— Возможно, Веда так не подумала бы.
— Разве не важнее, что подумал я? Послушай, Лилла, ты же умная девочка и должна понимать, что я не могу оказывать явное предпочтение ни одной из вас. Вы и так будете ссориться, и мне не следует это усугублять.
— Я понимаю…
Мы смотрели друг другу в глаза, не отрываясь, и все внутри у меня дрожало. Но его слова были как укол тонкой, острой иглой.
Девочка…
Ворон видел нас насквозь не потому… не только потому, что был магом. Он так долго жил на свете. Больше тысячи лет. И будет жить, когда никого из нас не останется в живых. Кто бы из нас ни стал его женой, по любви или нет, но для него она будет всего лишь одной из многих. Не первая — и не последняя.
Я встряхнула головой, пытаясь отогнать эту мысль. Выбившаяся из прически прядь волос упала на лицо, и Ворон отвел ее, на мгновение задержав пальцы на моей щеке.
— Почему вы… не во дворце? — я чувствовала себя совершенно беспомощной.
— Сегодня там обойдутся без меня. Ты еще не поднималась на башню? Не хочешь посмотреть на горы? В ясную погоду можно увидеть даже Фианту.
— Жаль, что я не могу летать, как вы. Не надо было бы подниматься по лестнице.
Это была шутка, но Ворону, похоже, она пришлась не по вкусу: тень улыбки исчезла, губы стали жесткими, взгляд холодным.
— Я многое бы отдал, Лилла, чтобы не уметь летать. Не превращаться в ворона. Не быть бессмертным. Но… не стоит об этом. Пойдем.
Он шел впереди, не оборачиваясь, я за ним. Один коридор, второй, потом мы поднялись на галерею, и Ворон открыл узкую кованую дверь, за которой оказалась винтовая лестница.
— Иди первой. Если вдруг споткнешься, я тебя поймаю. Только подол придерживай.
Лестница была крутой и темной, лишь немного света проникало сквозь крохотные окошки. Сначала я считала обороты, но скоро сбилась. Снизу башня не казалась очень уж высокой, но, видимо, я ошиблась. Ноги уже налились каменной тяжестью, когда наконец мы вышли на площадку, которая опоясывала башню кольцом.
— Какая красота, — восхищенно выдохнула я, держась за перила ограждения.
Да, из моих окон на втором этаже вид на горы был чарующим, но здесь… От великолепия и величия этой картины захватывало дух. Играя на снежных шапках самых высоких вершин, солнце слепило глаза, и я прикрыла их ладонью, вглядываясь вдаль. Мы медленно обошли площадку по кругу.
— Вон там Фианта, — Ворон показал на юг, туда, где едва виднелась скрытая белесой дымкой долина. — Еще южнее Илара, за ней Скарпис, а дальше — Полуденные земли. Ты была где-нибудь, кроме Тандора?
— Только в Ликуре один раз. Моя мать оттуда родом. Мы ездили на похороны бабушки. А в какой стороне ваша родина?
Он долго молчал, и взгляд его словно был направлен внутрь себя. Потом усмехнулся горько и развернул меня к востоку.
— Видишь вон там далеко гору с плоской вершиной? За ней долина, где я родился. Очень, очень давно…
24
Прошел месяц.
Осень в Тандоре, как обычно, наступила быстро. Солнце еще поднималось высоко, и в полуденные часы было жарко, но стоило налететь северному ветру с дождем, и летние платья, пересыпанные сухими лепестками цветов, отправились в сундуки. Всего несколько холодных дней — и на деревьях уже не осталось ни одного зеленого листочка, только хвойники темнели по склонам и в роще, ставшей сказочно красивой.
Мне нравилось гулять там одной, но часто я встречала влюбленные пары, в основном слуг. И каждый раз становилось не по себе. Потому что я мешала им. А еще потому, что была одна.
