Я не знаю сколько выпил, честно говоря, не считал. Но развалившись на кожаном диванчике, что изящной дугой обнимает низкий барный столик, я дошел до стадии, когда все девушки кажутся красивыми. Жареная картошка уже не лезет, а вот спиртное легко заливается в глотку. Как же весело, черт меня дери.
- Привет, - хихикая, подсаживается ко мне девушка, всматриваясь в лицо.
- Здрасте, - ржу, разглядывая ноги, руки, голову, похоже на девушку.
- Вы меня не помните, Павел?
- Че? - какое же смешное тут все вокруг, крутится, сверкает и колышется.
- Вы меня спасли, еще девочкой, мне мама вас показала, вон она за барной.
То пятно, что расплывается в другом углу зала, напоминает что-то синее, зеленое и красное одновременно. Ее мама какая-то нечеткая и расплывчатая, но обижать женщин не в моих правилах, поэтому я машу рукой. Я же воспитанный в конце концов.
- Мама – это хорошо, маму надо слушать! Я вот свою никогда не слушаю.
- Из трубы вытащили, помните? Так странно, что мы встретились, здесь, за сотню километров.
Из трубы я вытащил малышку, а тут уже девица. Я горжусь тем, что есть люди, которых я спас, приятно остаться для них фантастическим воспоминанием, чем-то жутко важным в жизни. Как, например, для этой девушки, что льнет ко мне, как будто я особенный. Мы с ней смеемся, она зачем-то сообщает мне, что совершеннолетняя, а затем приглашает на танец. И так как зал бара немного крутится, я укладываю подбородок ей на плечо, вдыхая приятный женский запах. Как и всегда, при попадании в организм алкоголя, ужасно хочется нежности и любви, желательно пожёстче. Девушка сообщает, что до меня красивых рыжих мужчин не встречала. Спорить заплетающийся язык не позволяет, ну волосы и волосы. У кого-то черные, а у меня вот золотые. Мне нравится, что у нее есть грудь. И то, что, когда я кладу на нее руку, она ойкает, но не убирает ее. Она говорит так много всего, что мои разжиженные алкоголем мозги не успевают воспринимать информацию, но близость женского тела возбуждает, кладу руки на девичий зад.
Меня будоражит, как весело проходит вечер, настроение подпрыгивает до небес, когда она спрашивает, нравится ли она мне. Конечно нравится, сейчас мне все нравятся. Она немного двоится, и передо мной сейчас сразу две милые девушки, но разве это плохо?
Красивая, молоденькая, свежая, притягательная и заманчивая, а без одежды будет еще краше. Я тяну ее через зал, продолжить веселье где-нибудь в другом месте. Мои друзья, салютуют, качая головой и посмеиваясь. В баре много народу и стены, почему-то, все время наклоняются вправо. А посетители, вроде бы, остаются прямо. Так смешно, что сил нет, проржал бы целую ночь, наблюдая эту метаморфозу. Но мне уже очень хочется на улицу. В лицо ударяет ветер, но холода я не чувствую, девушка что-то говорит о красоте майской ночи, и я почти обожаю ее, особенно нижней половиной тела. Жажду любви! Настоящей, горячей и хорошо, что мне подвернулась такая заманчивая кандидатура. Как же хочется секса...
- Вы мне нравитесь, Павел, вы настоящий мужчина.
- Я рада, - путаю свой пол, останавливаясь.
А она сама вдруг целует в губы, неловко присасываясь к моему рту. Поцелуй мне не нужен, но раз уж она настаивает, я отвечаю. И все-таки весело, смешно и радостно, просто праздник какой-то. Интересно, ей так же задорно, как мне? Не помню, что я пил, но точно что-то очень хорошее. Душевная ночь, милая девушка, приятная на ощупь, не дурна на вкус. Почему я приехал на машине, если надрался от собственной крутости? Я не помню. Наверное планировал оставить ее до утра на стоянке, но ехать за рулем не смогу. Потому что слишком смешно, светофоры меня будут веселить еще больше, как и дорожные знаки. Я обожаю свою работу! Ну где я могу почувствовать себя всемогущим? Только здесь.
- Я тебе нравлюсь, - щелкаю девушку по носу, заталкивая на заднее сидение.
- Очень, - восторженно хлопает ресницами, а я не понимаю, почему она пристегивается, ведь мы никуда не поедим.
Закрывая за собой дверь, я широко улыбаюсь, буквально наваливаясь на нее с поцелуями.
