— Божественное чудо, не иначе, — пришла к выводу колдунья.
Храм оказался, хоть и здоровенным, но на три четверти заброшенным. Санни заботливо вручил гостям веник, чтобы отряхнуться от снега, после чего ещё долго петлял тёмными коридорами, прежде чем вывести в просторную залу с приторным запахом благовоний.
Лица Троицы Богов на многочисленных гобеленах, закрывающих трещины в каменной кладке, выражали тщательно скрытое раздражение и чётко отмеренную безмятежность. Ключ, Нож и Котёл в алтаре, которым полагалось бы сиять золотом, мерцали тускло, едва ловя отражение свечей.
— Что-то пусто у тебя, — отметил Верд. — Где же толпы страждущих благодати?
Санни торопливо что-то прожевал, походя поправил покосившуюся свечку, грозящуюся подпалить тканую длань Богини, и махнул рукавом:
— По домам сидят, жалуются на раннюю зиму. Как Плессий пропал, вовсе ходить забросили. А вот молились бы летом усерднее, жертвовали бы монетку-другую на храм…
— Тогда что? Погреба стали бы полнее у них?
— Этого я знать не могу, — с достоинством ответил толстячок. — Зато скромный служитель не задавался бы вопросом, как пережить ближайшие полгода.
— Талла, прекрати расковыривать алтарь! — одёрнул колдунью Верд.
Но дурная, ничуть не смутившись, сунула ему под нос кривую куколку, слепленную из накапавшего на подсвечники воска:
— Глянь, это ты!
Изображение охотнику не польстило, и он в сотый раз напомнил себе, что за придушенную (даже немножечко!) колдунью платят меньше, чем за полноценную.
— А у девушки определённо есть талант, — оценил работу Санни и, гнусно захихикав, откинул ткань с посеченным молью изображением Котла. Изображение оказалось символичным: за котлом обнаружилась дверца в жилую часть храма и кухню. — Проходите, гости дорогие!
— Иди-иди, — поторопил спутницу Верд. — Здесь тебя линчевать некому. Санни — мой старый добрый недруг.
Служитель сложил ладошки у груди, попытавшись скопировать позу и укоризненный взор Бога с Ножом:
— Я лишь не оставляю надежд наставить заблудшую душу на путь истины и увести подальше от греховной доли.
— Попутно помогая мне разделять тяготы греховного существования, — охотно поддакнул Верд, по-хозяйски заглядывая в котелок. — Вино согрелось.
— Душа сильна, но тело слабо, — тоненько пропел Санни, подставляя кружку.
Талла устроилась на краю широкой скамьи, некогда вмещавшей целый десяток братских закалённых молитвами задов, и скинула валенки, с огромным удовольствием грея ступни у печки.
— Моё тело тоже слабо, и мне налейте, — попросила она.
Верд приподнял бровь, но справедливо рассудил, что девица выросла в деревне, а стало быть, чего-чего, а пить умеет. Зря, как выяснилось позже.
Наметав на стол скудную, по меркам среднестатистических храмовников, трапезу (пара колец копчёной колбасы, кадушка квашеной капусты, запечённая репа и остатки холодной жирной каши), Санни опустил пышный зад напротив Таллы и поинтересовался, глядя на неё, а не на Верда:
— Какими судьбами в наших краях, старый недруг? Неужто всё же решил взяться за очищение души?
Мужчина отхватил добрую половину колбасного кольца за один укус и сделал большой глоток пряного согревающего напитка:
— Насчёт души не скажу, а вот с телом можно попробовать. Баньку нам растопишь, Санни?
— Я что, постоялый двор? — взбунтовался тот. — Или бесплатная обслуга? Может ещё и штаны тебе постирать?
— Если не затруднит, — невозмутимо кивнул Верд. — На постоялом дворе денег хотят.
— Так и я хочу!
— Тебе не полагается — ты служитель храма.
— Вот на его-то нужды мне и надо! Нынче, чтобы возжечь огонь веры в сердцах страждущих, знаешь ли, нужно хорошо так вложиться! Чтобы на каждом углу менестрели про тебя легенды складывали, чеканной монетой поделиться призывали…
— Это те, которые пели про служку, нажравшегося в «Трёх поросятах» так, что его приняли за четвёртого?
Охотник невинно рассматривал короткие обгрызенные ногти, точно ни на что не намекая, но Санни всё равно вспыхнул:
— Невозможно прийти к свету, не изведав тьмы!
