— А я… — Вероника хотела скорее узнать, чем же этот разговор закончится, до чего они договорятся. Она хотела знать, что дело в ней, что это она просто что-то большее, чем какая-то Иванова.
Что-то более сложное, лучшее.
И больше всего на месте Соболева боялась теперь понять, что она не лучше и не сложнее, что причина иная, простая и не романтичная.
Потому, когда Егор Иванович ей ответил, она всхлипнула, вывернулась из его рук и прижавшись лбом к сгибу его шеи так и застыла.
Ей нравилось чувствовать его тёплую кожу и то как напрягаются мышцы, вдыхать его запах и знать что он сейчас очень крепко обнимает.
В тот момент, когда он шепнул:
— А ты — лучшее… что со мной происходило, Соболева.
Примечание:
Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю…
Как бы не так. Такой чудак.
"Старый иджак" — Б. Окуджава
=Тишину шагами меря, ты как будущность войдёшь
Они остались в кресле, полулежали, прижавшись друг к другу и иногда что-то тихо говорили. Он казался Веронике таинственным дерзким Печориным, она казалась Егору настоящим спасением.
Одного он так и не смог сообразить: от чего же его спасали.
— Вы когда-то кому-то говорили, что любите?
— Смешной вопрос… Нет. Ну ты же о девушках?
— Я очень много вопросов задам, если вы это говорили мальчикам… — удивлённо воскликнула Роня и оба засмеялись.
— Никому. Только матушке, и то по большим праздникам. Сказал ей это как-то на юбилее… она рыдала потом весь вечер, всякий раз, как меня видела. Больше не рисковал. У нас вообще в семье такого не говорили никогда и не говорят.
— А у нас говорят! Постоянно… Все! Папа, мама, все дети… У нас это не то чтобы вместо доброго утра, хотя… кого я обманываю? Соболевы — семья где все друг друга обожают!
— Потому ты такая… открытая?
— Открытая? Это вы к тому, что я вам там сказала? — она подняла голову, через силу оторвав щёку от плеча Егора, и посмотрела ему в глаза.
В полутьме казалось, что они сверкают звёздочками, и какой-то взгляд ужасно взволнованный, очень нежный.
— Наверно, — он изящно ушёл от ответа, который и так был известен, и спрятал в её волосах улыбку.
Шторку трепал сквозняк из форточки, и она поднималась над Егором и Вероникой, иногда накрывая белым невесомым крылом. В эти секунды Роне казалось, что они спрятаны от мира, и она в порыве нежности ещё крепче прижималась к человеку, которого вполне вероятно считала своей судьбой.
— Я сказала это, потому что никогда этих слов не боялась, но вовсе не потому, что они для меня ничего не значат.
— Я не думал, что не значат, но быть может ты поторопилась? — он продолжал говорить почти неслышно, но у Вероники слова отзывались в ушах так громко, будто он кричал изо всех сил.
— Почему? Нет, стойте… Почему вас не волновало это раньше? Почему сейчас?
— Пожалуй, это пугает.
— Потому что вы не можете ответить тем же?
Он замолчал, а она напряглась. Да, он не мог, это было понятно. Это было естественно, ну кто она такая в самом деле? Чего ждать? Но он не отвечал бесконечно долго, а когда голос завибрировал где-то в груди, а потом зазвучал, испуганно зажмурилась.
— А ты бы этого хотела?
— Я… а вы…
— Я хочу, чтобы ты меня правильно понимала. Я всё ещё ничего тебе не обещаю. Не собираюсь обещать, это было бы несправедливо. И ты — лучше, чем я. Ты не заслуживаешь несправедливости.
— А что не так с вами? Какую ерунду вы скажете? — она отстранилась, внимательно глядя ему в глаза, выискивая в них ответы, чтобы слова вдруг не обманули. — Что вы не умеете любить? Что делаете людям больно? Что это всё вас не интересует? Что вам разбили сердце и теперь вам страшно? Какое клише будем использовать мы?
Она была уверена, что имеет право такое говорить. В тот момент, как Егор признался, что ревнует, он будето сказал ей в церкви "Да", безоговорочно признал, что они — вместе, что их связывает что-то большее, чем пресловутый "секс без отношений", что это их общая сказка, общее время.
Когда Егор признал, что Вероника — лучшее, что с ним случилось, он заключил их обоих в защитный кокон и наделил её властью говорить что угодно. Задавать любые вопросы.
Егор отпустил её и теперь она могла в любой момент встать и уйти. Он этого боялся, потому что все вот эти: «Пусти меня!» и «Я уйду и не вернусь» — его ужасно раздражали. Но она не уходила, и выждав пять секунд он потянулся и легко сжал её шею, погладил большими пальцами линию челюсти и запустил одну руку в её волосы, пропуская меж пальцев длинные рыжие пряди.
