Вот и сейчас мсье Делькассе с тоской и злостью в душе ждал очередного визита посла. И ему все больше и больше нравилась высказанная одним из клерков идея о переговорах с Англией. Удалось же достичь урегулирования «Фашодского кризиса», причем британцы показали себя вполне вменяемыми переговорщиками…
Посол Российской Империи появился в дверях кабинета точно в назначенное для аудиенции время, опять своей пунктуальностью неприятно напомнив о самом опасном противнике Республики. После краткого приветствия (виделись уже и вчера и два дня назад, так что нечего разводить китайские церемонии) князь Урусов сказал, доставая из папки, украшенной двуглавым орлом, лист отличной бумаги с каким-то текстом.
— Многоуважаемый мсье министр, учитывая дружеские и союзные связи наших двух стран, Его Императорское Величество Николай Второй лично рассмотрел возникшие в результате заключения англо-японского союза коллизии и предложил принять ваш вариант совместного ответа наших стран на данное событие. Передаю вам письменный вариант предложения, подписанный собственноручно Его Императорским Величеством и прошу указать предполагаемую дату вашего ответа на это предложение.
— Мсье посол, передайте Его Величеству Императору, что данный текст будет рассмотрен сегодня же. И о нашем согласии с ним будет доведено немедленно.
— Весьма рад, мсье министр, что нами достигнуто согласие по столь важному вопросу. Но у меня есть еще один, маленький вопрос. Меня просили передать ходатайство о возможности посещении верфей, заводов и порта города Тулон группой в главе с полковником Михайловым.
— Этот вопрос также будет рассмотрен сегодня. Я рассчитываю не позднее пяти часов пополудни дать вам удовлетворительные ответы на все ваши запросы, мсье посол, — Делькассе, приняв бумаги, встал, заканчивая аудиенцию, и проводил посла до дверей. Сердечно распрощавшись с князем, он немедленно вызвал служителя и потребовал подать коляску для поездки к премьер-министру.
Через три дня в газетах Франции и России был опубликован совместный меморандум:
«Союзные правительства России и Франции, получив сообщение об англо-японском договоре… с полным удовольствием усматривают в нем подтверждение существенных начал, кои, согласно неоднократным заявлениям обеих держав, составляли и составляют основу их политики.
Оба правительства полагают, что поддержание этих начал является вместе с тем обеспечением их собственных интересов на Дальнем Востоке.
Вынужденные, однако, с своей стороны, не терять из виду возможности либо враждебных действий других держав, либо повторения беспорядков в Китае… оба союзные правительства предоставляют себе в таком случае озаботиться принятием соответствующих мер к охранению этих интересов».
Прочитав опубликованную декларацию, Николай печально вздохнул и, бросив газету на стол, с раздражением произнес простонародную поговорку.
— С паршивой собаки — хоть шерсти клок.
Российская Империя, Полтавская губерния, конец марта 1902 г.
Карловская экономия герцогов Мекленбург-Стрелицких — одно из процветающих хозяйств в Полтавской губернии, приносившее немалый доход владельцам. На принадлежащих ей черноземах, под руководством одного из лучших управляющих господина Шейдемана, хороши урожаи пшеницы. А на худших землях сажают картофель и бобовые. Карл Карлович Шейдеман числился у герцогов лучшим не зря, он внимательно следил за всеми новинками в области ведения сельского хозяйства и умело торговался с наемными работниками, снижая расходы на рабочую силу. Последнее, над признать, сильно облегчалось положением крестьян в округе. «Освобожденные от крепости» с минимальными наделами, они вынуждены были наниматься на поденные работы за любые деньги.
В прошлом году урожай по всей округе был хуже, чем обычно. Даже трава росла хуже и сена запасли меньше. И лишь картофеля собрали как обычно, но его-то выращивали в основном как раз на полях экономии. Но плохой урожай имеет и другую, выгодную для Карла Карловича сторону — цены на зерно и картофель поднимаются, так что прибыль в этом году, может статься, будет и побольше, чем обычно. Именно поэтому Шейдеман приказал всем подчиненным ему управлениям не продавать крестьянам ни зерно, ни картофель. Эти бедняки все равно не смогут дать хорошей цены сейчас. А вот позднее пойдут на все, чтобы купить столь необходимый им семенной материал. Да и перекупщики, набегавшись по соседям и не получив нужного объема закупок, рано или поздно поднимут цены и придут к нему с поклоном, купив все, что он продаст.
