Когда я возвращаюсь домой, мама и мисс Уайт уже там. Мама уверяет меня, что всё хорошо, но я бросаю мрачный взгляд на мисс Уайт.
— Ой, да не будь такой угрюмой! — говорит мама. — Посмотри, что мне дал доктор Симпа.
Мама указывает в сторону офиса мисс Уайт. Я смущенно гляжу на неё, а из офиса кто-то выходит.
Не кто-то.
Что-то.
— Нет, — вздыхаю я.
— Новый андроид-медсестра! — мама сияет. Её прежний сломался несколько месяцев назад, я делала всё, чтобы отложить приобретение нового. Во время Войны Раскола андроиды сыграли важную роль в подавлении восстания и остановке насилия.
Теперь списанные андроиды дёшевы, и у всех есть хотя бы один. У нас есть андроид-уборщик и несколько работает в спа, но андроид-сиделка будет рядом с мамой круглые сутки, и я не смогу с ним не столкнуться.
Этот стоит за мамой. На нём обычная одежда, и единственная примета того, что он андроид, бирка на его груди: Эксплуатационные роботослужбы, программа Е-помощник.
— Буду звать её Рози, — гордо сказала мама.
— Он не нуждается в имени, — говорю я, хотя спорить бессмысленно. Мама всегда даёт имена андроидам, будто они люди.
Может поэтому я их не люблю. Они носят человеческую одежду на человеческой коже — не буквально — это лишь смесь высококачественной структурированной резины и силикона, и они вполне ухоженные.
Со спины все андроиды как люди. Они и говорят как люди, если игнорировать тот факт, что они никогда не скажут ничего стоящего: только выдают запрограммированные фразы и ответы. И действительно, когда ты смотришь в лицо андроиду, понимаешь, чего-то… не хватает.
Каждая разработка направлена на конструирование лица андроида как можно более идентичным человеческому. Но чем больше они пытаются увеличить сходство андроида с человеком, тем больше меня раздражают мелочи, напоминающие, что они не люди. Глаза — линзы. Мимика, за которую отвечает программа, а не собственная воля. Излишне ровная улыбка, скрывающая фарфоровые зубы.
Чем больше они очеловечивают андроида, тем больше напоминают мне о смерти.
Я видела смерть лишь однажды. Но на похоронах, когда я вглядывалась в отца, помню, как подумала, что хотя тело и похоже на папу, это не он, он ненастоящий. Нечто в гробу приняло его облик, но не заполучило жизнь.
Вот, что мне напоминают андроиды. Нечто с лицом, и с пустотой за ним.
— Я собиралась приказать Рози дать твоей маме грёз, — говорит мисс Уайт. — я уже запрограммировала её на использование аппарата.
Я жду маминого протеста — грёзы дорогие, а у нас такое новое предприятие, что она всегда настаивала, мы не можем позволить себе это — но мама только вздохнула.
— Отлично, — говорит она.
Моё сердце замирает. Должно быть, новости от доктора отвратительные.
Мисс Уайт поднимается, но я подлетаю к маме.
— Я сама — быстро говорю я.
Не хочу быть заменённой роботом.
Мисс Уайт идёт с нами до лифта, но когда мама заходит внутрь, берёт меня за локоть и придерживает.
— Что? — спрашиваю я.
Мисс Уайт наклоняется.
— Происходит полная ремиссия наноботов, — говорит она. — Они отключаются один за другим. И доктор Симпа подтвердил — твоей маме нельзя их больше принимать. У неё максимальное число, даже превышено.
Увидев моё лицо, она толкает меня в лифт.
— За это не волнуйся, — говорит она. — Мы что-нибудь придумаем.
Мама болтает, пока мы опускаемся, и я понимаю, почему у неё последнее время столь наигранная бодрость.
Она знает, что-то не так.
И старается уберечь меня от этого, чтобы я думала, что всё не так уж плохо. Я быстро прикрываю глаза, оцениваю свои силы. Когда я открываю их, на моём лице широкая улыбка. Если она хочет, чтобы я делала вид, что всё хорошо, я буду. Ради неё, я буду притворяться.
Глава 7
Мама глубоко дышит, когда мы доходим до палаты грёз, и она устраивается на плюшевых подушках стула. Она проводит пальцами по подлокотнику, отслеживая рисунок на ткани.