— И как, хороша она на вкус?
Талла крутилась, поворачиваясь то к одному спорщику, то к другому, и, наконец, заключила, напрягая губы, чтобы не рассмеяться:
— Знаете, мне почему-то кажется, что вы друзья.
— Нет!
— Даже не близко! — хором возразили мужчины.
— Значит, показалось, — покорно согласилась колдунья, пряча хитрющую улыбку.
Верд смерил Санни и Таллу пристальным взглядом и осторожно, тщательно подбирая слова, сообщил:
— Девчонку вот взялся проводить. Путник из неё, правда, смех и слёзы. Купить бы приличной одежды, да тёплые сапоги.
— Побойся Богов! — толстячок вскочил с места, шлёпнув на стол пухлые ладошки: — У самого в закромах ни медьки!
— Я похож на побирушку? — холодно поинтересовался охотник. — Нам нужна работа.
Служитель деловито надул щёки и сцепил пальцы поверх пузика:
— Ну ты же понимаешь, что в моём селении неугодное Богам колдовство творить никак нельзя…
— Разве я спрашивал разрешения?
— Не припомню ни единого такого случая, — Санни едва успел схватить последнюю колбасину с тарелки и одобрительно зачавкал. — Ладно уж, — смилостивился он, облизывая пальцы. — У меня есть работа. Но не для девушки, а для тебя.
Верд долго рассматривал отборную (в смысле, отобранную у приятеля) половину колбасного кольца и будто бы нехотя подпихнул её к Талле. А то тощая такая, того и гляди кони двинет. Бросил, чтобы его вдруг не сочли излишне жалостливым:
— Вот у кого задница мёрзнет, тот пускай и зарабатывает себе на сапоги.
— Давайте! — колдунья с готовностью подскочила: хоть сейчас за работу! — По хозяйству помогу, за живностью могу приглядеть!
— И чем же ты поможешь, деточка? — как к болящей обратился к ней Санни. — Коров пасти? Самое время. Доить? Так чужачку ни одна хозяйка к животине не подпустит. Танцы вокруг стада танцевать станешь?
— Почему же? — Талла изобразила, что убаюкивает младенца. — Я их могу обнимать и целовать! В нос!
— Под хвостом ещё поцелуй, — сплюнул Верд, прикидывая, что, если дура сейчас же не доест мясо, придётся ей помочь.
Бурчал охотник больше по привычке. Если уж сказать честно, примерно так он работу колдуньи и представлял: поцелует, погладит, тем самым вытянет хворь, если какая змеёй затаилась под шкурой.
— Ладно уж, какая у тебя работа, Санни? Помогу по старой памяти.
— Сущая безделица, право! — окончание фразы служитель пробулькал в кружку с вином: — Идетохаме аася уутоерь.
— Чего?
— Идетохаме аася уутоерь! — прогудела кружка чуть более раздражённо.
— Санни, кончай придуриваться! Что у тебя случилось?
Господин Санторий поднял очи от вина и поспешил перевести их на забытую всеми кашу:
— Где-то в храме завёлся лютозверь, — и залпом опустошил чашу, точно это могло хоть как-то спасти ситуацию.
— А может я лучше корову под хвост поцелую? — прозвучал робкий голосок Таллы в напряжённой тишине.
Глава 3. Не всякий зверь — лютый
Как оказалось, пить Талла не умела. К сожалению, Верд осознал это только тогда, когда что-то делать стало уже поздно.
— Вези меня, мой верный конь! — с третьей попытки колдунья выбрала из нескольких двоящихся Вердов правильного и попыталась взобраться к нему на плечи, одновременно указывая путь в глухую стену. Афера не удалась, но попытки девушка прекращать не собиралась.
— Женщина есть греховный сосуд, способный токмо уводить мужей с пути истинного, — икнул тоже изрядно захмелевший Санни. — И я вообще-то оскорблён, что его, — навалившись пузиком на стол, он ткнул охотника в грудь, — его ты с пути уводишь, а меня нет! Мой путь всяко праведней!
— Рожей не вышел, — польщённо хмыкнул Верд, в очередной раз ссаживая Таллу на скамью. — Угомонишься ты или нет, дурная?
Девушка активно замотала головой:
— Нам сегодня лютозверя ловить! Мне угонима… у-го-ни-ма-вы… тьфу! Никак нельзя, в общем!