Когда я поняла, что влюблена в Ворона? Вряд ли мне удалось бы ответить точно. Но то волнение, которое я впервые почувствовала еще во время отбора, встретившись с ним глазами, — оно было как семена, наконец давшие всходы. Я думала о нем все чаще и чаще, каждый день ждала его возвращения из города, а если вдруг он оставался во дворце, вечер казался безнадежно испорченным — пустым и тоскливым. И тогда танцы, разговоры, навязчивое внимание Керта за столом только раздражали. Хотелось поскорее вернуться в свою спальню, остаться одной и смотреть на горы, втайне надеясь, что увижу в темном небе черный силуэт. Хотелось вспоминать его слова, взгляды. Мечтать о нем…
Да, страх ушел сразу, как только я его увидела. Ну… или почти сразу. Следом — гнев за то, что он насильно вырвал из родного дома, разлучил с родными. Пожалуй, в первый же вечер, когда он увел меня из трапезной. Потом был разговор в саду, гроза. Кисть эрты на подоконнике — я так и не узнала, кто оставил ее там. Ворон? Или пробравшийся тайком в комнату Керт? Моя внезапная вспышка ревности, когда я увидела Ворона вдвоем с Ведой… И все же поворотным моментом стали его слова: «Я многое бы отдал, Лилла, чтобы не уметь летать. Не превращаться в ворона. Не быть бессмертным». И тот обращенный в себя взгляд, когда я спросила, где его родные края.
Почему-то раньше мне не приходило в голову, что не по своей воле он стал таким, какой есть. Возможно, это было заклятье, колдовство. Настолько сильное, что он — маг! — не мог его преодолеть. Мне хотелось узнать о нем больше. О том, что с ним произошло. Конечно, я ничем не могла помочь, но, может, хотя бы немного разделить его беду?
Увы, за эти недели мне не представилось возможности поговорить с ним, о чем-то спросить. Мы ни разу больше не оставались наедине — с тех пор как смотрели с башни на горы. Даже когда в конце вечера он приглашал меня танцевать сфорту и потом провожал до комнат, кто-то — как назло! — оказывался рядом. Втроем или вчетвером с другими девушками мы оказывались часто — в саду или где-то в замке. И тогда Ворон действительно не выделял никого из нас. Проводил ли он время вдвоем с Ведой или Кьярой, я не знала. Они не говорили, а я не спрашивала.
То, что дружбы у нас не выйдет, стало ясно в первые же дни. Правда, с Ведой мы сделали еще несколько попыток сблизиться, но ничего не получилось. Не было между нами того взаимного расположения или притяжения, без которых невозможно стать друзьями. Что послужило тому причиной — ее сдержанность, закрытость, холодность? Или, может быть… ревность?
Мне пришлось признать, что утро, когда я увидела их с Вороном вдвоем в беседке, разорвало тоненькую ниточку, которая только-только начала завязываться между мной и Ведой. Да, наверно, это было глупо. Ведь он не принадлежал мне, и у меня не было никаких оснований думать, что Веда интересна ему больше. Но я ничего не могла с собой поделать. Кьяра не казалась мне опасной соперницей. Трудно было поверить, что Ворон — с его-то проницательностью и мудростью прожитых лет! — заинтересуется такой пустой и вздорной девушкой. Хотя… может, я недооценивала ее?
Я все время задавала себе вопрос: выбрал ли Ворон кого-то из нас заранее или выбирает только сейчас? Эта неопределенность давила и выматывала. Будь я равнодушна к нему, она не мучила бы так сильно. Ведь он сам сказал: женится на той, которая полюбит его. На самом деле это означало обратное: его женой не станет та, которая не полюбит.
Но вот я влюблена в него и, вероятно, готова полюбить по-настоящему. И какое это имеет значение, если окажется, что ему нужна другая? И что та, другая, тоже любит его?
Второй день бушевала буря. Ветер выл в ущельях, как стаи голодных волков, лил дождь, за окном уже с самого утра было так темно, как будто сразу наступил вечер. Ворон не вернулся из города вчера, и сегодня его тоже никто не ждал. Трудно сказать, кого из нас троих это огорчало сильнее. А Кьяру еще и злило.
Разумеется, до нее доходили слухи, что в глазах обитателей замка она меньше всех подходит правителю в качестве жены. Но хотя бы за столом по вечерам Кьяра могла чувствовать себя самой важной особой. Однако в отсутствие Ворона она оставалась без пары и начинала вешаться на Керта, что наверняка не прибавляло ей симпатий окружающих.
Пока собравшиеся в трапезной ожидали приглашения к столу, я подошла к окну. Ветер почти стих, дождь едва моросил, но я понимала, что Ворон все равно не вернется. А ведь осень еще только начиналась, и впереди были долгие недели ненастья, когда дождь мог лить по несколько дней подряд. От этой мысли стало совсем тоскливо.
