На красавце-Кощее, помимо потрясших воображение влюбленной женщины носков, был надет ультрамодный пиджачок актуального в этом сезоне горчичного цвета. Габбановые брючки были натянуты, такие тугие, что кривоватые от природы волосатые мужицкие ноги Кощея были выправлены этими штанами до идеальной прямоты супермодели; под тугим воротом яркой сорочки пестрел галстук бабочкой. На темных, аккуратно причесанных на сторону, влажных после ванны кудрях лежал королевский золотой венец, смотревшийся так органично, что представить Кощея без него Марьванна просто не могла.
Все новое, чистое, хрустящее, как гренки в рекламе, как пакет с крахмалом. Своей педантичной любовью к аккуратности Кощей поразил Марьванну еще глубже, стрелы Амура-пулеметчика проникли до самой печени, перебили стратегический сосуд и обрекли несчастную на лютую смерть от любовного истощения. Марьванна испытала острое желание остаток жизни гладить габбановые штаны и кипятить в тазу носки до ослепительного сияния. Это была любовь однозначно.
Кощей, эпично появившийся на кухне, смотрел куда-то вдаль, поверх голов своей замершей в глубоком почтительном трепете свиты, и Марьванна, тайком проследив за его огненным взглядом, заметила, что тот в окно жадно и зловеще рассматривает разгуливающих по улице девушек.
Кобелина.
Марьванна тоже по случаю первого совместного чаепития принарядилась, спешно привела себя в более подобающий вид. Она намазала губы самой яркой помадой, с дымом и не без потерь наплоила седые кудри до состояния свежего каракуля, надела белый сарафан в голубых разводах. Ни дать, ни взять — красавица из Гжели. Если бы сейчас Марьванну увидел любвеобильный Петрович, он точно бы провел весь вечер у нее под окном, многозначительно покашливая и нет-нет, да подзывая ее выйти.
Но Кощей, зажравшаяся зараза, не оценил стараний, и ее отшлифованные румянами до состояния персика-нектарина щеки его не пленили. Видимо, он давно освоился с новым, помолодевшим телом, вволю навертевшись перед запотевшим зеркалом в ванной, оценив налив мускулов и разворот плеч, а так же ровность спины, густоту волос и… прочие вернувшиеся к нему стратегически нужные мужские качества. Поэтому сейчас, перед подающей ему хлеб-соль улыбающейся Марьванной, Кощей был как истинный альфа-самец — высокомерен, надменен и холоден, как статуя Деда Мороза из снега. Он явно думал, что достоин самого лучшего, хотя действие молодильного яблока уже начинало проходить, и виски Кощея немного обрызгало сединой. Но все равно он был хорош, как черт знает что, и хотел в невесты именно девицу юную, первой свежести.
Пожирая свежую выпечку с хищностью оголодавшего коршуна, едва ли не скребя от удовольствия длинными пальцами по столу, Кощей оглядывал маленькую кухонку, принюхиваясь своим длинным носом к запахам, пропитавшим ее. Ему, тонко улавливающему даже ненавистный пресловутый аромат русского неистребимого духа, не составило труда унюхать и вареную полынь.
Тут он недовольно заводил длинным носом, заподозрив что-то неладное, что-то коварное, вроде тех неловких моментов, когда упомянутым русским духом (немытых мужицких ног, пятеро суток не вылезавших из сапог), начинало почему-то пахнуть у него в спальне. А недавно обретенная подруга, от которой русским духом и самогоном с салом смердело отчего-то больше всего, прятала глаза и фальшиво убеждала, что это Кощей сам впопыхах на Руси чьи-то носки по ошибке напялил.
И просила не заходить в гостевую спальню. Мол, ремонт там затеяла и перестановку. Пыльно там и беспорядочно…
Но кот, на которого в поисках правды Кощей сейчас посмотрел строго, пламенно и страшно, принял вид абсолютной безмятежной невинности, и Кощей пылающий взгляд погасил из соображений экономии электричеству. Не мог трусливый кот-зассанец делать такое благостное, ни в чем не виноватое лицо, когда б в чашке с чаем Кощея не чай плескался, а приворотное зелье, или какая другая опасная отрава.
