— А суслики?
— С сусликами, как ты говоришь, Дарья Владимировна, пару часов посидит Алла Ильинична, моя любознательная соседка, — он усмехается.
Подхватывает меня на руки еще более неожиданно, и я давлюсь очередным вопросом, когда он страдальчески стонет:
— Господи, Штерн, ну хотя бы иногда просто помолчи.
Глава 6
— Так сколько у вас экзаменов нынче, Дарья Владимировна? — весело вопрошает нейрохирург и друг Кирилла Александровича Степан Германович, прокручиваясь на стуле к окну и рассматривая мой снимок.
— Четыре.
— И как? — он с заинтересованным видом оглядывается.
— Нормально, — я собираюсь встать с кушетки, но под испепеляющим взглядом Кирилла Александровича передумываю.
И, скажите мне, где пресловутая врачебная тайна, о которой талдычат со времен первого курса и биоэтики?!
Мои громогласные протесты и мысленные размахивания Федеральным законом № 323, статья 13, были нагло проигнорированы и оборваны уже привычным: «Штерн!».
Ну я-то, допустим, Штерн, а вот вы, Кирилл Александрович, беспардонный гад, решивший при моем осмотре присутствовать и комментировать.
И отвечать вместо меня, ибо ему, видите ли, виднее со стороны.
Ну-ну.
— Автоматом? — беря второй снимок, продолжает расспрашивать Степан Германович.
— Пятьдесят на пятьдесят, — я кривлюсь, ибо тема больная.
Очень больная и сопливая.
Рыдала я больше, чем над «Титаником», «Хатико» и «Виноваты звезды» вместе взятыми.
— Это как? — он разворачивается обратно и смотрит пристально.
А я пожимаю плечами.
— Философия и бэха автоматы, по физиологии автоматов нет, а микру… — голос все же садится, поскольку меня до сих пор не отпустило, — я так сдавала.
Устно.
Пять часов.
После того как завалила третий рубежный тест за неделю до экзамена. Два — по общей и частной микробиологии — в течении года сдала, а третий по вирусологии написала на восемьдесят пять.
Слетела с автомата за одну ошибку.
До остановки меня довел Эль, а, закрыв дверь квартиры, я сползла на пол и прорыдала до прихода родителей. Точнее рыдала я сначала, а потом была уже истерика с воем и заиканьем, когда я не могла объяснить, что случилось.
Ничего в общем-то не случилось.
Просто я — дура.
И теперь надо было не только всю физиологию выучить, но еще и микру. За неделю, ибо экзамены поставили через день.
Освежить же в памяти все полторы тысячи страниц двух методичек было нереально. Именные методы с чем в какой цвет, среды, коих перевалило за сотню и тоже именные, несчастную классификацию антибиотиков по механизму действия и еще более несчастную ПЦР, над которой я скорее сдохну, чем пойму подробно даже сейчас.
В общем, страдала я до семи вечера, вспоминая это все, а в семь вернулись родители и па, не слушая воплей, поставил меня под ледяной душ.
Полегчало, и на следующий день я села учить.
— Сдала? — спрашивает, к моему удивлению, Кирилл Александрович.
— Сдала, — я киваю, — на пять.
— Молодец, — Степан Германович одобрительно хмыкает и задумчиво трет подбородок, опускает очередной снимок и смотрит на Лаврова. — Слушай, Кирюха, я не вижу сотряса. Да и так, ни тошноты, ни рвоты, голова не болит, не кружится. Не болит ведь, отличница?
— Нет.
— Ну вот.
— Она без сознания около получаса провалялась, — негромко напоминает Кирилл Александрович.
И они оба внимательно-изучающе смотрят на меня.
— Ретроградной амнезии не было, — в свою очередь напоминает Степан Германович.
Они переглядываются и снова глядят на меня.
— Я нормально себя чувствую, — сообщаю, скрестив руки на груди.
— Угу, но давай-ка на МРТ все ж сходим, Дарья Владимировна, — предлагает Степан Германович и внезапно подмигивает. — Для успокоения некоторых.
Некоторые скептически хмыкают, но не возражают.
Возражаю я, но, как отрезает Лавров, детскому саду слова не давали.
— Ставлю на переутомление и никакого сотряса.
— Сотряс есть, Стёп.
