— Сочтемся. брат! — я повторил и, положив на кулак ладонь, впервые за долгое время поклонился хоть одному.
Он только горько улыбнулся в ответ:
— Ищи потом Ли У.
— Найду! — пообещал я.
Разбежался, заскочил на крышу. Сделав шаг, обернулся.
Он, осторожно опустив горящий светильник на землю, подхватил бережно неподвижную девушку на руки. Нет, присел. Опустил. Светильник, разбежавшись, запустил через чей—то забор — там что—то вспыхнуло и закричали люди — после чего торопливо подхватил Ки Ю и скрылся во тьме. Умный парень. Спасибо ему.
А я, разбежавшись, оказался на крыше следующей усадьбы и быстро побежал к тюрьме. Надо спешить. О, только б я успел помочь хотя бы кому— то одному!
Напал на отряд стражников — шестеро, совершавшие обход. Вроде к ночи их стало побольше?..
Быстро головы срубил всем, меч поспешно обтерев о плащ одного из них, в ножны вернул. Два факела подхватил. Успел на забор спрыгнуть и пробежать, до того как рабы усадьбы иль лавки ближайшей выбежали на шум. Один факел сбросил за чужой забор. К несчастью, там ничего не вспыхнуло. Но трупы сзади — трупы очередные — внимание жителей всполошившихся привлекут.
Так добежал до дома, соседнего со зданием тюрьмы, факел опустил за забор. Вроде не выскочил никто.
У тюрьмы избитых троих уволакивали внутрь. Казнь снова отменили? Ага, трое стражников в доспехах и шлемах шепчутся в стороне. Шумиха воинов здешних всполошила.
Прислушался. Ага, они запутались, откуда теперь ждать нападения.
— …Чиновничью управу! — бурно жестикулировал один.
— Не, господина Сина!
— Да Чжан с нас головы сорвет и оставит подыхать в нужнике…
Моя былая мощная ци не пробудилась и не проявилась. Увы.
Пробежался по крыше. Был замечен. Спрыгнул на двор тюрьмы, пробежался меж пятен присохшей крови. Загреб сухой соломы со стороны. Успел увернуться от чьего—то меча и запрыгнул на крышу. Разбросал солому, сухую и мокрую — что за невезенье — по крыше потом, мечом продырявив, факел низко в дыру воткнул. Увернувшись от пущенной стрелы, подбросил на факел соломы. Спрыгнул с другой стороны.
Приземлился на воина, схватившегося за оружие. Вытащить он не успел — ударом я снес ему пол головы — и соскочил с трупа на землю. Разбегались рабы в грубой одежде из одной скверной темно—синей грубой материи, окружили меня воины. С факелами. Вот дивно.
Дальнейшее помню смутно. Точно помню, как быстро убил семерых. Еще пару факелов закинул на крышу. Убил, замучившись, троих. Перемахнул через забор и убежал по улице. Они не все были столь же ловкими, чтобы перемахнуть как я через забор. Троих ловкачей кинжалом добил и, разбежавшись, скрылся на другой крыше. Залег, вслушиваясь.
Стражи Шоу Шана высыпали на улицу, несколько отрядов разбежались: доносить Сину и искать меня. По крышам лазить не додумались. Или не умели. Да вот только солома как—то не зажглась.
Пришлось спрыгнуть. Зарезать бегущий отряд. Завладеть чьим—то колчаном и луком. Спрыгнуть за чужой забор. Застрелить несущуюся орущую собаку. Застрелить воинов, засыпавшихся в ворота. Убежать по забору, уворачиваясь от стрел. Перемахнуть на чью—то крышу. Затаиться.
Отряды ищущих и докладывающих вроде уже пробежали все мимо меня. Спустился на улицу. Подобрал пару камней. Снова затаился на крыше, торопливо высекая искры. Пришлось подстрелить троих любопытных хозяйских рабов и семерых воинов на улице. Но успел спрятаться на крыше соседней усадьбы.
Искры наконец—то получились. Дьявольские ворота, я солому забыл! Пришлось обвязать древко обрывком своего плаща и начинать заново. Подстрелил еще троих.
У меня остались две стрелы. В городе становилось шумно. люди выпрыгивали на дворы. стражники как очумелые носились по улицам большими и маленькими отрядами. Ну, вроде не до казни им?
Ткань наконец—то загорелась от упавшей искры. Погасла. напоровшись на кровавое пятно. Нет!