Однако стоило нам сесть за стол, слугам — начать разносить блюда с кушаньями, а Кьяре — заговорить с Кертом, как вошедший внезапно герольд объявил о появлении правителя. Удивленный гул пронесся по залу, все поднялись со своих мест.
— Приятной трапезы! — пожелал Ворон, садясь между Кьярой и Ведой, и в этот момент я поймала его взгляд. Похожий на точку в конце фразы…
25
Почему я так подумала? Наверно, потому, что в глубине души весь месяц сидел страх: кто-то узнает или догадается, что я не Лилла, а Илана. А этот его взгляд — он был таким коротким, холодным, ничего не выражающим. Действительно похожим на точку — на конец всему. Конец надеждам… Но если раньше я боялась за себя, за сестру и родителей, то теперь вперед вышло другое.
Да, за такой обман, скорее всего, мы все попадем в тюрьму. Но даже это не так страшно, как то, что я больше никогда не увижу Ворона. Хотя… наверно, это лучше, чем остаться в замке и видеть его мужем Веды. Или Кьяры.
И снова, как в первый вечер, кусок не лез мне в рот. Но я делала вид, будто ем, старательно улыбалась, отвечала Керту, который интересовался, что я рисую и что читаю. И косилась влево, пытаясь делать это незаметно. Но Керт и Кьяра заслоняли от меня Ворона. К тому моменту, когда начались танцы, я извелась сильнее, чем за эти два дня.
Надо сказать, что ежедневные продолжения ужинов вовсе не напоминали балы. Длились танцы не слишком долго и большим разнообразием не отличались. Гинера, сфорта и еще несколько, придуманных задолго до моего рождения. Иногда вместо танцев устраивали что-то другое. Например, разыгрывали сцены, в которых мог принять участие любой желающий. Или слушали музыку и пение. Однажды Веда пела под игру Кьяры на шестиструнной керали. И тут мне оставалось только пожалеть, что не умею ни того, ни другого.
Первую гинеру мы танцевали, как всегда, с Кертом, второй парой. Установленный порядок соблюдался незыблемо. Кьяра, шедшая впереди, сияла, а вот лицо Ворона выглядело довольно мрачным — насколько, конечно, об этом позволяла судить маска. Но, во всяком случае, губы его были плотно сжаты, в глазах — ни тени улыбки. И мне, как никогда сильно, захотелось наконец увидеть его без маски.
Я часто пыталась представить себе, как Ворон может выглядеть без нее. И даже сделала несколько набросков, которые тут же разорвала и сожгла в камине. Испугалась, что они случайно попадут кому-нибудь на глаза. А еще — все сильнее мучило любопытство, зачем он ее носит. Кьяра призналась нам с Ведой, что спросила его об этом, но он не ответил, заговорил о чем-то другом.
После перехода, когда шеренги сдвинулись, я оказалась в паре с Вороном. Интересно, почувствовал ли он, взяв мою руку, как дрожат пальцы? Я снова пыталась поймать его взгляд, но Ворон смотрел… словно сквозь меня. О чем он думал? О том, когда объявить всем, что Лилла… вернее, Илана Иральда обманщица, — прямо сейчас или подождать до завтра? Я была почти уверена, что дело именно в этом, что он обо всем узнал.
Танец закончился, Ворон поцеловал мою руку, пробормотал требуемую обычаем любезность, и я отошла к окну. Прислонилась к холодному стеклу лбом, пытаясь остудить его, но спрятаться в нише за драпировкой не удалось: ко мне спешил библиотекарь вейр Гаун. Женщин на ужинах всегда было меньше, чем мужчин, и никому не удавалось отсидеться. Я переходила от одного партнера к следующему, неотрывно наблюдая за Вороном. После обязательной для всех гинеры он больше не танцевал. Сидел на своем месте, иногда с кем-то разговаривал. Подошедшему Керту ответил на вопрос кратко, покачав головой.
Время тянулось страшно медленно — как пытка. Я отсчитывала танцы: еще два, еще один. Хотелось поскорее вернуться к себе и дать уже волю слезам. Оставалась последняя сфорта, и я попросила высшие силы, чтобы они послали мне партнером какого-нибудь безобидного старичка, который не будет докучать беседами, а молча потанцует, проводит до комнат и пожелает спокойной ночи.