- Павел, я...вы такой сильный...
- Все хорошо, - начинаю шарить в темноте по ее телу, нащупывая приятные места и изгибы, выискивая необходимые точки соприкосновения.
- Павел...
Замечательная ночь. Светлая, яркая, звездная, как же тепло внутри и горячо в штанах, ух и заводит меня все происходящее, будто ток по венам. Великолепно.
Сдирая все, что мне мешает, я без раздумий проталкиваюсь внутрь. То, что нужно, то, чего хочется. Но с первого раза не получается, как-то туго, не выходит, теряю самооблада..самообладу..самообладание. Какое же сложное слово. И как мало места в моей чертовой машине. Приходится сгибаться в три погибели. Быстрее, хочется быстрее. Мять, сжимать, толкаться. Драть. Девчонка странно реагирует, вскрикивая, мыча. Я задыхаюсь в сумерках своего эгоизма, продолжая делать то, что мне нравится, ведь это так весело. Так приятно, так...Трение, трение, трение и конец.
Ветер из окон, как и импульсы утихающего желания, немного отрезвляют, я отодвигаюсь. И даже через затуманенные алкоголем мозги понимаю, что совершил дурное. Веселье спадает, радость откатывает. Эйфорию заменяет странное нытье в башке. Я откидываю голову, а девчонка сжимается в комочек.
- Надеюсь тебе понравилось.
Натягиваю трусы, штаны, тру переносицу, но руки, почему-то, влажные. Подношу их к лунному свету, что льется внутрь сквозь окно автомобиля.
- Что? – хриплю, не понимая, перевожу взгляд на девушку, что сжалась, но при этом улыбается. - Ты что натворила? Ты че была девственницей? Какого хера ты пошла со мной?
Тупость девчонки раздражает. Как можно было до такого додуматься? Нет, я слишком пьян для этого. Неожиданно виски сжимает резкая головная боль. А девушка тянется ко мне, гладит по волосам. Душно, мне нужен воздух, от былой радости осталось только тягостное воспоминание. Все размазывается: ее лицо, голые белые ноги, темное сидение, стянутые наполовину штаны и кровь. Красная, как раздавленные ягоды малины. Я не из тех, кто гоняется за целками, я не люблю причинять боль, мне неинтересно выиграть мифический кубок первопроходца в чье-то влагалище.
Я решил, что ей, как и мне, захотелось развлечься, словить кайф, сама на мне повисла, целовала. Бл*дь, вот дерьмище. Она заставила меня чувствовать себя последним мудаком. Пьяным в доску мудаком, который даже цвет ее глаз не запомнил.
- Я мечтала об этом, я ждала, - выдыхает она, ласково касаясь моего плеча, - с того самого дня, с детства.Ты мой принц!
- Чего?!
Вываливаюсь наружу. Качаясь, хожу вокруг машины. Чокнутая какая-то, как можно было до такого додуматься? Я просто выполнял свою работу. Какой же я пьяный, держусь за голову, успокаиваясь.
- Эй, ты как? – заглядываю в открытое окно, но все какое-то мутное и размазывается. – Там в бардачке есть салфетки.
Все по-прежнему кружится, но уже не так весело.
Глава 18. Павел
Настоящее время.
Я старался, как же я старался победить. С виду то, конечно, все выглядело легко, но были моменты, когда мне казалось, что еще чуть-чуть и я сдохну. Вот прям скончаюсь и все. Я рыл землю зубами, купался в собственном поту, почти выблёвывал внутренние органы и все ради того, чтобы одна важная особа пожалела о том, что отказывается от меня. Всю ночь после праздника, посвящённого моей победе, я разговаривал с Мари. Собака послушно моргала, иногда засыпала, дрыгая лапой. На короткий период времени я сам проваливался в беспокойный сон. Но попивая водичку на кухне своего дома, все никак не мог угомониться.
Торжество лицемерия. Праздник показухи.
Разозлился. Не знаю откуда такая яркая реакция. Ведь знал же, что докторша замужем и все равно вскипел. Виду то не показал, конечно, но ударился в танцы, балерун хренов. Неужели она не знает о том, что ее муж трахает все, что движется? А может быть ей на это плевать? Деньги и положение, вот что нужно всем бабам. Мой то домишка в три раза меньше их семейного дворца с прислугой. Думал привести на ночь какую-нибудь девчонку, из тех, что были на празднике, отвлечься, расслабиться, получить удовольствие, но домой почему-то вернулся один.