Я опускаю колпак над ее головой — большой, полукруглый шлем, который будет излучать звуковые вспышки, которые она не почувствует и не услышит, но это вызовет воспоминания в ее голове. Мама вздрагивает, когда я прижимаю прохладные электроды к ее лбу.
Прежде чем сделать что-то еще, я подключаю мамин наруч к креслу грёз, проверка ее состояние здоровья. Мне приходится подавить вздох удивления — я никогда не видела ее показатели такими плохими. Опасно низкое кровяное давление и учащенное сердцебиение, низкое содержание кислорода, авитаминоз, постоянный диализ насосов… как она скрывала, как она скрывала от меня так долго, что всё настолько плохо?
— Элла? — Спрашивает мама, когда замечает, что я замерла, мои глаза прикованы к ее показателям.
На моём лице появляется тень улыбки.
— Готова? — спрашиваю я.
Мама кивает, и я возвращаю свое внимание к нейростимулятору и настраиваю диски, установив низкий, постоянный уровень электрического тока в ее мозгу. Мгновенно мама погружается в сон.
Я использую этот момент, чтобы посмотреть на маму, и пытаюсь запечатлеть ее образ в памяти. Этот образ. Линии на ее лице разгладились, и легкая улыбка подернула уголки ее рта. Она выглядит теперь умиротворенной. Как будто она даже вообще не болела.
Мои пальцы скользят по элементам управления в комнате. Каждая вещь, от автоматически тускнеющего света до самого кресла грёз, было разработано мамой. Люди предполагали, что грёзы возможны, но именно мама была той, кто создал систему. Это мама та, кто изменил вместе с ними мир.
Грёзы — это состояние контролируемого вызова ясной памяти. Находясь в кресле грёз, вы переживаете воспоминания — лучшие воспоминания о времени, когда вы были самыми счастливыми — будто это снова происходит с вами.
Теоретически грёзы просты — доза специально разработанного лекарства в сочетании с постоянным током, поступающим в мозг, образуют яркие видения, основанные на произошедших ранее воспоминаниях.
Грёзы позволяют вам погрузиться в собственный разум. Мисс Уайт работает на правительство, поэтому она может финансировать мамины исследования, а она проводит эксперименты с учёными и исследователями, используя грёзы, чтобы полностью сконцентрироваться на формуле или проблеме, которую им нужно решить.
Это почти всегда срабатывает: Грёзы открывают ваш разум таким образом, что всё внутри сосредотачивается лишь на определённой мысли.
Но мама изобрела грёзы не для науки. Она создала их для себя, по одной причине.
В грёзах, она снова может увидеть папу. До того, как ей стало плохо.
Я выскальзываю из палаты грёз, следя за показателями здоровья мамы. Я знаю по опыту, что мама будет грезить о папе, переживая день с ним. Это будет казаться реальным для нее, таким же реальным, как жизнь, и когда она проснется, возможно, она сможет удержать тот мир и счастье на некоторое время.
Когда я смотрю на мамины показатели здоровья, я вижу все улучшения — ее напряжение, кровяное давление, сердцебиение, все они улучшаются с каждой секундой. Нет никакой науки в том, что счастливые люди более здоровые. Это не постоянно средство, но, по крайней мере, эффект обычно длится пару дней.
Красные вспышки по всей панели управления. Я наклоняюсь, осматривая ее. Ее сканирование мозга высвечивает диаграмму — ее грёзы не работают — и в то время, как я снова смотрю на показатели здоровья мамы, каждый из них возваращается в прежнее состояние.
Я возвращаюсь назад в палату грез как раз, когда мама открывает глаза часто моргая. Я не могу рассказать ей того, как грёзы исчезают, вначале мама чувствует страх и панику, но в любом случае, сначала ее глаза расширяются, а затем внезапно сужаются. Ее руки и ноги дергаются, как будто она напряженно пыталась встать.
— Что произошло? — спрашивает она, глядя на меня. Её глаза пусты — доза грёз всё ещё в её организме. Вот только это не действует.
— Мне не удалось погрузить тебя в грёзы, — говорю я. — Мне жаль, мам, я думала, что сделала всё правильно… — Я наклоняюсь, осматривая кресло, электроды.