И ничего, казалось, не произошло. Крестьяне, выслушав отказ, смиренно вернулись к себе, в свои нищие и грязные жилища, переживать свою беду самостоятельно. Поэтому тем неожиданней оказалось для Карл Карловича появление у стоящих на окраине амбаров толпы крестьян на подводах, с вилами и дубинками. Стоявшие на охране сторожа, Иван Кольцо и Ефим Себко, против полусотни мужиков ничего сделать не могли и сразу побежали с докладом в имение. Но пока они бегали, пока Карл Карлович собирался и созывал работников, толпа вскрыла амбары и увезла почти все семенное зерно. Так что разъяренный управляющий явился на место событий к шапочному разбору, ловить конский топот. Пришлось ему вызывать исправника. Но не успел тот добраться до Карловки, как в ночь на поле Варваровского управительства явилась воровать картофель толпа крестьян села Варваровки, и опять не менее полсотни человек, вооружённых вилами и палками.
Пока исправник пытался разобраться с кражей зерна, в которой, как выяснилось, участвовали крестьяне деревни Поповки, как те же крестьяне с мешками и повозкам снова появились с криками под Варваровским управительством, но были прогнаны управителем Тимошенко с собранными им экономическими рабочими.
Шейдеман уже и не знал, что предпринять. Исправник Старицкий, отправляясь с докладом в Полтаву, рассказал, что крестьяне наслушались агитаторов. Которых и к ответственности нельзя привлечь, поскольку они рассказывали о своих партийных программах, все в рамках разрешенного Государем. Только от темные селяне поняли это по-своему и, «боюсь, сие нововведение обернется большой бедой», закончил он свою речь.
— Буду молить начальство прислать на подмогу казачков или солдатиков, — добавил он.
Между тем события неслись галопом. В Мартыновском управительстве в ночь на тридцатое марта крестьяне, прогнав сторожей, забрали около семисот пудов экономического картофеля. Днем тридцатого марта бунтовщики явились на ста подводах на хутор Вакулиху и забрали на глазах всех служащих до двух тысяч пудов картофеля.
А первого числа в Карловку приехал помещик Роговский с семьей и просил временно приютить его.
— Чьто твориться, Карл Карлыч! Прямо последние дни наступають, — рассказывал он за обедом своим несколько необычным говором, неожиданно смягчая согласные в словах. — Ночью подожгли дом. Пока же мы со слугами его тушили, толпой вскрыли амбары и забрали все подьчистую. Весь картофель, все сено и зерно. И дом отстоять не удалось, посему пришлось искать вашего гостеприимства, — горевал помещик. — Было слышно, что господин исправник за войсками отправился? — с надеждой глядя на управителя, на которого ранее смотрел несколько свысока, спросил он.
— Отправился, но пока никаких результатов нет, — горестно вздохнув, ответил Шейдеман, запив печальное известие глотком хорошего «бордо».
— Жаль, жаль. Но я слышал, мой соседь, Фесенко, вы его знаете, отправил на имя его высокопревосходительства господина Сипягина телеграмму.
— Будем ждать, — развел руками управляющий. — Пока никаких сообщений из столицы не поступало. Остается только надеятся.
Неизвестно, что подействовало сильнее — доклады от властей, или тревожные телеграммы помещиков и обывателей. Но через три недели после начала беспорядков, к тому времени перекинувшихся, по слухам, не только на другие уезды Полтавской, но и на Харьковскую губернию, прибыли войска.
