– Р-раа! – неудержимым валом буры ринулись на позиции англичан, выбив их и захватив орудие. Оказавшись на вершине горы, с которой открывался прекрасный вид на город, африканеры спешно принялись разворачивать орудие и перекидывать камни и мешки с землёй на другую сторону, возводя стену от обстрела британцев.
– Вот теперь… – Мишка сжал зубы едва ли не до хруста, – бегом!
Подхватив ракетные[ii] станки и ящики, они бегом бросились к вершине горы. Остановившись недалеко от гребня, начали собирать установки, пока буры отражали первый натиск британцев.
Сердце ассистент-фельдкорнета выпрыгивало из груди, и хотелось бежать… стрелять… ну или хотя бы помочь раненым!
– Стоять, – рычал Пономарёнок не столько подчинённым, сколько самому себе, – ждём!
– Ждём! – оскалил он зубы на коммандера, распалённого атакой и потерями подчинённых, которых он с детства знал – всех до единого! Так оскалил, что степенный бур, с детства ходивший на льва, отшатнулся…
… и как уверил себя потом – не от страха.
Пожалуй, коммандер и не лукавил, а просто увидел глаза ассистент-фельдкорнета – с полопавшимися от дикого напряжения капиллярами, с яростным ожиданием боя и мучительного сочувствия к бурам, падающим в эти секунда под пулями врага.
Британцы залегли, начав накапливаться в лощинах и естественных укрытиях. Бультерьерами вцепившись зубами в красноватую африканскую землю, они подтягивались к вершине, и вот уже…
– Бегом! – подхватив станины, заранее снаряженные ракетами, бойцы в считанные секунды взлетели на вершину горы. Пригибаясь, Мишка самолично направил станки и поджёг огнепроводные шнуры.
– Назад! – широким взмахом руки он будто вымел с позиции и своих подчинённых, и чужих. Нужно сказать, опаска его была не напрасна: трофейные ракеты, перезаряженные самодельной огневой смесью, повели себя… Да собственно, как и ожидалось!
Ракеты с первого станка влетели в тыл к англичанам, без особого вреда разлетевшись огненными клочьями, и скорее подстегнув их к наступлению.
Со второго взорвались в общем-то как и положено… просто не все. Некоторые не взорвались, а некоторые – бумкнули глухо при ударе об землю, да растеклись лужицами пламени.
А вот с третьего станка сошли не ракеты, а огненный шлейф единым всплеском. Поднявшиеся в атаку британцы были сожжены этим адским пламенем, и пусть было их не так много, но… воистину, страшная смерть. Оставшиеся в живых дрогнули, а новый ракетный залп положил конец их сомнениям.
Бегом! Гигантскими прыжками неслись они с горы в дикой панике. А буры стреляли, стреляли, стреляли… и уходил прочь страх, уходила неуверенность…
«– Вот теперь, – колоколом билось в головах буров, – выстоим!»
Отряд Пономарёнка уничтожил ракетами едва ли полсотни англичан, но психологический эффект этого обстрела сложно переоценить. Британцы так и не нашли в себе сил снова подняться для атаки, а когда командиры снова подняли их, было поздно. Буры уверенно угнездились на вершине горы, вгрызлись в каменистую землю, подтянули подкрепления, выстроили брустверы и залегли, отстреливая смельчаков с удобнейших позиций.
Под прикрытием «Орлиного гнезда» добровольцы Девильерса, втянули на гряду тяжёлые орудия, а потом две тысячи стрелков заняли господствующую высоту. Сниман и Де Вет уверенно развили наступление, захватив передовые позиции врага. Британцы дрались как львы, но с другой стороны на Ледисмит навалились силы Жубера и Боты, продавливая оборону.
Наступлению Де Вета и Снимана мешали не только засевшие в Ледисмите британцы, но и части, оседлавшие гряду. Весь день шли тяжёлые бои, и час за часом, метр за метром, буры одолевали, сбрасывая врага с высот. Фельдкорнетство Пономарёнка дважды выбивало засевших в укрытии англичан, подтаскивая ракетные станки едва ли не в упор, и ещё дважды враг сдавался, едва только заслышав о ракетах.
В три часа пополудни буры окончательно взяли высоты, и неудержимо потекли на Ледисмит.