Мама кладёт руку на моё плечо.
— Элла, — говорит она.
Я игнорирую её, пытаясь понять, что именно пошло не так.
— Элла, — в этот раз голос мамы жёстче.
Я замираю.
— Ты знаешь, почему не сработало.
Я мотаю головой:
— Это не то.
Мама вздыхает, пододвигаясь на кресле. — Я думала об этом раньше. Заболевание Хэбба воздействует на синапсы моего мозга. Моё тело недостаточно сильно для грёз.
Количество боли в её глазах, когда она говорит это, убивает меня. Грёзы были последним, что доставляло ей частичку покоя. Она не могла забыть о её болезни, лишь только в грёзах.
Проклятая болезнь отняла так много. Ни только её здоровье, но и возможность быть счастливой. Ей нравилось гулять; теперь она никогда этого не делает. Она бегала. Она пела.
Но заболевание Гэбба медленно, безвозвратно отнимало у неё всё.
А теперь оно лишило её и грёз, единственного способа ускользнуть.
— Должно получится; позволь мне попробовать ещё раз.
— Элла, — спокойно говорит мама. — Это безнадёжно.
— Просто будь здесь, Не отключайся. — Я колеблюсь. — На самом деле, вот. — Я даю ей очередную порцию лекарственных грёз — это не навредит ей, лишь усыпит.
Она вновь засыпает к тому времени, как я быстро возвращаюсь в комнату управления, ходя по комнате взад и вперёд. Должно же быть что-то, что я могу сделать. Мама больна — действительна больна на этот раз, возможно настолько больна, что…
Я нарочно обрываю себя на мысли, не закончив её.
Но ей больно. Она скрывала это, но показатели её здоровья не врут. Ей больно, она регулярно испытывает боль, но это — эти грёзы смягчат боль. Лишь на короткое время. Но этого было бы достаточно.
Мой разум кружится в бессчётном количестве мыслей. Мама больше не может принимать наноботы. Мама не может погружаться в грёзы. Я ничего не могу сделать.
Я хожу туда и обратно перед панелью управления, размышляя, думая. Должно быть что-то, чем я могу помочь. Я просто не могу ничего не делать. Я должна…
Я замираю.
Мама больше не может принимать наноботы. Но я могу. Мне ещё далеко до моего лимита.
С обратной стороны панели управления есть ещё одна дверь, вторая палата грёз, которая соединена с маминой. Мама предполагала, что кто-то может войти в грёзы другого, если подсоединить кресла друг к другу.
Она проводила опыты, но это никогда не срабатывало — пока она не усовершенствовала наноботы, которые были разработаны, чтобы помочь наблюдателю внедрится в разум другого человека.
В конечном счёте, она решила, что риск предоставить кому-то дополнительные наноботы был слишком велик, и она закрыла комнату.
Но если это сработает….
Я могла войти в марины грёзы. Я могла улучшить их, сделать сильнее, помочь ей остаться в воспоминаниях, помочь ей вспомнить жизнь, до болезни.
Я в последний раз проверяю мамины показатели — дополнительная доза грёз помогла, и её разум теперь выстраивает её воспоминания, но я могу поклясться, что они в лучшем случае слабые. Она в любую секунду может снова очнуться.
Сейчас или никогда.
Глава 8
Мои руки трясутся, когда я подхожу ко второму креслу грёз. Оно далеко не так красиво, как то, что мама использует для клиентов — зачем утруднять себя, покрывая его подушками и бархатом, когда им никто не пользуется?
Небольшое углубление в стене содержит то, что я искала: дополнительные нанороботы, необходимые для того, чтобы кто-то использовал стул. Я поднимаю ампулу. Внутри она выглядит пустой, все за исключением серебряных блесток на самом дне. Когда я встряхиваю ампулу, серебро движется как жидкость.
Там миллионы микроскопическийх нанороботов в этой ампуле.
Я делаю глубокий вдох.
Я знаю это опасно. Я понятия не имею, каково мое количество нанороботов, но я знаю, что я не должна дать им заполнить свое тело.
Но мама разработала этих. И если, используя их, я могу ей помочь…
Я прохожу через комнату к креслу, и помещаю ампулу с нанороботами вместе с ядовито-зеленым наркотиком грез. Одна доза передаст мне лекарство и ботов, направляемые как облако газа к моим глазам, когда активируется звуковой шлем.