В Карловку прибыла полусотня казаков. А всего, как потом писали в газетах, для подавления беспорядков выделили девять батальонов пехоты, десять казачьих сотен и жандармский эскадрон. Для руководства ими приехали командующий Киевским округом генерал Драгомиров с министром внутренних дел и шефом жандармов Сипягиным. Полиция и армия обычно окружали восставшие деревни, после чего в них начиналась первичная экзекуция, сводившая к порке кнутом и изъятии награбленного. А затем самых виноватых арестовывали и этапировали в ближайшую тюрьму.
Однако в Поповке все пошло не так. Крестьяне, собравшись «миром», решили на сходе сопротивляться и не отдавать никого из своих на расправу. Поэтому появившихся у околицы казаков встретила толпа. Угрюмые крестьяне стояли стеной и не обращали внимания на увещевания сотника Листницкого. Когда же он приказал казакам двигаться вперед, толпа неожиданно ощетинилась вилами, кольями и косами.
— Прямо фаланга, — восхитился от неожиданности, усмиряя рвущегося от неожиданности коня, Евгений. — Казаки! Винтовки… готовь! — приказал он. Казаки, не успевшие тронуться с места, выровняли ряды и не спеша приготовились к стрельбе.
— Заряжай! Пли! — увидев, что крестьяне не реагируют на оружие, приказал Листницкий.
Залп получился дружным и прицельным, хотя сотник и не уточнял куда стрелять. Толпа на мгновение напомнила фигуру из игры «городки», в которую попало, вопреки правилам, сразу несколько бит. Потом раздались испуганные крики, смешавшиеся с воплями раненых и ревом бросившихся в атаку казаков. Испуганные крестьяне бросали импровизированное оружие и бежали куда глаза глядят. Казаки, обозленные сопротивлением, в азарте погони настигали их и секли нагайками, сбивали с ног лошадиными крупами, били ножнами шашек. Потом, ворвавшись в деревню, и разогнав крестьян по избам, раззадоренные казаки схватили несколько попавших под горячую руку крестьянок. Которых и изнасиловали прямо на улице. Причем несколько насиловали, а остальные, не слезая с коней, не давали мужикам подойти.
Листницкому с трудом удалось навести порядок, после чего приехавший с полусотней пристав с помощником арестовали пару уцелевших крестьян, участвовавших в грабежах.
Когда казаки уезжали, на окраине деревни, куда снесли убитых, стоял женский вой.
Российская Империя, Царское Село, апрель 1902 г.
— Хорошо, Екатерина, я довольна. Ступайте, — милостиво кивнув, Александра отпустила гофлектрису Шнейдер[10]доложившую ей о поведении и учебе девочек. Но на самом деле Александру Федоровну беспокоило совсем другое. Поэтому, как только Трина, как прозвали гофлектрису в Семье, вышла из кабинета, императрица резко встала и, с перекошенным готовой начаться истерикой лицом, подошла к иконостасу.
«Господи Боже, за что караешь меня? — перекрестившись, императрица опустилась на колени и остановившимся взглядом смотрела на старинную икону, изображающую Святую Троицу, мысленно читая молитву. Однако, посторонний наблюдатель заметил бы, что никакого облегчения эти нехитрые действия ей не принесли. Подойдя к столу, она машинально схватила лежавший на бумагах карандаш и сжала его, словно пытаясь раздавить.