— Сколько, мальчики?
— Давай на пять косарей.
— Скучно. Предлагаю на бутылку "Инчмоан", девяносто второго.
— А давай. Ань, разбей. Все, Кирюха, ждем с виски в гости.
— Или я вас, — Кирилл Александрович хмыкает.
А я… я в праведном гневе.
Нет, нормально спорить на меня?!
Люди, где ваша совесть?!
Я ж за стенкой сижу, а вы даже дверь толком не закрыли и стены между двумя смежными кабинетами, к вашему сведенью, тонкие.
«Штерн, подожди здесь, — мысленно передразниваю Кирилла Александровича, — нам надо поговорить».
Ага, как же, поговорить.
— А вообще, Кирюха, не дури, — Степан Германович вздыхает, — твоей отличнице отдохнуть надо, отоспаться, а не с монстрами сидеть.
— Вот-вот, Кирилл, — звонко сообщает Анна Вадимовна, она делала мне МРТ и она, как я поняла, жена Степана Германовича. — Забыл, как мы учились?
— Такое забудешь, — Кирилл Александрович фыркает.
— Ну так чего зверствуешь? А ребят к нам привози. Я в отпуск скоро пойду.
— С завтрашнего дня и на месяц, Ань?
— Нет, — Анна Вадимовна замолкает и спрашивает осторожно. — Что Ника…?
И Кирилл Александрович отвечает не сразу, а когда заговаривает, то его голос кажется деревянным, без намека на эмоции.
— Ничего. Вчера звонила, все… сложно.
— Поперло его тоже, будто ближе… — с досадой бросает Степан Германович.
— Стёп, — Анна Вадимовна его обрывает, — мы все всё знаем.
А вот я нет и, пусть это плохо, но мне любопытно: и кто такая Ника, и что сложно, и кого куда поперло, вот только узнать мне это не суждено, в кабинете звенит телефон, а Кирилл Александрович выглядывает ко мне и объявляет, что нам пора.
После катания на ручках нашего Красавчика ехать с ним в машине несколько… неуютно. Все же я не привыкла, что меня носят на руках, тем более преподаватели. Да меня вообще последний раз па таскал от дивана до кровати, когда я упрямо сидела со всеми и отчаянно пыталась не заснуть.
В одиннадцать взрослой быть очень хочется.
И поэтому я смотрю в окно и косые взгляды Кирилла Александровича игнорирую. Что, боится, что я отключусь или меня стошнит на его чистую светлую обивку?
Зря, чувствую я себя правда хорошо, даже мигрень прошла и больно только прикасаться к затылку, шишку небольшую я все ж заработала.
— Дарья Владимировна, — негромка окликает Кирилл Александрович, когда мы проезжаем очередную развязку и притормаживаем на светофоре, — я… хотел бы… извиниться.
Че-го?!
Спасибо, Кирилл Александрович, что говорите, когда я сижу, второй раз за день упасть — это перебор.
— Это вы за ставку на диагноз? — я соплю обиженно и даже к нему поворачиваюсь, отрываясь от рассматривания крайнего ряда машин.
— Что? — он с недоумением смотрит на меня, а потом усмехается. — Нет, с чего ты взяла?! Я про детей.
Предполагать второй раз чего там про детей я не рискую, поэтому ограничиваюсь вопросительным поднятием бровей и жду продолжения.
Лавров тяжело вздыхает и, плавно трогаясь на зеленый, неохотно скрипит:
— Ты была права, я ужасный дядя и я не должен был детей оставлять с тобой.
— Вам их жалко стало?
— Ну и это тоже, — меня меряют задумчивым взглядом, — но больше из-за того, что у тебя переутомление, доходящее до потери сознания, и две недели сессии, после которых хоть немного надо отдохнуть, а не с чужими детьми сидеть. Голову ты из-за меня едва не проломила. Прости.
Не только, но разубеждать я его не буду, поэтому только киваю и слушаю дальше.
— В общем, считай, что я все аннулирую и забываю. Ты больше мне ничего не должна.
Кирилл Александрович выруливает на знакомую улицу, и я смотрю на проплывающие мимо вывески магазинов, посмотреть на Лаврова почему-то не могу.
И почему-то завизжать от радости, выплясывая ламбаду, я тоже не могу.