— Нет. Ничего из этого. Никто мне сердце не разбивал и никак не обижал, и не отвращал от любви и всё такое. Просто… я не знаю о чём мы говорим. Ещё не разобрался, и я боюсь, что уже не могу обещать тебе…
Она замерла и прислушалась к тому, как оторвавшееся от тоненьких ниточек-сосудов, летит вниз несчастное сердце.
— … что буду беспристрастно честен и никогда не обижу и не перейду черту. Я уже не могу обещать, что всё это для меня ничего не будет значит, а там где есть какие-то чувства — ничего не будет спокойно, — она выдохнула. Сердце вернулось на место, да так резко, что кровь ударила в голову. Щёки заалели и виски сдавило нервное, волнительное напряжение. — Там начинается ответственность, обиды и прочее. И всё было просто… а теперь выяснилось, что я ревную.
— Что в вашей тетради? — вдруг спросила Вероника и высвободилась из рук Егора окончательно. — Я могу прочитать то, что там написано?
— Можешь, — он кивнул и наклонившись подобрал с пола тетрадь. — Только одна, хорошо?
Она кивнула. Егор встал, поставил Веронику на пол и вышел из домика.
Стало ужасно холодно, точно солнце ушло, и даже тетрадка вместе со скрытой в ней тайной, что бы там не было написано, не согревала.
Все воспоминания о происшедшем, о сказанном — не согревали, но почему-то стало казаться, что думая о них — становится легче жить. Вероника подставляла лицо сквозняку из открытой форточки, шторка развеваясь касалась её лица, и в голове на репиде произнесённые только что слова — и становилось не тепло, но приятно. Не приторно, не жарко, но свежо. Нежно и трепетно, сердце не срывалось на бесконечный бег.
Это была чистая и ничем не запятнанная любовь, прекрасная тем, что не требовала ни ответа, ни признания.
Вероника открыла тетрадь.
Примечание:
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь.
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдешь.
Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
"Никого не будет в доме…" — Б. Пастернак
=Скорости вокруг бешеные…
Дневник Егора Ивановича был беспорядочен, писался разными ручками и в разное время суток, оттого иногда почерк был устало-размашистым, а иногда собранно убористым. Порой это выглядело, как быстрая заметка, сделанная между делом карандашом. Иногда три страницы были исписаны почти без отступов и красных строк, а в конце след от кружки с кофе и листы надорваны, будто кто-то хотел их с корнем вырвать.
«Пришла мне одна идея. Никогда такой ерундой не занимался и не думал, что попаду в такую ситуацию, но что уж там, не будем отрицать — никто не застрахован.»
«Со мною вот что происходит…»
«Вероника Соболева зачем-то решила перевернуть мой мир, и я бы ни за что не решил, что это что-то значит, если бы всякий раз, как мы оказывались на одной территории — меня не мотало то в одну, то в другую сторону.»
«Вероятно мне стоит вспомнить и почаще себе напоминать, почему я её ненавижу!»
Последнее было подчёркнуто несколькими линиями, так что страничка прорвалась. Вероника погладила эти линии и усмехнулась. От мысли, что вот-вот получится залезть в его голову — становилось по-настоящему страшно. А эти три черты под словом «ненавижу», казались не злобными, а ужасно нежными, как касания пальцев Егора к её спине по утром, когда первые лучи солнца будят их, лежащих в его кровати.
«Я ненавижу её за то, что она живёт на всём готовеньком.
Я ненавижу её за то, что она бегает по любому поводу в деканат.
За то что дружит со всеми преподавателями и получает незаслуженные «автоматы».
За то что ей не интересна учёба и она занимает чьё-то место.
За то, что все так ею восхищены.
За то, что»
Снова зачёркнуто и недописано. Снова эти гневные линии.
«Она застала меня с Ивановой, и не пожаловалась. Нет, меня это не пугало, но мало ли.»
«Она моя соседка. И я её чуть не поцеловал. Обо всё по-порядку, но! Сегодня я чуть было её не поцеловал и это не говорит о моей адекватности, и оказалось, что она моя соседка, которая слушает громко свою сопливую музыку.
Она почему-то уверена, что я ворую её вай-фай. Не стал отнекиваться. Пусть думает что хочет. Пусть кричит. Она орала и била меня кулаками.
Стал замечать, что от звуков её голоса внутри как-то всё скручивается, что-ли. Быть может не стоит всё это писать, но утром перечитаю — пойму какой идиот и станет легче.»
«Она настоящая ведьма, потому что я зомбирован. Это нужно прекращать, и не оттого, что я её ненавижу, просто так не бывает.»
«Не стану называть это ревностью, но сегодня произошло нечто странное. Меня вывел Лев, который как приехал — не пропустил ни одной юбки. Я давно его знаю, он мой друг, настоящий, но почему-то сейчас ахотелось, чтобы он свалил обратно в ЛА. Пол дня он меня изводил расспросами, а я уже несколько дней на грани, потому что Соболева как минимум бесит, как максимум провоцирует.
И последняя капля — она пошла с ним в кафе. Ну технически с нами.
