— Альдермастон мудрый человек, — задумчиво проговорила Сюзенна. — Я слышала, некоторые даже боятся с ним заговорить. У него такой взгляд… он как будто проникает прямо в душу. Когда он со мной говорит, мне все время кажется, будто я в чем-то провинилась.
— Он вовсе так не думает, — сказала Майя, сжав руку Сюзенны. — Альдермастон — самый деликатный, самый искренний человек из всех, кого я знаю. Он не дрогнул, даже когда граф Форши изо всех сил его провоцировал. Даже голос не повысил! Кажется, альдермастон просто не умеет гневаться.
— Ой, жаркое остывает! — спохватилась Сюзенна и положила щетку.
Они сели вдвоем за один столик и отдали должное густому жаркому, заедая его теплым свежевыпеченным хлебом. Возня с поленницей не прошла даром, и Майя была голодна. Девушки ели молча, наслаждаясь прекрасной пищей и теплом, исходящим от очага. Майя смотрела, как быстро, буквально на глазах просыхали волосы Сюзенны, и думала о том, что Сюзенна красавица, однако истинный источник ее прелести — доброе сердце и умение сострадать другим. Как ее красота была непохожа на красоту Мейг!
— Расскажи мне о Мейг, — попросила Майя, отломив кусочек хлеба. — Она дочь шерифа Менденхолла, так ведь? Жена альдермастона познакомила нас в самый первый день, но больше, кажется, ничего мне о ней не рассказывала.
— Да, она дочь шерифа, — ответила Сюзенна. — И шериф не знает, что его дочь — тайнознатица.
— Правда?
— Чистая правда, — уверенно подтвердила Сюзенна. — Шерифы Менденхолла много веков были верны альдермастонам. Однако отец Мейг был назначен на этот пост уже после того, как король изгнал твою матушку. Шериф должен был исполнять роль ее, как бы это сказать, тюремщика и часто наведывался в аббатство, чтобы убедиться, что она не бежала и не сеет мятеж.
— Откуда ты знаешь, что Мейг ему ничего не сказала? — спросила Майя.
Сюзенна улыбнулась.
— Она этим часто хвасталась, — сказала она. — Ее готовят для жизни при дворе. Точнее, и ее, и меня. Потому-то нас и назначили товарками. О том, что мы умеем читать и гравировать, знают только наши матери. Они тоже были тайнознатицами.
Майя кивнула.
— Значит, у вас настоящая династия. Это хорошо. Но я боюсь, что она может все рассказать отцу лишь для того, чтобы насолить тебе.
Сюзенна покачала головой.
— Она не посмеет. В нашей стране дочь, которая умеет читать, должна быть казнена на месте. Мне говорили, что я должна буду хранить это в тайне даже от мужа.
— То есть от Додда? — хитренько спросила Майя.
Сюзенна покраснела до корней волос.
— Я… я еще не знаю, за кого я выйду, — и она опустила взгляд.
— Ты его любишь? — тихо спросила Майя.
— Я не могу сказать, — прошептала Сюзенна.
— Почему?
— Потому что родители… запретили…
Майя покачала головой.
— Я же не спрашиваю, что они тебе приказали делать. Я спрашиваю о том, что ты чувствуешь. А для того чтобы это понять, не требуется особого ума или воображения, Сюзенна. Ты его любишь.
Боль, исказившая лицо Сюзенны, подтвердила правоту этих слов. Когда девушка заговорила, голос ее дрожал от душевной муки:
— Я все равно не скажу этого вслух. Произнесенные слова обладают великой силой. Я никому, никогда не говорила о том, что я чувствую.
Майя потянулась и взяла Сюзенну за руку. На ум ей пришли слова, вычитанные недавно в какой-то книге: «Зачастую мы хотим одного, а в молитвах просим совсем другого, ибо не говорим правды даже самим себе».
— Не скажу, — твердо повторила Сюзенна.
— А я тебя и не уговариваю, — пожала плечами Майя.
— А ты выйдешь замуж? — спросила Сюзенна, словно горячую картошку перебросила. — Я знаю, что твой отец запретил тебе вступать в брак. Ты его послушаешься или нет?
Сюзенна была отомщена: на сей раз покраснела уже Майя.
— Я думаю, что меня ждет политический брак, — тихо ответила Майя, глядя в пол.
— Кажется, тебя еще в детстве прочили в жены наследнику короля Дагомеи, — не унималась Сюзенна. — Я помню разговоры о союзе между нашими странами. Наследник тогда был совсем еще дитя. Кажется, мы с ним родились в один год. Принц Гидеон, верно?