Мечта исполнилась, Дарья Владимировна, а где радость?
— Пей таблетки, спи, больше гуляй на свежем воздухе. Отдыхай, Штерн.
Ну да, тем более таблетки мне он уже заботливо купил и возражения, что сама могу, оборвал одним взглядом.
— А суслики? — я спрашиваю торопливо и хмурюсь, потому что до моего дома осталось два светофора, а мне нужно получить ответ.
— Что, суслики? — Кирилл Александрович удивляется и хмурится.
Смотрит со спокойствием, которое — снова почему-то — жутко раздражает. Или это все от того же переутомления?
Перепады настроения и повышенная раздраженность как раз в перечни симптомов.
— С ними кто будет сидеть? — поясняю терпеливо.
Я ведь помню, что у постоянной няни, Софьи Павловны, сломана нога, три няни до меня не выдержали и недели и единственное агентство — надежное по мнению Лаврова — больше нянь не дает, с улица брать кого попало Кирилл Александрович тоже не может, а соседка, Алла Ильинична, по большой милости на пару часов и уж точно не на постоянной основе готова сидеть с монстрами.
— Со мной будут, — помолчав, все же отвечает он.
А я хмурюсь и очередь уточнять моя.
— С вами?
— Со мной, в больнице, Штерн, — сердито и с ударением на каждое слово поясняет, — будут сидеть в моем кабинете.
Наверное, головой я все же ударилась сильно, поскольку от его слов в ней начинает что-то звенеть, а меня тошнить, потому что… нет.
Так нельзя.
Я ведь знаю и помню.
Но… не мое дело и Лавров уже останавливается у моего подъезда и дверь, наклоняясь, открывает сам. Намек, что мне пора, прозрачней некуда.
— До свидания, — я отстегиваюсь и выхожу, не глядя на него.
И делаю два шага, слыша, как хлопает дверь, а потом разворачиваюсь и возвращаюсь. Тяну дверь на себя под любопытными взглядами бабок всего двора, что сгруппировались на детской площадки.
Плевать.
— В одностороннем порядке договор так просто не расторгнуть, — сообщаю Лаврову с предельной любезностью, — и у меня есть расписка, Кирилл Александрович, в которой также указано, что я обязуюсь сидеть с детьми месяц, поэтому ничего вы аннулировать не можете. Завтра я приду в восемь.
Кажется, я переборщила и с правовыми формулировками напутала, поскольку Кирилл Александрович молчит, долго молчит, и на меня смотрит странно.
Разглядывает, словно первый раз видит.
И спрашивает, когда у меня уже спина начинает ныть от наклона, а я окончательно убеждаюсь, что наговорила глупостей и выгляжу тоже глупо.
— Штерн, ты совсем идиотка?! — он растягивает слова и, пожалуй, это даже не вопрос, а насмешливо-удивленное уточнение.
— Вы даже еще не знаете какая! — я копирую его выражение лица, гордо выпрямляюсь и, захлопнув дверь, ухожу.
Мне фиолетово, что он обо мне думает, и я все также не люблю детей, меня раздражают монстры-суслики и я не горю желанием с ними сидеть.
Вот только даже эти монстры не заслуживают четыре стены с утра до вечера в больничном кабинете и полное одиночество.
Я в этом уверена.
Глава 7
— Алла Ильинична, поликлиника уже работает! — раздраженное рявканье Кирилла Александровича раздается даже раньше, чем дверь открывается полностью и вместо соседки он лицезрит меня.
Впрочем, моя персона градус его раздражения не понижает, добавляет лишь изумление. Очень сильное изумление, от которого Красавчик перестает вытирать волосы полотенцем и опускает руки, дабы недоверчиво выдохнуть:
— Штерн?!
— И вам доброе утро, Кирилл Александрович, — я улыбаюсь, очень старательно улыбаюсь, и руку от звонка скромно убираю.
И вот взглядом убивать меня не надо.
Иммунитет к вашим уничтожительным и пристальным взглядам я еще на втором занятии выработала, когда вы засекли, как мы с Элем отколупываем от черепа пластилин и лепим снеговика.
— Я ведь сказал, что приходить больше не надо, — он цедит с тем же раздражением, хмурится и смотрит мрачно.