Подстрелил еще одного любопытного — простого чиновника, хозяина дома, видимо, на крыше которого я залег — и осталась последняя стрела. Подступал по ближайшей улице отряд воинов. полураздетых. Ну, еще чуть— чуть! Давайте, камни! Еще чуть—чуть! Мне б искры!..
Искра. Загоревшаяся ткань на последней стреле. Я поднялся — они меня заметили снизу, и кто—то потянулся схватить лук— и прицелился.
У меня последняя стрела. Я должен поджечь тюрьму!
Чужая стрела впилась в мою ногу. Они замерли, ожидая, что заору и свалюсь. Но я лишь закусил губу. Чуть замешкался — ткань на стреле полыхала вовсю — и наконец—то выстрелил.
Демоны. больно же!!!
Горящая стрела улетела вперед прежде, чем ее додумался сбить тот смышленый толстяк.
Я не сразу решился сдвинуться — и щеку царапнула другая стрела. Я упал за крышу, прячась от града новых вражеских стрел.
Заорали вдалеке.
Прислушался.
Горящая стрела угодила в человека. Тот вспыхнул, судя по отчаянным воплям. Ну, вот. Последняя моя попытка провалилась. И я ранен.
Лежал на чужой крыше, прислушавшись, как собираются рабы убитого хозяина снизу. Как воины шепчутся за стеной.
Ци, подаренная демоном, не пробудилась. Кажется, я растратил тогда уже совсем. Ну что ж, принц Ян Лин, будешь жить теперь как простой человек.
А снизу между тем рабы и слуги убитого мною чиновника встретились с подбежавшим отрядом стражи, обсуждая внезапно застреленного господина. И, кажется, заподозрили, что убийца его и человек с простреленной ногой — один. И обсуждали, что с простреленною ногой я б не успел отбежать далеко от земли. Кажется, они зацепятся за это. Окружат крышу или усадьбу подстреленного мною.
Новые вопли заставили меня поднапрячься. Осторожно перегнулся за край крыши. Стрела тут же просвистела над моей головой. Вот дурень, раскрыл, что я еще тут прячусь!
Но до того как нырнуть обратно, увидел, что тюрьма вовсю уже горит. Или усадьба около. Куда—то тот, подстреленный горящей стрелой, умудрился припасть или рухнуть, отчего пелена огня расползлась с его одежды и волос вокруг. Сам—то он уже не вопил.
Шумно выдохнув, я лег на крышу. Тюрьма или около нее горит. Брат умершей Ки Ю заперт внутри. Меня вот—вот придут сдергивать с крыши. Хоть я поджег тюрьму — хочется верить, что поджег именно тюрьму — но все еще больше запуталось.
Сжал кулаки. Так, еще немножко полежать. Нет, выдернуть стрелу, сжав зубы, чтобы не проронить ни единого крика. Поспешно рану перевязать обрывком плаща. Собраться с силами и, чуть передохнув, мне надо убегать по забору и по крышам. Если убегу. Но, пламя преисподней, Ян Лин, ты же до сих пор не подох, хотя долго был один! И на этот раз не намерен сдохнуть!
Свиток 5 — Песня чужого гуциня — 4
Бо Хай
Тихо шуршал метлою, двор подметая, раб молодой.
Страшно ругалась хозяйка, разбивая вазу ночную о чью—то голову.
Я, бесшумно вылезши из—за стола, выглянул, окно приоткрыв, наружу. Стараясь чернилами бумаги да реек не замарать. А то она опять подумает, что во всем виновата Чун Тао.
Старшая моя жена ногами избивала молодую женщину. Платье в пыли метнулось светло—синее. Я, выдохнув с облегчением, вернулся за стол и принялся новый иероглиф ножом прочерчивать по бамбуковой пластине. Жалко, конечно, молодую девку, но если я вмешаюсь, госпожа подумает, будто я решил новую наложницу в свои покои притащить. Житья не будет ни бедняжке, ни мне.
Робко дверь приоткрыв, в комнату, склонившись, вошел старый раб.
— А, перестань! — отмахнулся я.
Он молча, но с красноречиво исказившимся мукой лицом, выпрямился. К столу подошел и, легко голову склонив, осторожно с подноса переставил чайник и две чаши возле меня. Но в стороне от дощечек тонких и чернил.
— Не стоит, — со вздохом на вторую чашу покосился.
— Госпожа и из—за этого изволила ее бить? — нахмурился добросердечный старик.
Сглотнув, кивнул.
Мы постояли возле стола в молчании.
— Пора уже, кажется, в управу чиновничью идти? — вздохнув, я немного пригубил чай.
А то он обидится. Особенно, если готовила она.