Финт Кольер, захотелось сказать Майе. Она вздохнула и отвернулась от стола.
— Да, мы с ним были обручены с детства.
— Ты с ним знакома? Я помню, что впоследствии твой отец расторг помолвку.
— Да, расторг. Это было давно, — проговорила Майя, и в душе у нее поднялась буря воспоминаний. Она вспомнила, как очнулась от транса и обнаружила, что стоит на коленях у деревянного алтаря и клянется быть верной женой королю Дагомеи. А ведь я по-прежнему королева Дагомеи, вдруг осознала она — и содрогнулась.
— Так вы знакомы? — снова спросила Сюзенна.
От необходимости отвечать Майю избавил настойчивый стук в дверь. Радуясь возможности избежать ненужных расспросов, она вскочила из-за стола и побежала открывать. В коридоре за дверью стояли альдермастон и его жена.
— Добрый вечер, — растерянно произнесла Майя, не успев согнать краску со щек.
— Мы хотим с вами поговорить. С обеими, — произнес альдермастон ровным голосом, который никак не вязался с суровым и мрачным выражением лица.
Майя сделала шаг назад, впуская гостей. Сюзенна встала из-за стола и, хотя в комнате было жарко, быстро накинула Майе на плечи шаль. Мысленным усилием Майя притушила пламя яр-камня. Стоять перед альдермастоном в ночной рубашке было неловко, но что она могла поделать?
Жена альдермастона закрыла дверь.
— Что-то случилось? — спросила Майя, чувствуя, как в душе рождается тревожное предчувствие.
— Буря принесла с собой злые вести, — произнес альдермастон голосом негромким и безмятежным. — Вести эти должны дойти до тебя как можно быстрее, Марсиана, и твоей товарке тоже следует их узнать. Садитесь.
Тревожное предчувствие не давало Майе покоя, однако она послушалась и села вместе с Сюзенной. Больше девушки не шутили и не пересмеивались — ими владел страх.
— Из Комороса пришел приказ, — продолжал альдермастон. — Королева, твоя матушка, будет похоронена здесь, в Муирвуде, в простой костнице и без подобающего обряда. За службой будет наблюдать шериф Менденхолла; больше никого не допустят, — в голосе его звучало сочувствие. — Кроме того, сегодня шериф заинтересовался личностью новой товарки Сюзенны и долго расспрашивал меня о тебе. Полагаю, что дождь и сырость помешали ему узнать тебя, и все же — будь осторожна. Шериф хитер и упрям. Он служит твоему отцу будто верный пес, поскольку надеется добиться его благосклонности.
Сердце грохотало у Майи в груди.
— Неужели мне нельзя будет пойти на похороны матушки?
Альдермастон отрицательно покачал головой.
— Дорогая моя, никто не должен знать, что ты здесь.
— Это еще не все, — произнесла жена альдермастона и перевела взгляд печальных глаз на Сюзенну. — Сегодня шериф получил письмо из Комороса. Один из братьев Додлея Прайса попытался бежать из башни Пент. Старший, Тобиас. Он хотел взглянуть на дитя, которое родила его жена. Но он не смог даже выйти из города и был схвачен и повешен на глазах у отца и братьев, — голос женщины зазвенел от гнева. — Шерифу приказано ежедневно следить за тем, не покинул ли Додлей Муирвуд. Кроме того, шериф обязан быть в курсе всех известий о грядущей казни остальных Прайсов. Если Додлей попытается бежать, на него следует открыть охоту и убить на месте.
Сюзенна побелела как полотно.
— О нет, — выдохнула она, и лицо ее исказилось от горя. Она зажала ладонью рот, чтобы не плакать.
Альдермастон повернулся к Майе. Лицо его было спокойно, как маска. Голос стал еще тише.
— Поступили также новости из Отландии. Король Дагомеи схвачен и находится в плену. Отландцы потребовали выкуп в сто пятьдесят тысяч марок. Говорят, что во всей казне Дагомеи такой суммы нет. Даже за отца нынешнего короля пайзенийцы в прошлом запросили меньше.
У Майи упало сердце. Сто пятьдесят тысяч марок. А ведь он попал в Несс из-за нее, Майи; это для нее был прислан королевский корабль. Она вспомнила его взгляд, его боль, вспомнила, как он молил ее быть честной с ним.