Развить наступление помешал ливень, и если поначалу стороны не обращали внимания на буйство стихий, то позже многим пришлось думать не о наступлении или обороне, а о спасении от разгневанной Природы. Водные потоки, собираясь на склонах, в низинах становились страшной силой, сбивающей с ног лошадей и уносящей прочь здоровых мужчин.
Потоком воды сбило Пономарёнка, закрутило в мутных перекатах. Сбросив винтовку, он боролся за жизнь и…
… оказался в расположении британцев. Хлопнув себя по боку и не нащупав сорванную кобуру, он медленно поднял руки.
В обличии шотландского стрелка напротив стояла сама Смерть… Несколько томительных секунд, и Смерть повелительно шевельнула стволом.
Несколько сот метров под ненавидящими и безразличными взглядами британцев показались Голгофой, но…
… оказалось, всего лишь плен…
К утру британцы капитулировали и город пал. Буры праздновали победу, и решительно никто не пытался организовать преследование разрозненных вражеских частей, прорывающихся к своим. Немногочисленных пленных они увели с собой, как живое свидетельство собственной доблести.
[i] То есть бурами из Оранжевого Свободного Государства. У буров де факто и де юре, существовало к тому моменту ДВА государства – ОСГ и Трансвааль.
[ii] Ракеты Конгрива в 1880-х годах были В ОСНОВНОМ сняты с вооружения (к этому времени они применялись почти исключительно в колониальных частях), но применяли их до Первой Мировой включительно, в основном в авиационных частях.
Глава 26
Выйдя от Жубера, я выдохнул и остался стоять на затенённой веранде, держа в руке широкополую шляпу и кусая напряжённо губы, вслушиваясь зачем-то в стрёкот цикад. Надежда на помощь генерала рушилась карточным домиком…
… он умирал.
Восковое лицо главнокомандующего, полупрозрачные пергаментные веки, а главное – нездешний вид. Он уже ТАМ.
Старинная Библия на одеяле, старческие руки поверх… ещё недавно сильные руки пусть и немолодого, но полного жизни мужчины, способного свернуть шею бычку, а теперь… так внезапно… Перебирают беспокойно по обложке старческие длани, ища утешение в семейной реликвии.
Во время штурма Ледисмита его сбросила лошадь, испугавшаяся близкого разрыва снаряда. Тогда, в горячке боя, он снова сел в седло, и наверно – зря. Ему бы отлежаться… Несколько дней генерал чувствовал себя неважно, но никому не жаловался, а потом разом – слёг, да так и не встал.
Все мои просьбы посодействовать судьбе Мишки – побоку. Жубер в принципе держит своё слово, но это прежний Жубер, а этот касается только беспокойно Библии, да дышит тяжело, постоянно проваливаясь в забытье.
Его окружению не до обещаний патрона, тем паче данных чужеземцу и не слышанных лично. Молятся, делят власть, наследство… и всё, што делается в таких вот случаях, когда умирает непростой человек.
… и ждут. Ожиданием этим пропитано всё, и будто сам Жубер раздосадован, што всё ещё ЗДЕСЬ. Окружение и вовсе не скрывает этого, и кажется даже, досада нетерпеливая прорывается!
У одних – штоб отмучился наконец, у других… по-разному, но шкурный интерес особо и не скрывается. Не деньги даже, а осколки его влияния, морального авторитета. Умирает одно из первых лиц государства, одержавшее недавно величайшую Победу в истории буров.
Причастность к этому, пусть даже и самым краешком – строчки в учебниках истории когда-нибудь потом, а ныне – незримый, но явственный отсвет власти, ложащийся на плечи горностаевой мантией.
Разговаривают вполголоса в затхлой тягостной духоте, пропитанной потом, лекарствами и гнилостными испарениями, лица постно-деловитые, пытаются передавить других уверенностью, набожным поведением, родством или старинным знакомством с… умершим. Пусть даже пока – живым.
– Совсем плохо? – отлипнув от перил, убито поинтересовался Чиж, поняв всё по моему потерянному виду.
– Угум.
– Может, другой генерал похлопочет? – отчаянная надежда в голосе, будто я сейчас просияю навстречу хорошей идее, хлопну его по плечу, и беды как не бывало!