— Да просто две чаши! — слуга не выдержав, возмутился. — С чего она решила—то, что вы непременно должны пить с ней?!
— Она за этим как—то застала нас, — со вздохом опустил чашу на стол.
Получилось резко и громко. Я расплескал заботливо приготовленный для меня чай.
— Так за чаем же, не за чем—то еще! — старик, в отличие от меня, возмущаться вслух еще не перестал.
Он единственный мог. Из любви ко мне. Ребенком еще был, когда он за мною следил. И, когда старшая жена была еще молода — вскоре после свадьбы — он замешкался от больной руки, а она надумала его пнуть под колено. Отчего он упал, нос разбил, встать не мог. А я, разъярившись, руку тогда на жену поднял. Единственный раз то было. Родители ее — богатые столичные чиновники — прознав, покоя меня лишили, нажали на моих, те тоже долго ныли и писали мне слезливые письма, чтоб я не смел более эту вздорную девку обидеть. Но она хотя бы с тех пор верного слугу не смела обижать. Хотя бы его одного.
— Она ж девчонка еще! — возмущался верный Фан. — Ну, чего же удумала госпожа—то? Какое там в наложницы?! Тем более, вам она…
— Нет! — обрезал я его, за руку перехватив и крепко сжав. — Не продолжай!
— Но ведь не можете же вы наложницею взять ее! — возмутился слуга, а шепот уже перешел. — Как можно—то? Она же — ваша кровь!
— Госпожа не должна знать! — я руки его сжал.
— Но тогда госпожа перестанет ревнова…
— Что я не должна знать?! — на пороге возникла, всколыхнув полными телесами и пестро расшитыми шелками, старшая жена.
Мы молчали. Меня она застала возле слуги, держащего того за руки. Что ж она удумает—то на этот раз?!
— Что я не должна знать?! — госпожа уперла руки в боки, сверкнув нефритовыми браслетами в золоте. — Ты опять шлялся по борделям, старая ты развалина?!
— Да я там лет двадцать как уже не был! — возмутился я.
— Так я и поверила тебе! Кто ту мерзкую рабыню за руки держал? Кто?!
— Так она поскользнулась и почти упала…
— Ах, сколько всего! Сколько всего! Только и горазд, что девок лапать молодых! Ах, иначе бы упала она?! Да и пусть бы упала! Пусть бы разбила наглую морду!
— Госпожа, я только сказать пришел… — начал было Фан, стремясь гнев ее навлечь на него, но отвести от меня.
— А ты заткнись! — истерично вскричала женщина, кулаком хряпнула по косяку. — Ишь, выискался! Затычка в каждом кувшине! Ишь, разошелся, старый пердун!
— Милая моя… — начал было я.
— Ишь, как запел! Милая! А по борделям кто шлялся? Кто только что сказал, что шлялся?!
— Так то ж было двадцать лет назад! — возмутился я. — Я еще и тогда женат не был!
— А той молодой морде сколько? Явно поменьше, чем двадцать!
— Какой морде? — я напрягся.
— Да дурню тому, молодому, с которым ты шептался за лавкою менялы? Он разве тебе не сын? И от кого ты, наглая твоя морда, его нагулял?!
— А ты, что ли, следила за мною? — сорвался я. — Ты, что ли, за мной всегда следишь?!
— А кабы не следила я за тобою, ты бы эту наглую морду в дом притащил! Раба! В дом! Ишь, чего удумал! Рабская чтоб морда росла вместе с моим сыном?!
— Я твоего сына не трогал и ты моего не трожь! — сжал кулаки.
Но змея эта была неуемна, снова наметилась ядовитыми клыками в сердце:
— Поздно! — расхохоталась. — Поздно! Как бы не я, ты бы опозорил весь наш род! Но я уж позаботилась, чтобы его не было! Я—то хоть позаботилась, чтобы этот выродок порог дома не перешел!
У меня перехватило сердце. Сжалось, дыхание задохнулось внутри.
— Что ты… с ним сделала?!
— Да ничего особого! — жуткая женщина руки скрестила на груди. — Я от этого выродка очистила наш дом.
Схватив с подставки меч, вытащив из—за пылью покрытых ножен, я ступил к ней.
— Что ты с ним сделала? Где мой сын?!
— Да ничего, — жена попятилась. — Он и не мучился совсем…
— Ты… — меч дрогнул в моей руке. — Ты убила моего сына?!
— Так ведь… — она испуганно сглотнула. — Выродок в знатном роду не должен быть. Он — как бельмо на глазу. Его не должно было быть…
— Что ты с ним сделала? — лезвие прижал к этой шее, которую давно бы следовало переломить.
