А незнакомец все не замолкает.
–Твоя жена? А где кольцо? Или просто девочка по залёту? – Смеется он громко и неприятно.
Девочка по залёту. Какое точное определение.
Но Егор удивляет нас обоих, когда тихо, но грозно говорит:
–Ещё раз такое от тебя услышу, Воронцов, череп проломлю, понял?
Минин разворачивается, сгребает меня подмышку и спокойно ведёт мимо задумчиво нас рассматривающего мужчины. Наверно, ему так же странно, как и мне.
Внутри, в тёплом светлом помещении, нас тут же встречает какая-то улыбчивая миловидная девушка. Она что-то щебечет, обратив всё своё внимание исключительно на Егора, пытается узнать, не нужна ли мне каталка и какой у меня срок. Видимо, она решила, что мы здесь именно из-за меня.
Егор говорит с ней довольно прохладно, хоть и пытается улыбаться, делая вид, что всё отлично. Получается у него так себе.
В итоге через минуту нас оставляют одних, а уже через пять Минин непреклонно заводит меня в кабинет для обследований. И даже выходит за дверь, оставляя только меня и доктора.
Всё это затягивается на добрый час, в конце которого я чувствую себя совершенно без сил и желания передвигаться. А усатый доктор в возрасте, что появляется в коридоре следом за мной, улыбается Егору и радует:
–Всё в порядке.
Час мучений ради «всё в порядке». Я очень рада, что со мной всё хорошо, но он мог бы сказать ещё хоть пару слов. В конце концов, я даже кровь с пальца сдала, а для меня это то ещё испытание.
Я не слушаю, о чём эти двое остаются говорить, но Егор догоняет меня уже у лестницы, что приютилась в конце коридора третьего этажа. Пристраивается рядом, без спроса цепляет ладонью за локоть и позволяет сделать первый шаг на лестницу, которой я даже и не видела.
–С малышами всё в порядке. Это мальчик и девочка, ты знала? – Егор переводит взгляд со ступенек на меня и улыбается, словно он – самый счастливый человек во всём мире.
А я почему-то забываю сделать следующий шаг. В горле щекочет от того, с какой нежностью Егор это сказал. Паша никогда не говорит о моих детях так. Даже мама о них так не говорит. Она не называет их малышами, только детьми. Кажется, кроме меня их вообще никто не называет малышами.
–Скажи ещё раз, – прошу хрипло.
Это похоже на навязчивую мысль, почти на потребность: мне нужно, чтобы он ещё раз назвал их малышами. Так, как он только что это сделал.
Но вместо того, чтобы сделать, как я прошу, Егор отпускает мою руку, приседает на корточки и с неожиданным трепетом кладёт обе ладони на мой живот. Они у него большие и очень тёплые. И его прикосновения нравятся не только мне – прямо в левую руку Минина тут же приходится ощутимый удар. Он не самый приятный, но после этого Егор вскидывает голову и смотрит на меня с неприкрытым восторгом в глазах и широкой счастливой улыбкой на губах.
Я невольно улыбаюсь ему в ответ. Мне немного сложно поверить, но я вижу, что его чувства – искренние. Это так... странно. И волнительно. Знать, что твои дети нужны не только тебе. Делить с кем-то эти чувства и эмоции. Просто стоять и глупо улыбаться, видя не осуждение и недовольство, а точно такую же улыбку.
В какой-то момент я не могу сдержать предательских мыслей и на некоторое время представляю, что мы – одна семья. Наши малыши, Егор и я. Что бы с нами было? Как бы мы жили? Я почти уверена: наши дети росли бы в любви. Они бы не знали осуждения – то, с чем им, кажется, всё же придётся столкнуться с самого своего рождения.
Или?..
Я не понимаю, почему эти мысли так пугают меня. Наверно, потому, что я не знаю, что будет. Что, если я сделаю неправильный шаг? Приму неверное решение. Я в ответе не только за себя, но и за моих крошек.
В Паше я уверена. Точнее, я уверена во влиянии тех денег, что платит ему мой отец. Паша никуда не уйдёт. Он не исчезнет.
Сказать то же самое про Егора я не могу.
Именно это – причина моего страха перед ним.