«Не предавай меня, Майя. Забудь обо всем, что я тебе наговорил. Об этом я должен был сказать прежде всего, и сказал бы, если бы не испугался. Хэтара всегда предает того, кого любит. Не люби меня, Майя. Если ты предашь меня, я этого не вынесу…»
Что ж, иллюзий у нее не оставалось. Кольер никогда ее не простит.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Угроза кишона
Вдень казни ждали снегопада, но утро выдалось ясным, светлым, с легким хрустящим морозцем. В обычный день детвора немедля высыпала бы на улицу, чтобы бросаться обтаявшими ледышками и смеяться. Но день нынче был особый, и горожане от мала до велика тянулись к виселице, на которой сегодня предстояло умереть человеку.
Носик леди Деорвин пощипывало морозом, но плотный бархат и тяжелый плащ плотно окутывали королевскую супругу, не давая ей замерзнуть. Великолепный плащ обошелся казне в пятьсот марок — изысканный крой, богато затканная золотом ткань, пышная меховая оторочка по краю, кристаллики драгоценных камней, которые вспыхивали всякий раз, когда на них падал луч солнца… Перчатки на руках у леди были оторочены мехом черно-бурой лисы, а шею, уши и запястья отягощали драгоценные украшения. Пусть они были невидимы постороннему глазу, но тяжесть их внушала хозяйке чувство уверенности.
Рядом с матерью стояла Мюрэ; платье ее, скроенное лучшими портными, подчеркивало хрупкое изящество девичьей фигуры. За платье отдали почти две тысячи марок. От теплого плаща с капюшоном пришлось отказаться — он помешал бы зрителям разглядеть великолепное платье, — поэтому на плечах у девицы лежала лисья накидка, не скрывавшая элегантно уложенных локонов. Увы, девица была не в состоянии стоять спокойно, что в значительной степени портило задуманный эффект.
— Стой смирно, Мюрэ, — сердито приказала леди Деорвин.
— И зачем мы только сюда вообще приехали, — надулась Мюрэ. — Я же могу упасть в обморок!
— Затем. Пусть все видят, что ты сильная и ничего не боишься. Эти люди предали твоего благородного отца!
— Благородного отчима, — ехидно прошелестела Мюрэ.
— Молчи! — леди Деорвин придвинулась ближе, и голос ее стал тих и грозен. — Не играй со словами, Мюрэ. Заруби себе на носу: эти игры опасны. Положение нашего Семейства как никогда уязвимо. Крабвелл интригует против меня и перетягивает короля на свою сторону. Знать начинает показывать зубы. Я должна показать им, что у меня зубы острей, чем у них!
— Но мне холодно. Эта накидка совсем не греет.
— Раньше надо было думать. Какая же ты глупая, клянусь Кровью!
Щеки Мюрэ вспыхнули, но отнюдь не от мороза, а в глазах загорелось негодование пополам со злобой. Леди Деорвин не любила отчитывать дочерей при посторонних, однако никак не могла взять в толк, почему ни одна из девчонок не унаследовала ее мозгов. Сама она, будучи в возрасте Мюрэ, уже успела сплести несколько весьма изощренных интриг.
— А где папенька? — спросила Мюрэ, окинув взглядом толпу придворных. — Ах да, я его вижу. Он с Джейен.
Имя, произнесенное с нажимом, больно ранило и без того натянутые нервы леди. Один деланно небрежный взгляд — и кровь закипела у нее в жилах. Она заморгала, пытаясь придать лицу безразличное выражение, однако в душе у нее бушевала ярость. Враги короля ждут казни, а король в это время флиртует с фрейлиной! Леди скрежетнула зубами и усилием воли заставила себя остаться на месте, хотя больше всего на свете ей хотелось наброситься на дерзкую фрейлину и изгнать ее на край земли, в черные ночи Несса. Леди знала, что ее муж не пропускает ни одного смазливого личика. Мужчины! — разве способны они удержаться. Джейен Секстон появилась в свите после того, как леди Деорвин вышвырнула прошлую королевскую пассию, понадеявшись, что девчонка, которая годится королю в дочери, не привлечет его внимания.
Должно быть, король нашел привлекательной скромность и застенчивость Джейен, и благосклонность короля, которой искали столь многие, по иронии судьбы, досталась девице, которая вовсе ничего не делала для того, чтобы обратить на себя королевский взгляд. Полудетское личико сияло невинностью, однако невинность была лишь маской, скрывавшей неведомые тайны. Леди Деорвин поняла это слишком поздно. Что ж, придется взяться за девчонку как следует.