— Вот такую б невесту мне, — после чая и плюшек Кощей подобрел, откинулся на спинку стула, поглаживая сытое пузо. На стене, закрывая собой извечную проблему русского ремонта — дыру в обоях, — висел, украшая собой серую действительность, лакированный портрет девицы невероятной красоты, с дерзким взглядом колдовских синих глаз, с толстой русой косой через плечо. Картинка была словно вынута из модного журнала, на страницах которого разные девицы без трусов демонстрировали природное здоровье кожи и румянца, нанесенного светящимися средствами на выпуклые части тела. И насытившийся Кощей вдруг неожиданно прикипел к красавице огненным страстным взглядом, словно зачарованный. В женщинах он толк знал — а эта красавица показалась ему идеалом и совершенством. — Хороша-а-а, чертовка… надо же… Этаких у нас в ТриДевятом не водится… Хороша…
Что там, в ТриДевятом? Все одним миром мазаны. Цари — все сплошь бывшие Емели с печи и Иваны-дураки из народа. Славны разумом да щедростью богаты, но породы, вишь, нету в них ни на грош. Оттого и дочери их, румяные, кровь с молоком, толстопятые, тоже росли крепкими и здоровыми, но — беспородными, как сытые Буренки в хлеву.
А тут… какая тонкость черт, какая благородная бледность! И какие огромные, умные, манящие глаза…
В голосе Кощея, рассматривающего и нахваливающего диву, послышались хищные, металлические, практически неприкрыто-эротические нотки и готовность действовать по вновь утвержденному плану — найти, закинуть на плечо и скрасть, как обычно. В его изрядно помолодевшей голове вдруг закопошились бесстыдные мысли, в частности — слова Яги о том, что надо бы деву за сиськи пожамкать, тогда она поймет, что к чему, и сориентирует свое сердце.
Вот этакую девицу Кощей пожамкал бы безо всяких предисловий. Без стишков и прогулок на Горыныче в облаках. Прям сразу. Даже невзирая на все ее ухищрения, которые она применила, чтоб волосы ее блестели, а губы напоминали спелую вишню.
Плотские желания накатили на Кощея сильно, как никогда до этого — безжалостно воспламеняя жаждущую любви плоть. Кощей, яростно сопя, тиская ручищами край стола, пялился на девушку, проклиная и Ягу, которая уже давно могла б направить его в край, где водится такая красота небесная, и дольче-габбановые узкие штаны, которые стали еще уже и под нехилым напором растопырили несгибаемые ноги Кощея в разные стороны.
— И-эх, — вдруг жалостливо и тоскливо подала голос взгрустнувшая Марьванна, явно заревновавшая Кощея к портретной молодости и красоте. — Где ж ты ее возьмешь теперь, милай…
— Ну, не ее, так другую какую, — хищно и напористо ответил Кощей, так властно и решительно, что у Марьванны ноги подогнулись, а глаза налились слезами. — Похожую только… Красота!
— Да они сейчас все проститутки, молодые-то, — гневно вспыхнула ревнивая Марьванна, бухнув безо всякой жалости кощееву чашку в мойку и драя ее с такой силой, будто стараясь с нее смыть радиацию и удалить лишние электроны на атомных орбиталях. — И наркоманы! Натянут юбки коротенькие, аж весь срам с-под них видно! Размалюются, полночи скачут с парнями, бесстыжие! Вино без меры пьют, курят, дымят сигаретами как паровозы! Эх, вот раньше девушки были — скромные, красивые, работящие, послушные! А теперь что? Кобылы бесстыжие!
Кощей с ухмылкой слушал злобные речи сердито гремящей посудой Марьванны.
— А принеси-ка мне, бабка, — прищурив пылающие порочной страстью очи, произнес беспощадный Кощей, все еще не в состоянии встать на ноги из-за повысившейся узости проклятых штанов и тщательно скрывающий это, — клубок мой зачарованный. Пойду туда, не знаю куда, счастье свое искать… сразу, как отек спадет.
Кот суфлерски шевельнул ушами — мол, действуй, Маняша, — и Марьванна, готовая было взорваться и наговорить Кощею язвительных феминистких лозунгов типа «неси сам, не развалишься!» и «я тебе в служанки не нанималась!», прикусила язычок. Кощей сам допускал ее до своего навигатора — это ли не удача?! Быть может, удастся как-то испортить клубок, чтоб Кощей никуда не ушел?
— С ней пойду, — важно сказал кот Кощею, неспешно направляясь за стартанувшей удачнее Усейна Болта Марьванной. — Пригляжу, чтоб как бы не стащила чего.