Глава одиннадцатая. Егор
Заявляю официально: я самый счастливый человек на этой планете. Размах капитальный, но и то, что сейчас кипит внутри меня – не детский мультик.
Не помню, чтобы мне хоть когда-либо хотелось улыбаться, как кретин, и обниматься со всеми подряд. Но лучше всё же с моей малышкой Варюшкой, которую вот прямо сейчас нужно отправить домой, вещи собирать, потому что уже вечером я сделаю ей предложение руки и сердца и утащу в наш дом.
В моей голове со скоростью гоночного болида выстраивается цепочка планов. Она собирается, строится пункт за пунктом и с грохотом разбивается об потрясающее: двое! Их двое, моих детей: мальчик и девочка. Как я и хотел. От этого во рту так сладко, что мои губы сами собой растягиваются в ещё более широкой улыбке.
Двое. Вы понимаете? Мои сын и дочь. Сразу двое!
Мне хочется обнять Варин живот и прижаться к нему изо всех сил, но я боюсь даже дышать, когда нахожусь к нему так близко. Он такой большой, а от мысли, что там, внутри, сидят мои дети, голова идёт кругом. Это так странно и в то же время естественно и правильно, что у меня мысли путаются.
А потом я делаю кое-что, что со стороны может показаться глупым или даже смешным: подаюсь к Варе близко-близко, так, что почти касаюсь носом её живота, и начинаю шептать всякую ерунду. Не ей, нет – детям. Мальчику и девочке.
Моим.
Нет, нашим.
Почему-то меня торкает только сейчас. Сейчас, когда просто дети стали моими мальчиком и девочкой. Наверно, до меня просто крайне долго доходит осознание, раз накрыло только сейчас.
–Что ты делаешь? – Слышу я тихий усталый голос Вари, и только лишь это заставляет меня оторваться от увлекательного занятия, нехотя подняться и улыбнуться моей малышке.
–Разговариваю, – не хочу скрывать своей приятной глупости. – И я намерен заниматься этим каждый день по несколько часов.
Она приподнимает уголок губ в слабой улыбке, прикрывает глаза и качает головой. Устала. И я бы с огромной радостью подхватил очаровашку на руки и закружил в воздухе прямо здесь, если бы «здесь» не было лестничным пролётом, а сама Варюшка не была столь впечатляющих размеров.
Зато после родов я её затаскаю и затискаю. И детей. Гарантирую.
И зацелую. И сделаю ещё кое-что, что наверняка понравится нам обоим.
–Как же ты будешь этим заниматься? – Своим приятным негромким голосом спрашивает Варюша, открывает глаза, кладёт руку на перила и наугад делает шаг на одну ступеньку ниже.
Я тут же подхватываю её под локоть и внимательно смотрю за каждым шагом. Ей дорогу не видно, а я не хочу, чтобы моя малышка случайно упала.
–Утром за завтраком, на обеде, после работы, весь вечер, а потом, наверно, и всю ночь, – говорю ей со всей серьёзностью.
Вижу это так ярко, что ладони чешутся от желания схватить очаровашку и утащить к себе домой. И зацеловать её там до громкого смеха и неуклюжих попыток спастись.
Варя вздыхает и не отвечает.
Две новости. Плохая: ей всё ещё страшно. Хорошая: теперь это страх не передо мной, как утром в офисе, это – страх перед будущим.
Я почти вижу мысли, что крутятся в её головушке. Основа у всех одна: Варя не знает, что будет дальше, и это её пугает. Уверен, если бы она была одна, ей бы не было так страшно, но сейчас на её хрупких плечиках лежит ещё и ответственность за наших детей. Не знаю, характерно ли это для всех мамочек в целом, но моя очаровашка просто не знает, кому может доверять.
Видимо, ей попросту некому.
–Варь, – зову я, когда мы спускаемся на пролёт между третьим и вторым этажом и делаем небольшую передышку, потому что даже такой короткий путь для моей Варюшки – целое испытание.
–М-м? – Слабо отзывается она, приваливается к перилам и прикрывает глаза.
Ей плохо? Может, это не из-за лестницы? Врачи что-то напутали с анализами? Я и сам не замечаю, как за пару секунд успеваю перепугаться до светящихся точек перед глазами. И уже собираюсь позвать кого-нибудь из медперсонала, как Варя открывает глаза и спокойно смотрит на меня снизу вверх, без слов спрашивая, что я там хотел.