Мое тело хочет развернуться и убежать.
Вместо этого, я сажусь в кресло. Оно длинное, с откидывающейся назад спинкой, больше рассчитанное на то, чтобы в нём лежали, нежели сидели. Я скольжу левой рукой по приподнятой перекладине, соединяющей мой наруч с устройством. Я прижимаю электроды к коже и опускаю звуковой шлем.
Начать совместные грёзы? Спрашивает меня устройство предостерегающими жёлтыми буквами.
Я плотно закрывают глаза, вздрагивая, хотя ничего ещё не произошло. Я думаю о микроскопических ботах, ползущих по моим глазам, под них, в мой мозг, погружаясь в серые морщины.
— Всё получится, — говорю я себе, пытаясь убедить себя в том, что желанная мысль была правдой.
Я жму на кнопку.
Кресло грёз гудя приходит в действие. На мгновение мне удаётся увидеть блеск наноботов, смешанных с дымчато-зелёным наркотиком, а затем я моргаю, а после… Моё тело содрогается от боли.
Мои колени вздёргиваются к груди в то время, как мои мышцы сжимаются, охваченные спазмом. Моё тело словно сжато тисками. Боль пронзает меня, разрывая мышцы. Я сдавливаю подступающую желчь, затем ловлю ртом воздух, и ясно ощущаю тяжёлый стук сердца, бьющегося рикошетом в моей груди.
А затем — ничего.
Совсем ничего. Я не слышу биение моего сердца. Не могу расслышать тепло жизни, наполняющей меня.
Я мертва.
Глава 9
Я слышу музыку. Мне почти удаётся узнать мелодию, что-то нежное, играющееся на гитаре, но затем мир вокруг оживает. Тонкий луч света вспыхивает вдали, а вместе со светом и всё остальное: запахи, тепло, чувство воздуха на моей коже.
Я вижу дом вдалеке.
Я знаю этот дом.
Мы жили в нём, когда я была ребёнком, до прихода всего плохого; узкое, двухэтажное здание в Рабате, дымном, усеянным известняком пригороде Новой Венеции.
Я делаю шаг по направлению к дому, и за один шаг я пересекаю километры. Дом перемещается с заднего фона и возникает справа от меня, так близко, что я могу коснуться его.
Пение.
Я медленно обхожу дом по краю. Каждая его деталь идеальна, начиная каменными стенами, заканчивая черепичной крышей с ядовито-зелёным кухонным окном. Усеянное померанцем дерево стоит у дверного проёма и покачивается от тёплого бриза.
Окно у кухонной раковины открыто. Я встаю на цыпочки, вглядываясь вовнутрь. Моя мама — моложе чем обычно — танцует по кухне, смеясь, измазанная в муке. А отец стоит позади неё, протягивая ей огромный букет жёлтых роз. Я слышу детский смех — мой смех, понимаю я, когда я была ребёнком — раскачиваясь взад и вперёд при звуках переговаривающихся родителей и жужжании электрического миксера; но мамины грёзы не рассчитаны на меня маленькую.
Они сосредоточены на отце.
Если мама посмотрит в окно над раковиной, то сможет увидеть меня теперешнюю — восемнадцатилетнюю с тёмно-русыми волосами, свисающими до подбородка, карими глазами с золотистыми вкраплениями, впившимися в неё взглядом. Однако, я не думаю, что мама сделает подобное. Её тело осознаёт, что это грёзы, а не реальность, но её подсознание позволяет ей окунуться в воспоминания. Я могу встать с ней нос к носу, и она меня не заметит. Её мозг хочет жить в грёзах и предпримет всё, чтобы не покидать их.
Против осознания того, что это иллюзия.
Смотря на отца и маму сейчас, я хочу, чтобы это было по-настоящему. Я бы всё отдала, чтобы дать маме жить такой жизнью.
Но это прошлое. Очень давнее, ещё до того, как болезнь начала съедать её изнутри. До того, как я выросла. До того, как мама разработала технологию, делающую грёзы в принципе возможными. До смерти отца, ставшей её причиной для изобретения механизма грёз, чтобы она могла жить с ним в своих мыслях.