Неинтересно и пресно, смотрят на меня, как будто я медом обмазан. В рот заглядывают, млеют. Одно и тоже каждый раз. Сами раздеваются, ноги раздвигают, надоело. Под утро Мари обслюнявила мой нос, устроившись рядом на диване. У моей докторши ночка, судя по мужниным поцелуйчикам, явно веселее сложилась. Зациклился я на врачихе. Хотя, чему тут удивляться? Привык добиваться своей цели, вот и уперся рогом, даром, что баран по знаку зодиака.
Мы с Мари вернулись к прогулкам, сердце приятно бьется, когда я натягиваю поводок, а возле ног трется любимое создание. Мы много болтаем, рассуждая о том, что произошло той ночью. Говорю то в основном я, а Мари внимательно слушает. Это она умеет.
Ходим по поселку, заглядывая в чужие дворы. Есть у меня странное предчувствие, будто сбил ее кто-то местный. А может быть я просто утешаю себя надеждой, потому что очень хочу наказать виновного. Парень, работающий в ГИБДД, нам не помог, приходится справляться своими силами.
Сегодня утром я возил Мари на контрольный рентген. И теперь, вспоминая визит в клинику, как умалишённый подтягиваюсь на турнике, мучая мышцы рук и спины, тело блестит от пота. Спрыгиваю на пол, но только для того, чтобы размяться и начать все сначала. Пять, десять, двадцать раз, пока руки сами не отлипнут от металлической перекладины. Тело мое неспокойно.
Когда около девяти я вошел в здание клинике, на регистратуре стояла не Ольга, а главная медсестра Тамара Прокофьевна, та самая, что все время гоняет Забейворота за то, что много болтает на рабочем месте. Необъятная во всех смыслах женщина.
- Добрый день, - не отрываясь от своих дел и не подымая головы, здоровается женщина.
- Здравствуйте. Мне нужно...
- Знаю, что вам нужно, - ее голос звучит грубо, она подходит к компьютеру, щелкает по клавишам. - У меня память, как у Ореховки.
Я улыбнулся, не понимая, о чем говорит эта суровая дамочка с тонкими, как ниточки бровями. Последний раз я такие видел по телевизору.
- Как ваш лабрадор?
- Уже лучше. Но надо контролировать.
Раскладывая бумаги, пробивает она края дыроколом, каждый удар отдается грохотом в моей затуманенной предвкушением встречи с Ириной голове.
- Когда ты выходишь с собакой на улицу, - начинает Прокофьевна, поправляя гульку на макушке, резко выплевывая слова, как надоевшую жвачку, дергано, рвано, - нужно заранее просчитывать ситуации и ходы. Выбирать безопасные маршруты. К сожалению, для владельцев собак всё меньше и меньше мест, где можно нормально погулять с собакой, так ведь, Павел?
Ее взгляд острый и безжалостный, гулька подскакивает от резких движений.
Я киваю, Мари послушна сидит рядом, уложив хвост на пол. Облокачиваюсь на стойку, оглядываясь по сторонам. Из-за угла появляется курчавая голова Ольги, девица машет мне, лучезарно улыбаясь. А я напрягаюсь.
- Поиграть, - снова привлекает внимание главная медсестра, - покидать палочку, - бамс, еще один бамс. - Да ещё эта точечная застройка, в центре больших городов практически не осталось мест для собак. Я вот долго жила в мегаполисе, а потом решила, что воздух важнее супермаркетов. Там так же тяжко. Рамки зажимаются, город давит. И одно из побочных последствий этого — собаки уменьшаются в размерах, заметили, Павел? Раньше собаки большие были, - смотрит она мне в глаза, прищуриваясь, — сенбернары, кавказы, алабаи, мастино. А сейчас всё больше йоркширские терьеры да мопсы. Вот ваша собака настоящая. Хотя, - делает она последние дырки с таким грохотом, что шатается стол, - для меня куда важнее люди, Павел. С ними надо добрее.
Доброта так и сочится из глаз "гульки", а по коридору, быстро передвигаясь, бежит Ольга и тут же виснет на моем плече.
- Пашка, привет. Мари, привет! – наклоняется, продолжая держаться за меня, да так, что кудряшки свисают почти до самого пола.
Собака безразлично поворачивает морду, хвост лежит на полу, как обрубленный.