«Нет, нет и нет. Не верю, что все дело в моей тетушке, — мысли текли по уже накатанной колее. — Но ее смерть и резкая перемена в поведении Ники… неужели все-таки он не любил меня, а лишь пытался использовать для того, чтобы втереться Грэнни[11] в доверие? И все его красивые слова, все, все… Но меняться он начала раньше. Незаметно для других, может быть. Только не от меня… И в постели, — она покраснела и потупилась, — стал вести себя иначе. Не сразу, но… и вообще последнее время ведет себя как сатир, — она опять покраснела, вспомнив принесенную Тутельс[12] историю с прачкой, — В Москве, во всяком случае вел. И скрывает от меня постоянно мысли и задумки, и уезжает куда-то инкогнито. Словно и не Ники, а кто-то посторонний, с его лицом и телом. Да и Иман, некогда любимый пес мужа, как-то странно на него реагировал. Словно почуял что-то чужое. А может…? Говорят, собаки и кошки могут чувствовать потустороннее… Неужели — доппельгангер?[13] — несмотря на полученное образование, а может и благодаря ему, Алиса была весьма суеверна. Суеверие и мистические настроения императрицы привели к тому, что у российского престола крутились всякие предсказатели и юродивые. — Надо бы как-то незаметно проверить… Но как… Филип! Только как, не выдавая моей догадки, заставить его проверить натуру Ники? — императрица слегка успокоилась, пытаясь придумать лучший способ, как использовать Филиппа Вашона для проверки своих догадок. Черногорские принцессы — Анастасия, герцогиня Лейхтенбергская и Милица, жена великого князя Павла, уверили императрицу, что он не колдун и не маг, а настоящий христианский целитель и провидец. Когда императрица вновь забеременела, в полном согласии с предсказаниями Вашона, он получил степень доктора медицины и чин действительного статского советника. Однако в предсказанный срок, родилась четвертая дочь, Анастасия. Француз объявил, что рождение девочки вместо мальчика, которого обещали звезды, доказывает необычность ее будущей судьбы, а двойная линия жизни на ладони — знак защиты и спасения от опасностей. Но императрица, несмотря на эти объяснения, несколько охладела к провидцу. Однако теперь она готова была от отчаяния воспользоваться любым, самым незначительным шансом.
В дверь, постучавшись, вошла камер-юнгфера.
— Государыня, к Вам — герцогиня Лейхтенбергская!
— Пусть войдет! — приказала Александра, подумав — «Это знак провидения! Сейчас я уговорю ее прислать мне милейшего Филиппа, а уж он-то найдет ответы на мучающие меня вопросы».
Китай, Ляодунский полуостров, Порт-Артур, май 1902 г.
Ясное весеннее утро неторопливо переходило в день. Солнце, поднимаясь над Порт-Артуром, все сильнее освещало город и окружающие его серые скалистые горы.
В порту и городе, несмотря на раннее время царило необычайное оживление. Впрочем, необычайным оно показалось бы какому-нибудь постороннему наблюдателю. Местные же жители, во-первых, за год уже привыкли к оживлению, царившему в городе и окрестностях после прибывшего сюда, в отдаленные от материковой России городки целого десанта государственных контролеров и жандармов. Во-вторых, сегодняшнее событие было настолько нерядовым, что практически весь город, а не только работники, военные инженеры и армейцы, поднялся с первыми петухами. Сегодня в город, задуманный и основанный как одна из главных баз флота, наконец-то возвращалась из Владивостока Тихоокеанская эскадра. Возвращалась, чтобы остаться здесь, как в главной базе новообразованного Тихоокеанского флота, включающего ныне Тихоокеанскую эскадру, Сибирскую флотилию и Крейсерский отряд. Последние два соединения продолжали базироваться на Владивосток, но подчиняться теперь должны были командованию флота, расположенному в Порт-Артуре.
Потому и спешили сейчас нарядно одетые горожане и даже вездесущие китайцы, японцы и корейцы к порту, в который вскоре должны были войти корабли.
Порт-Артур с моря казался очень негостеприимным и суровым. Взгляду с борта подходящего к городу корабля сначала открывался длинный горный хребет, круто обрывающийся в море. От огромных угрюмых желто-серых скал и ущелий, голых, лишенных даже зарослей кустарника, не говоря уже о деревьях, веяло тоской и холодом. Только поблескивающие на солнце стволы орудий несколько оживляли вид плоских вершин этих гор. Справа от прохода во внутреннюю гавань на отколовшемся от основного массива и остановившемся при падении в море скалистом утесе располагалась батарея, так и называвшаяся «Электрический утес», вооруженная мощными одиннадцатидюймовыми пушками (доставка которых из Либавы и установка на батареи потребовали немалых усилий). Оснащенная собственной электростанцией, питающей установленные электрические прожектора, что и послужило основанием для ее названия. Конечно, сейчас, в свете нарождающегося дня прожекторов видно не было, но стволы орудий, пусть укрытых за брустверами, ярко сияли под солнечными лучами.