобы не показывать ему обуревавших ее чувств.
Халат, как и следовало ожидать, оказался Ритону мал: доходил только до середины бедра. Выпиравший из-под него член все равно можно было различить, но хотя бы не увидеть.
— Ешь, — кивнула Лина на стол: каша, похожая на земную овсянку, ржаной хлеб, компот. Не особо много, зато голод утолит.
Ритон жевал, не чувствуя вкуса. Лина снова помогла ему, накормила, позволила вымыться и хоть ненадолго скрыть наготу. Он снова ощущал себя ее должником. А еще, он боялся признаться самому себе, но его тянуло к этой женщине. Он не просто хотел с ней физической близости, нет, его желания простирались гораздо дальше: он чувствовал себя идиотом, когда думал о возможности стать ее единственным мужчиной. Каждый раз он отрезвлял себя намеренным воспоминанием об очередном издевательстве, которому она была свидетельницей, напоминал себе, что такие как она никогда не посмотрят в его сторону, но… Вот сейчас, когда Лина находилась всего 8 нескольких шагах от него, и в комнате больше никого не было, Ритон с трудом держал себя в руках и прикладывал усилия, чтобы не подойти к ней, не попытаться обнять или как-то по- другому показать свои зарождавшиеся чувства.
Одежду у распорядителя пришлось вымаливать привычным минетом. Язык и губы совершали знакомые движения, а мозг травил душу мыслями о Лине. Сперма полилась в горло, Ритон проглотил ее до капли, послушно вычистил языком гениталии и, уже одевшись, отправился в общую комнату для мужчин-дроу. С момента появления Лины в его жизни он старался как можно реже заходить в помещение для слуг разных полов, чтобы случайно не наткнуться на нее. А значит, из всех комнат он мог бывать только здесь, в полутемной плохо отапливаемой комнате, с полным отсутствием удобств. Тело, несмотря на мазь, все еще болело, поэтому Ритон не стал садиться ни на один из трех старых диванов, а прислонился спиной к стене рядом. Народ в помещении живо обсуждал вполголоса провинившихся дроу, уже лишенных своих гениталий и отправленный на самую черную работу. Были бы он от рождения посимпатичней, возможно, их подарили бы кому-нибудь из находившихся при дворе послов в качестве живой игрушки для жены или взрослой дочери. Но так как красотой они не блистали, все, что им, «горти», бесполым, оставалось, — это чистить грязь на конюшнях и убирать нечистоты. В замок их уже не пустят. Для таких, как они, существовала отдельная пристройка вне его стен. И там, по слухам, жило на тот момент не меньше десятка горти.
Ритон слушал молча, не встревая. Раньше он, возможно, испугался бы подобного наказания, так как искренне считал, что оно — самое худшее, что может случиться с любым дроу, пусть и с полностью растоптанной гордостью. Но теперь, когда появилась постоянная возможность быть замеченным Линой в очередной унизительной ситуации… Уж лучше на конюшню, туда, где никто, кроме таких, как он, его не увидит.
Лина закончила работу поздно и с трудом добралась до своей спальни. Сил не оставалось ни на переодевание, ни на водные процедуры. Послезавтра должен был состояться торжественный прием в честь дня рождения Анираны, а значит, у всех слуг не оставалось ни секунды отдыха. Женский персонал, конечно, получил послабления: три перерыва по двадцать минут с чашкой горячего бодрящего напитка в руках. А вот мужчины ни разу не заглянули в комнату для слуг. О Ритоне Лина старалась не думать. И тем не менее он то и дело появлялся в ее мыслях. Ей казалось, что им пришла пора поговорить начистоту, но начать разговор Лина элементарно боялась. Что она ему скажет? «Привет, я из другого мира, мне тебя жаль, а может, ты мне нравишься, я еще не поняла»? Ей казалось, что, несмотря на все перенесенные жизненные тяготы, в нем еще теплилась гордость. Если это так, то такие слова могли его сильно ранить. Если же Лина ошибалась и все чувства в нем давно «замерзли», то и выслушает он ее с равнодушием. И хорошо, если просто промолчит. А ведь и проговориться может где-нибудь ненароком. Как тут относятся к попаданцам, Лина не знала и особо не хотела выяснять на своей шкуре. В общем, но просто-напросто боялась начинать разговор.