— Нормальных не нашёл, — ответил охотник на безмолвный вопрос служителя. — Видать, теперь все колдуньи малость на головку пришибленные.
— И ничего я и не пришибле… ой!
Сверзшись, Талла внезапно поняла, что устроилась невероятно удобно, а потому, не теряя времени, тут же и уснула: с раскинутыми руками и заброшенными на лавку стопами.
— А вот теперь, пожалуй, немного пришибленная, — сонно пробормотала она.
— Если каким-то чудом я довезу её живой, — Верд приподнял и сбросил на пол сначала одну, потом вторую ногу колдуньи, — пожертвую твоим Богам золотую монету.
— Так уж и золотую? — Санни обнюхал опустевшие чашки и с тоской признал, что ни в одной из них не осталось ни глотка хмельного.
— Ну на медьку они рассчитывать точно могут, — хмыкнул охотник, перекидывая ровно посапывающую девчонку через плечо. Вот так бы её и везти: тихая, спокойная, не суетится и не задаёт глупых вопросов. — Показывай, куда эту ненормальную положить. И давай о деле. Лютозверь?
— Шалит с полгода как, — служитель побежал впереди, пузом распахивая двери. — Летом не слишком-то беспокоил, видать всё больше по полям бегал. А как похолодало, обосновался в храме. Пока Плессий, да обрадуются ему Боги, был с нами, прихожане толпились здесь днями и ночами. А нечистые твари не любят толпы, потому и не совались. Но одинокий служитель — лёгкая добыча, — он обеспокоенно ощупал живот, — знаешь, Верд, мне иногда кажется, что лютозверь охотится за мной лично. Других смертей в деревне пока что не было. Куры пропадают, двух телят не досчитались. А люди все в целости, даже никто по пьяни в колодец не свалился или не заплутал в лесу. — Санни пошёл медленнее, чтобы поравняться с приятелем. Поджал губы, точно очень хотел, но не мог сказать что-то важное. — Совсем молоденькая, — отметил он, кивая на мотающуюся туда-сюда белоснежную косу колдуньи.
— А дури на десяток старух хватит. Не отвлекайся. Размеры? Когда появляется?
— Я видел его только издали и в темноте. А потому, сам понимаешь, показался не меньше быка. Верд, я обещал впредь молчать, но…
— Вот и молчи! — рявкнул охотник. — Наши пути разошлись. У тебя своя работа, у меня своя. И мы поклялись не учить друг друга жизни.
— Но девочка же…
— Вполне себе взрослая! Ей замуж давно пора, а не в одинокую знахарку играть! Благодаря мне она устроится куда как лучше, чем в своей избушке! У неё в стенах щелей было больше, чем брёвен!
— И что же, лучше стать куклой для какого-нибудь богача?!
Руки Таллы мотнулись, точно и правда были кукольными. Она пробормотала сквозь сон что-то ласковое и поёрзала на широком плече.
— Да. Лучше, чем дождаться, пока в голодный год односельчане сдадут её королю и порадуются казни.
— Она хоть знает, сколько ты за неё получишь?
— Не нужно, Санни, — Верд остановился и прошил служителя взглядом, точно прибивая к старому гобелену. Спокойно, но веско. Без лишних слов, одними раздувшимися ноздрями давая понять: друг или нет, но святоша лезет не в своё дело.
Толстячок и не попытался выдержать суровый взгляд. Сразу наклонил голову, сдаваясь, и прошептал:
— Я понял тебя. Лютозверь появляется после полуночи. Откуда-то с северной части храма, она уже лет пятнадцать как нежилая…
Верд удовлетворённо кивнул: кажется, Санни и правда всё понял.
Значит, после полуночи… Несколько часов кряду пялиться в темноту, фантазиями взращивая мышиный шорох до скрежета слюнявых челюстей точно не стоит. Но и засыпать, если по-хорошему, тоже нельзя. Потому охотник позволил себе слабость: всё-таки потребовал баню, дабы, в случае чего, монстра не слишком мучало несварение.
— А то за такую трапезу лютозверь тебе спасибо не скажет, — добавил он.
— Не о телесной чистоте нужно заботиться, а о духовной, — нравоучительно изрёк Санни.
Верд демонстративно принюхался:
— То-то я чую, ты давненько не предпочитал духу тело…
— Хватит с тебя и бадьи, — вспыхнул служитель, украдкой занюхнув подмышку и тут же брезгливо поморщившись. — Сам воды нагреешь и наносишь. Не знатный господин.