В кафе, стоило Соболевой слинять, Лев начал рассыпаться, как она восхитительна, и что к ней клинья не подбить.
Не знаю, что на меня нашло, но пошёл — и подбил. И если честно это было лучше, чем сидеть вечерами и размышлять, а как же оно будет!? Попробовал — вдруг отрежет. Всё же дело только в том, как нам хочется запретного, ну так уж исторически сложилось. Мне была необходима прививка, чтобы не грохнуть друга детства.
Твою ж мать… я с ней целовался. И описывать это на три страницы не собираюсь.»
Дальше шли вырванные страницы, после которых запись продолжалась. привика… их первый, глупый, спонтанный поцелуй был… прививкой. Ну что ж, не вышло, всё-равно заболел, верно? И как же вовремя появился Лев, как же вовремя он задурил другу голову… Как глупо, что решился Егор вот так резко и неожиданно, но кто бы знал, что это была финальная точка череды мучительных мыслей.
Хорошо, что не сработало. Как же хорошо!
«А потом она мне сказала, что любит.
Я должен от неё избавиться, пока девчонка не наломала дров и не испортила жизнь нам обоим.
Между нами что-то есть — это очевидно. Но никакой «любви» — не будет. Ещё одна чёкнутая студентка мне не нужна. А про "химию" и "физику" можно и наплевать, не впервой.»
«Только что слышал, как она говорит обо мне с братом. У неё это серьёзно. И она не сказала ни одного фальшивого слова, сучка… ну как можно так влипнуть?»
«Он на парах залипает в окно и улыбается. Лучше бы слушала, что я там рассказываю, а не тупила в одну точку!!»
«Мне нужно подумать. Мы снова целовались, и это было настолько странно, что я не могу описать правильными словами. Я не хотел оттащить её домой, я ничего с ней не сделал, но чувствую себя пропавшим. Именно оттого, что всё это какое-то до отвращения "не плотское" и чересчур "светлое" — есть желание самовыпилиться нафиг. Мне кажется, меня привязали к ней, и это неправильно, потому что из ненависти что-то противоположное рождается только в кино. Она девочка. Невинная маленькая, жутко талантливая (ровно настолько что я торчу в прохоже концертного зала, пока она танцует, иногда стою очень долго и просто смотрю, и это бесконечно круто, но не для меня она!)»
«Когда я её целую, мне кажется, что выключают свет.»
«Она упала в обморок у доски, и я чуть не сорвался. Мне её не жалко. Мне без неё скучно. И если с ней что-то случается, мне становится одиноко.»
«Это пройдёт, обязательно.»
«Это просто колдовство или гипноз, не более того. Просто она не похожа на других и меня тащит от этих ощущений, но женщин много, а она просто девочка, которой не нужен я, весь такой чёрствый.»
«Меня пугает, какие мы разные. Она вечно трещит, она всю себя выворачивает наружу, а я не могу даже признаться ей, как это красиво, когда она засыпает на моей паре и блики танцуют на её трогательно-пухлых щеках.»
«Зараза спит на моих парах!!»
«Я спал в её комнате. И даже её не трахнул… ну да, есть грешок.
Если честно это самый глупый поступок из возможных, лечь спать с девушкой, к которой не имеешь никакого отношения. Она такая невероятно приятная»
«Уеду. Тетрадь оставлю.
Она точно придёт, она будет тут спать, это ясно. Не удержится. Когда девчонка на меня смотрит, у меня всё внутри переворачивается. Она невероятно нежная и доверчивая, и если однажды, я увижу, как она подстраиваясь под меня портится и черствеет — пойму, что совершил ошибку.
Девчонка! Если ты это читаешь — беги от меня. Я не собираюсь тебя любить! Мы в ответе за тех, кого приручили, а я приручать никого не хочу. И ответственность нести тоже.»
«Я с ней. Был.
Мне кажется я тронулся
Она охренит
Это было неве
Я её
Она — лучшее, что
Мы переспали. Она отдала меня себе и я не знаю, что с этим подарком делать. Я не знаю, как теперь объяснить ей, что всё это вовсе не обязательно наша судьба или вроде того. Я не хочу быть тем, кто её растопчет, но она невероятная. И сейчас, всякий раз как открываю тетрадку, вижу слова о том, что ненавидел её.»
«Я стал понимать её.»
«Она подралась.
Дура.»
«Она со мной играет. Если конспектировать мои чувства, то это какой-то теннис. Она превращается из милашки в стерву и наоборот — за секунду. Она творит что-то невозможное и превращает меня в дурака. Сегодня я за ней — завтра она за мной. И только я делаю шаг назад — она делает один вперёд. И так по кругу, и меня от этого каратит, потому что каждое утро (да ещё и с ней) я чувствую, что не знаю, что будет дальше. А она всё это проворачивает легко, как дышит. Она не притворяется, она не понимает что творит.»
«Я хочу видеть её по ночам в своей постели.»
«Только что она заставила меня признаться, что я её ревную.