– Какой? Бота главнокомандующим в войсках Трансвааля выбран, части принимает, не пробьёшься. Снимана британцы крепко не любят…
– Да за обстрел! – пояснил я, увидев в глазах брата вопрос, – Будто бы нарошно жилые кварталы обстреливал! Де Вет обещался похлопотать, да и другие, но где Жубер, а где…
– Крюгер? – предложил Санька быстро, подавшись вперёд, – Я знаю, што он тебя крепко не любит, но может…
– Уехал. В Европу вроде как, восхотел союзников найти.
– Етить… – он снова отшатнулся к перилам, погрузившись в угрюмость и надвинув шляпу на глаза.
– Угум.
– Господа, – прервал нашу расстроенность близкий Жуберу член Первого Раада, вышедший из внутренних покоев и на ходу отгрызающий кончик сигары, утирая одновременно выступивший на лбу пот застиранным платком, – так случилось, что я в курсе вашей проблемы, и боюсь, всё действительно серьёзно.
Похлопав себя по карманам, он достал массивную, явно трофейную золотую зажигалку и прикурил, поглядывая рассеянно на работающих в саду кафров и пуская дым с видом человека, утомлённого почти вусмерть.
– Вкратце, – выдохнул он с клубом дыма, – британцы не отрицают его пленение, но и не подтверждают его. Тем самым они выводят его как бы за пределы правового поля.
Санька крякнул и побагровел, но смолчал, сдвинув только решительно на затылок шляпу.
– Вижу, вы правильно поняли, – мрачно кивнул бур, окутавшись клубами едкого дыма, – и несмотря на запрос членов Рааада, ответ…
– Впрочем, – он покопался в кармане и вытащил письмо, – читайте!
Перечитал, перевёл Саньке, и уставился на депутата с немым вопросом в глазах. Потому как ну хренинушки не понять! Словесные завитки в высоком аглицком штиле я общем-то разбираю, но это казуистика сугубо юридическая, не для людей.
Пыхая сигарой, немолодой парламентарий перевёл, разбирая каждое предложение досконально с юридического на человеческий.
– То бишь, – прыгая с русского на голландский, начал Санька, – они не уверены, является ли он военнослужащим, исполнявшим свой долг, или… военным преступником?! С какого?!
– Ракеты, – пых сигарой, и предупреждая возмущение, – они вправе, другие – нет.
– Ага…
– Если вы хотите знать моё мнение, – клуб дыма окутал нас туманом, – британцы сами ещё не решили, в каком статусе находится Михаил. То ли храбрый вражеский офицер, пленением которого можно гордиться, то ли военный преступник.
– И от чего это зависит?
Пожатие плеч и снова клуб дыма.
– Угум… Благодарю.
Распрощавшись, мы с Санькой покинули дом, ставший последним пристанищем трансваальского главнокомандующего. По въевшейся уже привычке передвигаемся по городу верхами, и непременно с оружием.
– … я так щитаю, шта ежели… – мимо прошла группка русских горняков, коих в бурских государствах предостаточно. Большая их часть озабочена сугубо заработками, а если и имеется желание натурализоваться, то оно быстро пропадает при более близком знакомстве с африканерами. Специфический народ – што горняки всех национальностей, што африканеры.
В потенциале – серьёзный резерв, но буры сами подложили себе свинью, притом колоссальных размеров. Папаша Крюгер изначально трактовал войну, как войну богоизбранного народа, то бишь буров – с Антихристом, то бишь бриттами.
Добровольцев вооружают за счёт государства, и вроде бы всё нормально, но отношение «через губу» ощущаю порой даже я. С чем сталкиваются обычные работяги, а тем паче желающие натурализоваться, и не относящиеся ни к «богоизбранному народу» буров, ни хотя бы к «высшей расе» голландцев/немцев, исповедующих единственно верное Учение – кальвинизм… только догадываться могу.
– К Гурко! – русская речь натолкнула меня на идею, – Всё-таки подданство Российской Империи! Должен же…
Санька кивнул горячечно, поддавая пятками в потные конские бока. С трудом удержавшись от галопа, неуместного на улицах Претории, перешли на рыси, и пять минут спустя привязывали поводья к коновязи у дома, занимаемого российским военным атташе.