Мужчина ухмыльнулся: проси гору золота, если хочешь получить хоть один кошель. Это правило он усвоил давно. Потребуй он у Сантория сразу бадью, получил бы таз с холодной водой. Не благородный господин, правда что.
Санни он отправил греть воду. Служитель заупрямился: как так, оставить невинную деву наедине с беспринципным наёмником?! Но, когда Верд охотно предложил ему присоединиться в качестве третьего, смутился и сбежал.
Колдунье выделили одну из многочисленных пустующих келий. Давненько подсвечники храма не звенели от слаженного хора братьев. Видно, достоинства праведного образа жизни уступили соблазнам мирского. Не удивительно, что в пустынном каменном мешке завелась хищная тварь. Больше странно, что одна. Лютозвери редко наслаждаются уединением, предпочитая собираться в стаи. И вот тогда-то против голодной своры не поможет ни меч, ни, тем паче, молитва.
Комнатушка Талле досталась прохладная и уж точно не уютная, но с крепким засовом на случай, если нечисть унюхает лёгкую добычу, и толстыми стенами.
Не слишком осторожно сбросив ношу на кровать, Верд приостановился. Выругался сквозь зубы, порылся в пыльном сундуке и небрежно набросил поверх свернувшейся клубочком девушки тонкое одеяло.
— «Совсем молоденькая», — вполголоса припомнил он слова Санни и недовольно резко выдохнул воздух: у молоденьких девочек, небось, слишком мелкая рубашка не топорщится на груди, а завязки не расходятся в стороны, маня проверить, что там за ними спрятано. Была бы девка умная, выскочила бы замуж в этом году, а то и парой лет раньше. Красивая ведь, хоть и дурная. Небось нашёлся бы олух, согласный связать себя с неугодной Богам колдуньей. И, может, тогда Талла была бы в безопасности: мужних ищейки короля почти что и не проверяют. Всем известно: дурная в семье — горе на весь род, да к тому ж и потомством обзавестись не выйдет.
Но устроилась бы! Жила спокойной жизнью, а не ёжилась на твёрдой кровати, точно продрогший зайчишка! Дура!
Верд не удержался, присел рядом и, демонстративно глядя в сторону, подтянул повыше одеяло, закрывая проклятую шнуровку под тонкой девичьей шеей. Постарался не задеть ладонью, даже случайно. Кто её знает, колдунью эту? Лежит, что тонкая ледяная статуэтка: красивая, нежная. Так и тянет обвести пальцами вздёрнутый носик, смешливо поджатые губы, жилку на шее, ныряющую за ворот… А тронешь — растает. И нету красоты. А то ещё уронишь случайно, разобьёшь на мелкие кусочки, и никто так никогда и не увидит, не узнает, что была на свете эдакая невидаль.
Её бы на полку, чтоб никто не трогал, да на ключ в дальней комнате. Кукла… Красивая будет кукла. У кого-то.
Резко мотнув головой, охотник отвернулся, убрал с лица прядь пепельных волос, как нарочно всегда лезущих в глаза. Не про него такая кукла, нечего и разглядывать.
Больше не оборачиваясь, размашистым шагом вышел из кельи.
Другое дело — горячая вода! Вот это радость для таких, как он! Охотник уже и не помнил, когда в последний раз доводилось не наскоро ополоснуться над ведром, а то и над ледяным ручьём, а с наслаждением скинуть штаны и целиком погрузиться в бадью. Да в жаре, не хуже бани! В закутке на кухне, отгородившись занавеской, чтобы тепло медленнее уходило, спиной чуя пыхтение печи… Старые шрамы, обласканные мыльной водой, кажется, стали ныть чуть меньше, а уж какая благость для изнурённых долгим путешествием мышц! Точно женщина ласкает, гладит напряжённые плечи, дышит в ухо.
Непростительная слабость! Но Верд так и не заметил, когда задремал.
Наверное, сон был очень приятным. Глубоким и тягучим, как золотистые ленты мёда, похожие на жидкое солнце. Они стекали по спине, щекотали лопатки. И ветер пах весной и талым снегом, путался в волосах, тянул за ухо… Упорно тянул, терпеливо, до боли…
— Верд! Ве-е-е-ерд! — шёпотом звал ветер.
Тело среагировало быстрее, чем проснулось. То не ветер дёргал его за ухо, лохматил волосы и тряс плечо.