Финишируя на две сотых быстрее Болта, ворвавшись в комнату, где был чемоданчик Кощеевый, Марьванна поплотнее дверь за собой притворила — и чуть не навернулась, запутавшись ногами в коте, который проник в комнату следом за нею не иначе как магией.
— Что надо, что надо, блохастый! — снова зашипела она точно так же, как в каморке с сундуком Ядвиги. — Кто звал тебя сюда!
— Ну как же, — вкрадчиво промурлыкал кот, щуря янтарные наглые глаза. — Мы же теперь с тобой заодно, Маняша… Ты — ведьма, я — кот твой верный. Колдуем вместе. Да и делов по природной темпераментности своей ты наворотить собралась, я вижу, а кто остановит тебя кроме меня-то. Клубок-то не порти, Маня. Брось дурковать. Опусти оружие, Маняша. Кощей осерчает.
Только сейчас воспаленная, возбужденная до невероятности Марьванна заметила, что склоняется над наспех расстегнутым Кощеевым чемоданом, преступно зажав в руке непонятно откуда взявшиеся острые портняжные ножницы, удерживая трясущейся ладонью клубок из неприметной черной, чуть волнистой пряжи, как голову врага под водой.
— Я извиняюсь, — вдруг подал испуганный картавый голос клубок, — но шо такое вы собрались таки со мной делать?! Эти ножницы выглядят так, будто я должен вам тур в Египет, но вместо этого проводил до Конотопа за те же деньги.
От неожиданности Марьванна отбросила от себя говорящий клубок и вскрикнула, но кот мужественной лапой зажал ее громко визжащий рот, не позволяя ни звуку просочиться меж его волосатых пальцев.
— Тиш-ше, — пошипел кот, — не то Кощей услышит, и конец нам тогда! Тиш-ше…
— И они еще кричат! — меж тем темпераментно возмущался клубок, чуть подпрыгивая. — Кричать надо мне, притом громко и безутешно, потому что за века безупречной службы вместо отдыха и сна я имею это — безумную женщину, которая таки хочет сделать мне глубокое обрезание. Ой-вэй, прошу — не стоит беспокоиться о моих миллиметрах, меня моя длина очень устаивает, и в коррекции не нуждается.
— Я тебя сейчас на помпоны, осликам на седла, покрошу! — пригрозила страшная Марьванна, оттолкнув кота. Решимость вернулась к ней, она прихватила клубок снова, впилась в его овечью мягкую пряжу когтями и приставила к его темному боку ножницы. — Говори, негодный: как Кощея Трепетовича остановить, не пустить никуда?!
— Постойте с вашими претензиями и угрозами, — дрожащим голосом прокартавил клубок. — Давайте таки все обсудим, как серьезные деловые люди, а не Одесская босота… Что вы мне можете сказать за мои обязанности, я шо, плохо их исполняю?! Нет, конечно! Я исправно вожу людей туда, куда их все время посылают, даже если место это мне не нравится! Но оспаривать конечный пункт назначения я таки не имею права, — если б у клубка были руки, он бы клятвенно прижал их к груди. — Да и шо я могу предложить многоуважаемому Кощею Трепетовичу вместо развратных женщин, к которым его тянет с непреодолимой силой?! Кто я такой, шоб решать, куда вести такого уважаемого человека? Я клубок маленький, от меня не зависит ровным счетом ничего.
— То есть, — зловеще щелкая ножницами, подытожила Марьванна, — отказываешься нам помочь?
— Мы, русские, должны помогать друг другу, — сделав честные глаза, сказал бессовестный кот.
— Погодите! Погодите! Да чем же я могу помочь?! — извивался скользкий клубок, отирая градом катящийся по ниткам пот и уворачиваясь от щелкающих ножниц. — Что же вы опаснее Израиля Соломоновича, которому Мойша год не возвращает его пять шекелей…
— Не туда веди, куда он просит! — велела зловещая и ревнивая Марьванна. — В библиотеку его, родимого! Во! Пущай там ищет любовь, хы-хы-хы…
В местной городской библиотеке, в тишине и пыли, женщин не было уж давно. Заправляла этим хозяйством древнейшая, как крестоносец-тамплиер, Зоя Пална. Истовый и верный паладин от литературы, она спокойно дремала в лучах почти святого света, в котором плясали безмолвные пылинки и витал дух просвещения. Изредка скрипели и хлопали тяжелые советские деревянные двери на пружине, призраки пионеров-должников робко возвращали просроченные книги, и Зоя Пална, испепелив очередного грешника суровым взглядом из-под очков, снова погружалась во многовековой сон. В библиотеке найти свою любовь мог только египтолог, специалист по мумиям.