Подполковник принял нас, будучи в некотором подпитии, а точнее – в преизрядном. Если уж многоопытный военный, закалённый алкогольными баталиями в офицерском собрании, выглядит несколько нетрезво – значит, он изрядно пьян.
Я заколебался было… но время, чортово время! Выслушав меня, Василий Иосифович покивал сочувственно. Потом встал у настежь распахнутого в сад окна, заложив руки за спину, повздыхал…
– Понимаете ли, Егор… э-э, Кузьмич, ситуация далеко не так проста, как кажется вам. Бюрократические тонкости в контексте международного права имеют первостепенное значение.
– А ваш, э-э… брат, – атташе костяшками указательного пальца то ли потёр губы, то ли стёр с них ухмылку, – выехал из Российской Империи, не имея необходимых документов. Неприятно об этом говорить, но в данной ситуации всё, что мы можем, так это только подать формальный запрос британцам. Разумеется, это будет сделано, но…
Гурко развёл руками, делая скорбное лицо, но в глазах его мелькнул… мелькнуло… нет, показалось!
Закрыв на секунду глаза, давлю порыв заорать, или…
– Буду премного благодарен, – встав, сообщаю самым светским образом.
Василий Иосифович проводил меня до выхода из дома, пожав на прощание руку, и…
… нет, не показалось. Рукопожатие из тех, когда человеком брезгуют, но не переходят рамки приличий.
– Не показалось, – уже в седле сообщаю негромко Саньке, терпеливо ждущему ответа, и пересказываю разговор на ходу.
– Формально, – замолкаю, прикусив губу, – всё так и есть, нисколько в том не сомневаюсь.
Вспоминаю наш разговор до мельчайших деталей – интонации, жесты, паузы между словами.
– Не будет помогать, Сань, – говорю уже убеждённо, – отпишется для проформы, может быть посочувствует несколько раз при случае на публику, и на этом всё. Он… рад.
– С-сука! – вырвалось у брата, вечно безмятежные глаза его потемнели, лицо по выразительности уступило бы кирпичу.
– … суки, – натруженное запястье ныло под тяжестью трофейного палаша, выкупленного у знакомого волонтёра, но снова и снова рублю ветки колючего кустарника, представляя ненавистные лица… морды… хари, расплывающиеся в чертячьи. Из правой перебрасываю в левую, и снова, снова… В десятке метров от меня Санька, упражняется на кустарнике с пехотной саблей, на растрескавшихся губах пузырится слюна, да наверное, я и сам не лучше.
Вымотавшись вусмерть рубкой, стрельбой и ненавистным ором, поехали к Марксам.
– Што будем делать? – мрачно поинтересовался брат, сделав глоток и вешая фляжку назад.
– Вытаскивать! Как… хм, не знаю пока… был бы здесь дядя Гиляй! Или Коста… хм… Кажется, я знаю, с кем можно посоветоваться.
Щит чёрного дерева с Ветхим Заветом и ременной пращой поверх него, вокруг герба полукругом – «Африканская транспортная компания». Герб и буквицы из благородного серебра, всё очень строго и изысканно…
… и только привинченная ниже табличка, где золотом на красном дереве сияла надпись «Бляйшман и Ко», поясняющая кто здесь хозяин, несколько портит впечатление.
Санька самолично делавший эскиз щита и буковиц, только вздохнул, но промолчал. Дядя Фима… сперва да, а потом таки да, но ещё чуть-чуть сверху!
Ко, то бишь компаньон, это я. Два процента получил за связи – как сказал дядя Фима «- Меняю деньги на время за твои связи», а пять процентов сверху – за несколько интересных идей.
Прибыли пока нет, одни сплошные перспективы и расширение. То есть она как и бы и да, но только на бумаге, в грузах и в активах. Впрочем, не жалуюсь, и по чести – отношусь достаточно равнодушно.
– Я компаньон, – поясняю на ходу, и пройдошистого вида клерк, по виду из сефардов, узнав, закивал почтительно, всячески показывая своё передо мной благоволение. Забежав вперёд, он приоткрыл передо мной дверь в кабинет шефа.
– Прошу…
– Че… а, Шломо, Рувим! – дядя Фима расплылся в улыбке, махая рукой к себе, – заходьте!
– Восточный человек, – тут же пожаловался он мне на клерка, – без трёх поклонов даже кофе не подаст!