— Избили его! — Фан всхлипнул. — Удавку на шею. Стянули. Да утопили в Хуанхэ!
— Ты! — госпожа руку выбросила из—под лезвия, указав на трясущегося слугу. — Ты обещал молчать! Да я тебя…
— Я тебя убью! — прошипел я сквозь зубы.
Она отступила. Наткнулась на стену. Вжалась.
Я торопливо шагнул к ней, возвращая лезвие к мерзкой шее.
— Я написала отцу… — глаза ее нервно забегали.
— Убейте ее, господин! — Фан упал на колени. — Спасите нас от нее!
— Написала отцу про Чун Тао! — выпалила жена.
— Рабыня Чун Тао мне никто! — рявкнул я.
Что—то разбилось за дверью. Она услышала?!
Сердце снова сжалось болезненно. Уши поймали всхлип и топот ног.
Лучше б мне руки и ноги обрезали, да оставили подыхать в дерьме, чем хоть волос сорван был с головы ее! Но если я мое расположение к девочке бедной этой покажу, то хозяйка ей житья не даст. И даже сына… даже бедного моего внебрачного сына… он еще отказался от помощи, когда я за ним пришел. Он отказался от имени моего! И Фан… Фан меня предал. Фан все рассказал ей! Этой холодной змее!
— Я написала отцу! — жена сорвалась на крик. — Я послала ему ее портрет! Если я внезапно умру… если я как—то странно умру… он поклялся ее заживо сварить! — сжала кулаки, — Он сварит твою мерзкую подстилку заживо, слышишь?! И так и надо этой шлюхе! — расхохоталась. — Так и надо ей!
Мучительно сжалось сердце. Меч дрогнул в моей руке.
А жена ударила меня между ног коленом, оттолкнула.
— Я всех убью! — проорала мне в лицо. резко рассмеялась. — Я убила Фан, я убила Тин! Я убью всех твоих шлюх, старый бездельник! Чтобы не порочил ты имя моей семьи!
Я хотел сказать ей… хотел воткнуть лезвие в эту холодную грудь. Я обо всем забыл… я хотел воткнуть… но адски болело сердце. дыхание оборвалось в груди.
Меч выпал из руки. Я ослабевший рухнул на колени.
Фан метнулся ко мне.
— Господин! — испуганно закричал. — Господин!
— И пусть подохнет! Давно пора дела все передать моему сыну! — прошипела госпожа сквозь зубы. — Ты! — рявкнула она — и сжался трусливый старик. — Скажешь кому—то, что припадок у господина случился из—за меня — я тебе все пальцы отрублю и заживо буду варить в кипятке!
Я хотел сказать… я хотел что—то сказать, но мир плыл… словно лезвие мне в сердце воткнули… лезвие давно мне воткнули в грудь.
— Госпожа! — разрыдался Фан, и слезы горячие упали на мою грудь и лицо. — Позвольте хоть лекаря позвать, госпожа!
Ведь она не могла никогда плакать из—за меня. Ведь она никогда не плакала из—за меня, даже когда я в ту зиму страшно заболел. Только Тин… она сказала, что Тин она тоже убила. Только Чун Тао…
— Чун… Тао… — сорвалось с губ.
Как будет жить моя малышка, если я умру?.. Я не должен умирать теперь!
— Я эту Чун Тао за врачом пошлю! — крикнула визгливо госпожа. — Скажу, что ты так велел! И ты, Фан, скажи, что слышал, что сам господин так велел. А если не добежит… — и жуткая, мучительная тишина. — Если Чун Тао до лекаря не добежит или он тебя не спасет… я ее заживо сварю в кипятке! — и, расхохотавшись, выскочила вон.
Я хотел что—то сказать… я не мог говорить…
Когда очнулся, свечи горели возле стола. Возле постели Фан на коленях сидел, опустив голову и плечи. Куда—то невидяще перед собою смотрел. Но, стоило мне шевельнуться, встрепенулся, голову поднял, глаза, блеснувшие с надеждой.
— Мой господин! Вы очнулись, мой господин!
— Она… — выдохнул я с трудом.
— Чун Тао в порядке, — шепнул он, склонившись ко мне. — Она за лекарем успела. И иглы его оказались полезны. Только младшая госпожа будто случайно просыпала рис во дворе. И теперь Чун Тао сидит и перебирает его от грязи. Младшая госпожа не велели ее кормить, покуда все из грязи не подберет.