— Что вы такое говорите, — клубок готов был рвать на себе торчащую жесткую ость от отчаяния. — Чтоб я так жил!.. Как же это возможно?! Я даже не Моисей, и водить по пустыне сорок лет, чтобы мне потом не набили лицо — такого таланта таки у меня нет! Увести не туда… Это все равно, что вы купили бы дорогие билеты, сели бы в самолет до Дубаи, а я вас высадил бы под Житомиром, на сомнительного вида даче тети Сони. И вместо леопардового бикини вы таки смотрели бы на колорадские полосы. Это надежный, проверенный веками туроператор, спрашиваю я у вас?!
— Что-то ты врешь, кругломордый, — нахально вклинился в процесс допроса кот. — Так-таки и не водишь ты людей куда попало? То-то сказок полно, где богатырь то в топь непроходимую забредает, то в чащу непролазную…
— Так это не я! — радостно отозвался клубок. — Не я это, мамой клянусь!
— А кто же?
— Подделки дешевые! Не я это! Не я! Мамой клянусь!
Как делать дешевки-подделки, Марьванну никто не учил. Подделки волшебных туроператоров — тем более. И она в беспомощном отчаянии готова была уже рвать пучками волоса, ибо Кощей уплывал из её рук в чужие — цепкие, молодые и когтистые. И помощи Марьванне ждать было не от кого.
Но только рецессивный ген блядства, битый ногами добродетели и верности, позабыв обо всех обидах, отозвался первым на молчаливый отчаянный призыв Марьванны, не желающей терять свою любовь. Как настоящий верный друг, он вытащил из тёмных закоулков генетической информации ещё какой-то ущербный полудохлый рецессивный ген, то ли сообразительности, то ли древних ведьминских знаний. И тот, поправляя очки на нелепом конопатом носу, шепелявым зубастым ртом подсказал верный выход, словно ботаник-заучка двоечнику на экзамене.
Пока говорливый сын земли обетованной доверительно делился с развесившим уши котом своими переживаниями и наболевшим, Марьванна мигом отыскала в старом секретере похожий клубок — только чуть светлее, скорее, темно-серый, чем черный, — и вернулась к чемодану Кощея. Ни слова не говоря, она ухватила страшными преступными руками волшебный клубок, едва сдерживая недавно приобретенный желудочный хохот, дернула волшебную нить, разматывая ту с загадочным свистом метров на пять, и ее зловещие ножницы чикнули в воздухе неумолимее ножниц мойры Атропос.
— А-а-а-а-а! — заорал не своим голосом клубок, только что переживший обрезание явно не в первый раз в своей жизни. — Чтоб я так жил! Шо вы мне укорачиваете смысл моей жизни?! За шо?! Вы думаете, мне таки легко жить?! Меня била моль, меня таки жевали богатырские кони, я трижды рвался в чаще! Я прополз на брюхе все грязные тропинки ТриДевятого! Я был во всех его горячих точках, и во всех мокрых — таки да! В моей нелегкой жизни среди смертельных опасностей такая конкуренция, шо если вы хотите меня убить, вам придется встать в очередь! Но вам того мало, вы таки делаете мне больно и короче из своих эгоистичных побуждений!
Однако Марьванна не слушала шерстяного болтуна. Ловкими пальцами хитрой ведьмы она привязала волшебную нитку к обычному клубку и аккуратно смотала его. Получилось два магических туроператора. Только тот, что был в руках Марьванны, был молод, неопытен, молчалив, зол и опасен, как затюканный младший менеджер среднего звена в обглоданном крысами бэджике в темном тесном сыром офисе.
Магический клубок замер в глубочайшем изумлении, позабыв о перенесенной только что насильственной инициализации.
— Это таки вы плодите мне конкурентов? — не веря своим клубковым глазам, ревниво произнес он, даже дрожа от возмущения, разглядывая хмурого товарища по бизнесу. — Шо там может знать этот без году неделя стажер, что он умеет, он даже за границей ни разу не был!