–Ты в порядке? – Спрашиваю на всякий случай, пытаясь разглядеть на её лице хоть намёк на то, что что-то идёт не так.
Но Варюшка лишь улыбается, чуть щурится и насмешливо поддевает:
–Распереживался, папочка?
Как гора с плеч!
Облегченно выдыхаю, веду напряжёнными плечами и не без удовольствия наблюдаю за тем, как медленно краснеет осознавшая собственные слова Варька. Она открывает рот, собирается сказать какое-то глупое извинение, но я опережаю её куда более важным:
–Кто такой Паша?
И слышу её резкий громкий выдох.
Она и сама не понимает, но только что сказала мне куда больше, чем смогли бы её тщательно подобранные слова.
Вижу, как тяжело ей говорить о нём. Наверно, я полный моральный урод, но меня это радует: она не выглядит влюблённой по уши девочкой или женщиной, что сделала полностью осмысленный выбор и остановила своё внимание именно на этом человеке. Готов поспорить, её рядом с ним держит что-то вроде родительского слова или чувства вины. Согласитесь, их пересилить куда проще, чем бушующую в крови страсть или даже любовь.
И это, чёрт возьми, радует.
Глава двенадцатая. Варя
Егор понимает больше, чем мне хотелось бы. Я вижу это по его странно замерцавшим глазам и промелькнувшей на губах улыбке, которую он тут же спрятал, а потом и вовсе опустил голову, чтобы у меня не было возможности рассмотреть выражение его лица.
Я не понимаю причин, но меня это немного напрягает.
И одновременно самым немыслимым образом радует.
–Тебя это не касается, – говорю я очень мягко, не желая обидеть его вновь, но вместе с тем и твёрдо. – Моя личная жизнь – это только моё дело, понимаешь? Та наша ночь... это просто случайность. Случайность. Я совру, если скажу, что жалею о ней и обо всех последствиях, но... она ничего не значит. Если ты хочешь принимать участие в воспитании мо... наших детей, то я не буду мешать тебе в этом, но моя личная жизнь не должна тебя касаться. Как и твоя не должна волновать меня.
Это хорошие, правильные слова. Они должны были вразумить Егора и хотя бы попробовать заставить задуматься над их смыслом, но вместо всего этого он поднимает голову, внимательно смотрит мне в глаза и неожиданно хитро улыбается.
–Моя личная жизнь волнует тебя, да, очаровашка?
Он улыбается ещё шире, а мне остаётся только стоять и глупо хлопать глазами.
Всегда поражалась людям, что могут любые слова вывернуть совершенно не так и в итоге остаться в плюсе. Как у Егора это получается? Я ведь говорю ему абсолютно о другом.
Но он уже сделал какие-то выводы, и полученный результат ему явно нравится. Очень нравится.
–Слушай, – я пытаюсь осторожно забрать свой локоть из его руки, но Минин не отпускает, только смотрит странно: со снисхождением и радостью. И ещё чем-то, что я пока не могу определить. – Мне домой надо.
Не знаю, насколько действенными окажутся эти слова, и на всякий случай заранее начинаю переживать. У Егора совершенно не та реакция, что может быть у человека, который вдруг случайно узнал, что после всего одной ночи он уже почти стал отцом сразу двоих детей. Я не вижу на лице Минина страха, волнения, нерешительности и сомнений. На нём только радость.
Совершенно ненормальная радость.
–Конечно, – соглашается он подозрительно легко, – идём, я довезу тебя.
Егор не позволяет мне отказаться. Он помогает спуститься по лестнице в самый низ, затем придерживает для меня дверь, а после держит за руку, пока я осторожно спускаюсь по покрытой льдом и посыпанной песком лестнице и иду до его огромной машины. И вновь подсаживает в салон, совершенно не акцентируя на этом внимание.
И всю дорогу до моего дома говорит с кем-то по телефону – спокойно и по-деловому. Это долгий и напряжённый разговор, но Егор остаётся невозмутимым и даже умудряется пару раз тонко иронизировать. Я честно стараюсь не подслушивать, но это получается у меня с трудом, потому что всё это время Минин не отпускает моей руки.