И дверь за моей спиной приоткрывается со зловещим скрипом, заставляя обернуться и забыть достойный, аргументированный, взрослый ответ, который я готовила всю дорогу.
— Кирюша, я каптоприл нашла и лизиноприл заодно. Мне врач наша, на участке, Катенька, хорошая девочка, сказала их. Помнишь, я тебе познакомиться предлагала? — шаркая тапками в сторону Лаврова и самозабвенно читая инструкцию, озабоченно интересуется Алла Ильинична. — Так вот Катенька их тогда мне назначила, но я вчера забыла и сейчас не знаю: стоит пить или нет?
Вопрос на миг повисает в воздухе, а я первый раз в жизни вижу, как нервно дергается глаз у обычно невозмутимого — разнесенная квартира не в счет — Красавчика.
— Алла Ильинична… — спокойным, а от того, куда более жутким голосом, начинает он, но соседка его перебивает:
— Так пить или не пить, Кирюша? — требовательно вопрошает она. — Может подождать? У меня давление всего сто сорок на семьдесят. А если пить, то какие и когда?
— … я не терапевт, — успевает вставить зубовой скрежет Кирилл Александрович, вот только его все равно игнорируют.
— Думаешь, сейчас? Но я ведь только поела. Или ничего страшного? Или надо было натощак? Вместе?
— Идите к… Катеньке, она вам все объяснить. Я опаздываю, Алла Ильинична!
— И я не поняла: под язык или глотать? Какие-то точно были под язык, я помню. А по две сразу можно или по одной, Кирюша?
Алла Ильинична таки замолкает и на «Кирюшу» глаза поднимает. Глядит с умирающей надеждой, которая умирает окончательно и заменяется горящим любопытством, ибо она замечает меня и переводит взгляд с меня на полуголого и мокрого Кирилла Александровича.
Дверь открывать он побежал, кажется, прямо из ванной.
— Ой… — Алла Ильинична отступает, а инструкция — каптоприл или лизиноприл? — выпадает из ее рук. — Я невовремя, да?
И не знаю, что с давлением, но зрение при такой гимнастике для глаз у нее точно должно быть отличным. У нее самой голова не кружится от столь стремительного — Лавров-я, я-Лавров — туда-сюда?!
— Невовремя, — Кирилл Александрович отрезает сухо.
И в подтверждение его слов в квартире что-то звучно и звонко грохается, а следом слышится радостный голос Яна:
— Кирилл, тут аквариум сам упал! И разбился, — лохматая голова выглядывает из кухни и оптимистично заверяет, — но несильно.
Кажется, глаз нервно начинает дергаться и у меня.
Хотя вру, дергаться он начинает, когда раздается топот ног, буханье, ойканье и явление народу. К сожалению, не Христа — Яны. Монстр номер два в халате.
Медицинском.
Рукава волочатся по полу, и попытка их подтянуть бесполезна. Белоснежные полы шлейфом тянутся следом. На груди гордо и явно тяжело болтается фонендоскоп, а на голову водружен колпак. Прям между двумя кривыми хвостами, один из которых сполз куда-то к уху, водружен.
— Кирилл, я готова на работу! — оповещает гордо Яна и рукавом, в котором не видно руку, поправляет съезжающий колпак.
Должность няни официально моя.
Должность девушки Кирилла Александровича с легкой руки и языка Аллы Ильиничны тоже. Лучше б ей Красавчик таблетки сублингвально посоветовал, дабы сплетни разносить было не так удобно.
— А ты правда с Кириллом встречаешься? — не прекращая вертеться, пока я пытаюсь расчесать и заплести, с любопытством тянет Яна.
— Нет, — зубами, не хуже ее дяди, скриплю уже я.
И отвечаю на данный вопрос уже в седьмой раз. Первые шесть были от соседей, которым срочно понадобились соль, яйца, спички и — апогей оригинальности — фритюрница. Каюсь, я необразованная личность, которая с трудом представляет, что это такое и как выглядит. Думаю, по моим остекленевшем глазам соседка — Маша, с четвертого — это поняла, вздохнула и окинула сочувствующим взглядом, как безнадежную.
— Но ты согласилась с нами сидеть, — напоминает Яна и разворачивается, требовательно заглядывая мне в глаза и давя ладошками на колени. — Почему?
Хороший вопрос, суслик.