— Интересно, кого папенька выберет мне в мужья? — спросила Мюрэ, нарушив бурное течение материнских мыслей. — Вот казнят всех Прайсов, и кто тогда останется? Мне нравился Гейтс, но ему ведь отрубят голову. А я собиралась умолять папеньку, чтобы он сохранил Гейтсу жизнь. Он будет за это благодарен мне, правда?
— Нет, ты и впрямь круглая идиотка, — едко бросила леди Деорвин. — Сколько раз я тебе говорила: дворянчики из Комороса тебе не пара. Ты ведь принцесса, Мюрэ!
— Но ведь принцесса может помиловать приговоренного? Почему тогда я не могу помиловать Гейтса?
— Это не во власти принцессы. Как ты можешь быть такой наивной? Ах нет, я вижу, ты меня дразнишь. Тебе нравится изводить меня своими глупыми шутками.
— Вовсе нет, матушка, — ответила Мюрэ и поцеловала мать в щеку. — Так за кого же меня отдадут?
— Твой благородный отец подумывает о том, чтобы отдать тебя за короля Дагомеи. Лучше женитьба, чем война.
Мюрэ свела бровки.
— Но ведь король Дагомеи сейчас в плену! А заплатив выкуп, останется без гроша!
— Да, и тогда твой отец даст за тобой щедрое приданое, и король Дагомеи превратится в нашего верного союзника. Деньги — великая сила, Мюрэ. Ты ведь не забыла этот урок, правда? Марки — это семена, которые мы сеем, дабы пожать благополучие.
И марки же стали причиной раздоров с Крабвеллом, подумала леди Деорвин. Целью канцлера было выпотрошить аббатства, отобрав в казну все их достояние. Никто даже не знал точно, сколько золота было потрачено на все эти ненужные работы по их восстановлению. Кругленькая, должно быть, сумма! Но леди Деорвин твердо знала одно: благополучие придворного должно быть неразрывно связано с благополучием повелителя, ибо тогда придворный будет служить не за страх, а за совесть. Если ее муж станет забирать все себе, народ будет недоволен. А где недовольство, там и непокорность, а где непокорность, там измена. Нет уж, лучше покупать верность, щедро раздавая деньги, поместья, титулы и привилегии. А также время от времени прореживать верхушку, сбрасывая с нее впавших в немилость и используя их имущество в качестве вознаграждения для остальных. Это лучший способ держать людей в узде. Но Крабвелл этого не понимал. Алчный негодяй, он хотел подгрести под себя все финансы и управлять ими от имени короля.
Леди Деорвин потерла ноющий живот. Она была беременна, и этим, безусловно, объяснялись, по меньшей мере отчасти, ее тревоги. Беременность не красила супругу короля. Настроение ее становилось изменчивым как ртуть, отекали щиколотки, округлялись щеки. Привыкнув к власти, которую она имела над королем, леди Деорвин с яростью наблюдала за тем, как он увивается вокруг какой-то девчонки.
Король потрепал Джейен по руке. Жгучая ревность пронзила сердце леди Деорвин. Семейство Секстон принадлежало к числу возвысившихся и стремилось обрести еще больше влияния на все происходившее в королевстве. Неужели они полагали, будто для этого достаточно подсунуть свою дочурку под нос мужу самой леди Деорвин? Неужели не понимали, что изливавшийся на них золотой дождь был ее и только ее заслугой? Ах, сколько в этом королевстве мужчин, наделенных силой и властью — и как же все они слепы! Пляшут под женскую дудку и даже не замечают этого. Нет, положительно, чтобы править мужчинами, нужна женщина.
Со стоном и скрежетом распахнулись ворота, и над заснеженной площадью повисла напряженная тишина. Мюрэ перестала вертеться, король отвернулся от Джейен. Все замерло в безмолвии, и единственным звуком, нарушавшим тишину, было поскрипывание колес повозки, на которой везли к эшафоту обреченных на казнь.
Когда повозка проезжала мимо августейшей четы, леди Деорвин поспешно потупилась, стараясь не выдать своего торжества. Толпа молча расступалась перед лошадью. В повозке стоял седовласый граф, сурово сведенные брови которого были видны даже издалека. Он стоял прямо и гордо, непреклонный, как истинный Прайс. С этим же суровым и непреклонным видом он смотрел, как казнили его сына. Даже после казни граф отказался подписать закон о верноподданничестве. Поэтому — пусть видят. Пусть остальные испугаются и подпишут. Ибо если пало Семейство Прайс, кто может надеяться устоять?