— Позвольте, вейра Лилла?
Передо мной стояли Керт и… Ворон. Сразу двое. Обычно в таком случае выбор оставался за женщиной, но Керт поклонился Ворону, затем мне и отошел.
Сфорта отличалась от прочих целомудренных танцев тем, что партнеры не только держались за руки, но и касались других частей тела: плеч, талии, вскользь бедер и живота. И даже на мгновения прижимались друг к другу, насколько это позволяли сделать широкие юбки. Я слышала, что в богатые дома сфорта пришла из деревень, где ее танцевало низшее сословие.
Мне не нравился этот танец. Не нравилось, что мужчины жадно касаются моего тела. Особенно Керт — когда он стоял за мной, его рука обхватывала талию, а пальцы сжимали бедро. Но Ворон… он приглашал меня на сфорту трижды, и каждый раз после этого я не могла уснуть, не в силах сладить с отчаянно бьющимся сердцем и… нескромными мыслями.
Мои познания в том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они остаются наедине, в самой тесной близости, были довольно скудными и исчерпывались рассказами сестры. Сначала она пересказывала мне то, что узнавала от Даммары и подружек, потом делилась собственным опытом. Если верить ей, они с Фелисом не решились пойти до конца, опасаясь беременности. Но рассказы о тех вольностях, которые они себе позволяли, неизменно заставляли меня краснеть. Стоило только представить, что мужчина будет делать это со мной, тут же бросало в жар и в холод.
Но если раньше подобное пугало, сейчас… это был совсем другой страх. Страх магически притягательной, манящей неизвестности. Разумеется, я не могла не думать о том, что все это случится, если Ворон станет моим мужем. И, наверно, больше боялась, что… этого может не произойти.
Впрочем, самым чувственным и волнующим до сих пор были вовсе не танцы. То короткое мгновение, когда он коснулся моей щеки, убирая упавшие на лицо волосы… Стоило вспомнить об этом, и тут же по всему телу разливалась теплая волна, в которой странным образом прятался знобящий холодок. Как сладость и горечь живут рядом во вкусе змеиных ягод, созревающих на болотах в пору первых заморозков.
И еще другое… когда я попыталась посмотреть на свое отражение его глазами. Как будто Ворон на самом деле стоял рядом…
Я вспомнила об этом в тот момент, когда после быстрого поворота на миг оказалась в его объятиях и наши взгляды встретились.
Как будто все вокруг исчезло и время остановилось.
Как бы мне хотелось, чтобы на самом деле было так. Но… музыка смолкла — танец закончился.
— Вы прекрасны, вейра Лилла, — прошептал Ворон, наклонившись и коснувшись губами моих пальцев.
Мы шли по коридорам в молчании, хотя на этот раз рядом никого не было: жилые комнаты большей частью располагались в другом крыле замка. Оказавшись у своей двери, я прислонилась к стене и повернулась к Ворону. Кто бы знал, как мне хотелось, чтобы он поцеловал меня!
— Могу я попросить вас? — как ни пыталась я собрать в кулак всю свою волю, голос предательски дрогнул.
— О чем? — его глаза блеснули. Или просто качнулось от сквозняка пламя светильника?
— Я хотела бы… увидеть ваше лицо. Без маски.
Его губы сложились в горькую усмешку.
— Ну что ж… Сними ее, Лилла.
26
Я оглянулась по сторонам, снова посмотрела на Ворона — не шутит ли. Но он был серьезен. Только горечи стало еще больше — и в рисунке губ, и во взгляде. Мурашки снова побежали по спине, но уже совсем другие: настоящего страха и тревоги, без всякой чувственности.
Я пожалела, что сказала об этом, но деваться было некуда. У маски не оказалось завязок, она плотной лентой обхватывала голову. Протянув руку, я коснулась щеки, попыталась поддеть край бархатной ткани, чтобы сдвинуть ее, но…
Маска словно приросла к коже.
Мне показалось, что я вижу кошмарный сон. И Ворон представился вдруг каким-то чудовищем из сказки. Но лишь на мгновение.
Мои пальцы задержались на его щеке. Он слегка прижал их своими, а потом снял и — как после танца — прикоснулся к ним губами.
— Вот так, Лилла…