Его пальцы переплетены с моими, и руки лежат на сидении между нами, но Егор не может успокоиться и постоянно вертит мою ладонь. А ещё смотрит. Почти каждую минуту поворачивает голову, тепло улыбается мне, опускает полный нежности взгляд на мой живот и вновь отворачивается, чтобы снова сказать своему собеседнику что-то очень важное.
Во всём этом есть лишь один минус, который сердце старательно пытается выдать за плюс: мне это нравится. Всё это. Не должно, но нравится.
И, когда автомобиль тормозит у моего подъезда, дорогу к которому я старательно объясняла молчаливому водителю Егора, мне даже немного жаль расставаться с Мининым. Не хочется возвращаться в чужой дом и слушать скандал Паши, который он наверняка устроит. Не хочется до рвущегося из груди крика, но я всё равно фальшиво улыбаюсь Егору и тянусь к дверце.
Минин останавливает меня жестом. Коротко прощается со своим собеседником, обещает перезвонить позже, и быстро вешает трубку. И всё это – не сводя с меня внимательного взгляда. Настолько внимательного, что я начинаю немного паниковать: неужели по мне видно, что так не хочется уходить?
–Варь, – говорит Егор серьёзно, даже не подозревая о том, что от этого его тона у меня внутри всё испуганно сжимается и стиснутые коленки начинают дрожать. – Я имею право переживать о тебе и наших детях. И я имею право знать: у тебя всё хорошо?
Странный вопрос. Такой, будто Минин что-то знает и даёт мне возможность признаться во всём самой.
Вот только не в чем признаваться.
–Всё замечательно, – вру я с улыбкой, не желая погружать его в свои проблемы.
И выскальзываю из машины раньше, чем Егор успевает сцапать меня за руку. Захлопываю дверь и бодро иду к подъезду. А когда тяжёлая железная дверь с трудом открывается, не выдерживаю и оборачиваюсь.
Егор стоит у машины, спрятав руки в карманы брюк, и не сводит с меня взгляда.Он ничего не говорит, даже рукой на прощание не машет, хотя я жду пару секунд. И в итоге именно мне приходится торопливо ему махнуть и спрятаться в подъезде.
Квартира на третьем этаже не спасает и не успокаивает – именно такие эмоции, по моему мнению, должны быть при возвращении домой. Эта квартира душит меня, как душила и в самый первый день. И каждая вещь здесь, начиная от полочки в прихожей и заканчивая статуэтками в гостиной, изо дня в день говорит мне о том, что это не мой дом. И вещи, которыми он заполнен «для вида», мне так же не принадлежат.
Я с трудом стягиваю ботинки, кое-как вешаю пальто на крючок и только после этого беру в руки телефон. И прикусываю губу, чтобы не заругаться вслух: на нём отключён звук. Не сложно догадаться, кто был тому виной. Теперь понятно, почему Паша не докучал мне звонками: он докучал, просто я не слышала.
И, как назло, именно в этот момент на экране совершенно беззвучно высвечивается входящий вызов: простое сухое «Паша» без фото.
Я в последний раз перевожу дыхание, тыча в экран пальцем и закрываю глаза.
И слышу в свой адрес столько мата, что закладывает уши.
Хочется просто оставить все вещи, развернуться и выйти из этого дома. Уйти, чтобы никто и никогда не смог меня найти. Чтобы не было больше этих представлений и обвинений в ужасных вещах.
Какая-то часть меня понимает Пашу – совсем немного она его даже оправдывает. Он позвонил своей невесте, а в итоге наслушался неизвестно чего от совершенно незнакомого мужчины. Возможно, Егор даже сказал ему о том, кем он на самом деле является: отцом моих детей. Да, с этой точки зрения я могу понять Пашу и его злость.
Но есть и другая часть меня. Эта часть очень обижена на него из-за того, что Паша даже не попытался поговорить нормально и узнать всё от меня, а не от кого-то. Выходит, слова постороннего человека для него важнее слов собственной невесты.
Слёзы душат, но разрыдаться мне не позволяют: звонит мама.
И почти дословно повторяет слова Паши. Всё ясно, он опять успел нажаловаться ей. Он всегда жалуется маме, чаще всего просто нагло врёт, а она всегда верит ему, а не родной дочери.