Я не успеваю поздороваться, потому что Тамара Прокофьева гаркает на Забейворота.
- Ольга! Опять работы нет? Ну-ка брысь отсюда, - хлопает главная медсестра по столу и Ольгу сдувает ветром.
- Мне бы рентген сделать собаке!
- Я помню, я все помню! Я же говорю у меня память, как у Ореховки.
Я хмурюсь, собираясь спросить причем тут вообще ореховка и кто это такая? Но запах знакомых духов моментально лишает разума.
- Эта маленькая птичка, Павел, - читает мои мысли врач Мари, кладет на регистраторскую стойку какой-то журнал, вытягивая руку возле меня, почти касаясь, - способна запомнить местонахождение тридцати трех тысяч кедровых орешков, – наши взгляды встречаются,и пусть вид у нее очень профессиональный, но я все равно не могу отвернуться. - Самое удивительное, это то, что они прячут маленькие орешки в опавшей листве и без труда их отыскивают зимой под снегом. Эта птица обладает потрясающей пространственной памятью, которая помогает ей запоминать отдельные объекты и воспроизводить их местонахождение. Такого не может никто из живых существ.
Она продолжает шевелить губами, но я уже не слышу. Просто наблюдаю, словно впитывая. Женщина нарушившая мой покой. Она дразнит меня просто тем какая она есть, распаляя, берет за живое. Это происходит постоянно. Огромные глаза, белая кожа, блестящие губы. Ирина чем-то цепляет меня, сама того не понимая, и даже не телом, которое несомненно возбуждает мою фантазию. Общее ощущение. Какая-то забота, которая исходит от неё, доброта, умный взгляд. Серьезность, глубина, жизненный опыт, то, как она отвечает на мои провокации. Девчонка не сможет реагировать также. Мне хочется с ней разговаривать.
Возможно я извращенец. Разве подобные качества могут заводить? Но меня тянет забрать Ирину в плен рук, сжать. Синхронно горячее и какое-то нежное желание. Мне бы сутками её рассматривать, трогая лицо, чтобы позволила пальцем коснуться своих губ, чтобы пососала палец, впустила в свой бархатный рот, дала почувствовать себя хозяином.
Но Ирина не способна на легкомысленные отношения. Это я уже понял. И самое удивительное, что так она мне нравится ещё больше. Хочу, чтобы дала и не давала одновременно. Потому что губы, пусть и временно, отвечают на поцелуй, тело тянется ко мне, глаза блестят, щеки пылают.
Отказы действуют как спичка, поднесенная к бочке с порохом. Ирина будит во мне небывалое, мощное желание. Сексуальная фантазия требует взять её прямо на рабочем месте. Одной рукой тянуть за волосы, второй ласкать грудь, при этом снизу вдалбливаться в тело. Красивая и нежная. Это чувствуется.
Весь вечер на празднике я наблюдал за ней и мужем. И могу сказать точно, что она не хотела того, что он делал с ней. Иногда мне казалось, что ей попросту неприятно. В Ирине есть слабость, которую видно, несмотря на то, что она старается изображать счастливый брак. Я чувствую её боль, как будто способен читать мысли, все что задумывалось, как простая интрижка превращается в черт знает что. К желанию спустить по коленкам докторские штаны примешивается необходимость общения.
- Да, Ирина Владимировна мне и рассказала, какая именно у меня память. Свободен рентген, - кивает.
Тамаре Прокофьевне я тоже не нравлюсь. И хотя мне лень разбираться в ее поведении, но улыбаться мне главная медсестра клиники не спешит.
- Как шиншилла? – спрашиваю у Ирины, когда Мари уводят за дверь с жутковатым черно-желтым знаком.
- Умерла, - опускает голову врач, вздыхая и разглядывая свои руки.
Она переживает, что не справилась. И эта эмоция касается меня острым лезвием ножа у самого горла. Медицинский персонал и пациенты с кошками, собаками и хомяками в руках туго наполняют коридор под завязку, проскальзывая мимо нас, создавая немыслимую звуковую какофонию. Я понимаю ее, как же я ее понимаю.
- Не все в этой жизни зависит от нас. Спасти всех невозможно, - хмурюсь, касаясь женского плеча, искреннее сопереживая, поддерживая, как будто имею на это право, - я знаю, о чем говорю.
Доктор Ирина подымает на меня глаза. Печально смотрит, и мне хочется пожалеть ее, обнять, поцеловать в макушку.