Он криво усмехнулся:
— Боишься, что не понравится? Очень понравится, Вель. Я обещаю.
Я закатила глаза. Разве же в этом дело? Не в этом вовсе. Мало того, я давно уже научилась быть честной сама с собой и без этих слов, основательно попахивающих хвастовством, прекрасно знала — нет у меня перед ним шансов. Да, понравится. Возможно, даже добавки просить стану, но разве от этого легче?
— А потом что? — упрямо спросила я.
Элар вскинул брови.
— Когда?
— Когда срок договора закончится, и мы с Брошкой и малышами захотим вернуться домой?
— А если не захотите?
Элар встал на ноги и посмотрел в окно. Смотреть на синий горизонт, конечно, было гораздо проще, чем в мои горящие от злости и стыда глаза.
Ох, как же мне было стыдно! Хотите знать, почему? Да потому, что если бы вчера, ещё до того, как дюк куратор подсунул мне договор, предварительно вскружив голову своими феромонами… Так вот, если бы он сказал, мол, Сливка, давай жить вместе. Я помогу, я защищу, я сделаю всё, чтобы ты захотела остаться…
Нет, я бы не согласилась сразу. Я не настолько безбашенная… Но потом, когда бы мы узнали друг друга, после парочки порочных свиданий, наполненных безумным соблазном и запахом моря, цвета изумруда и бирюзы…
Зачем я об этом думаю? Только хуже себе делаю.
— Ты в самом деле отправишь наших малышей на Землю, если я не стану делать то, что ты хочешь? — задала я самый главный вопрос.
Элар тяжело глянул из-под насупленных бровей.
— Давай не будем проверять пределы моей принципиальности. — Отвёл глаза.
— Скорее, беспринципности, — шёпотом возразила я.
Он сощурился.
— Каждый за своё счастье борется сам. Так как умеет.
— А ты, стало быть, шантажом?
— Некрасиво, но действенно.
Мужчина пожал плечами и подошёл к письменному столу, вынул из небольшого деревянного ящичка бумажный свиток. Вернулся ко мне.
— Это не тот договор, который я давал тебе вчера. Этот совсем другой. И я хочу, чтобы ты внимательно вчиталась в каждую его строчку. От этого зависит наше будущее. Пожалуйста.
«Ну что случится, если я этот договор всего лишь прочитаю? — подумала я. — В конце концов, не этого ли мы с Брошкой хотели?»
А уже в следующее мгновение взревела, забыв о цензуре на руке:
— Да ты ох@ел! Брачный договор? Я лучше повешусь.
Цензура заверещала и замигала, как взбесившийся диско-шар.
— На этот раз я заплачу, — роняя слова, как кубики льда в стакан с густой от холода водой, произнёс Элар. — Потому что это отчасти и моя вина. Нужно было тебя подготовить.
— Подготовить?
На один коротенький миг мне показалось, что он издевается. Может, решил отыграться на мне за нервы, которые ему Бро попортила, а может, просто кайф ловит, доводя до бешенства невинных попаданок. Сжала руки в кулаки так сильно, что ногтями, кажется, пропорола кожу на ладонях.
— Ты в самом деле думаешь, что к такому можно подготовить? Какой брачный договор? — Последнее предложение я процедила сквозь крепко сцепленные зубы. По-моему, от верхнего левого клыка откололся кусочек. На нервах. — Я тебя вчера первый раз в жизни увидела. И знаешь что? Знакомы мы совсем недавно, однако ты уже показал себя таким изумительным, таким поражающим воображение козлом… — Я затаила дыхание, испуганно глянув на запястье, но браслет не настаивал на том, чтобы я отвечала за козла, и меня немного отпустило. — Таким, что слов не хватает! Не могу передать всю гамму моих чувств к тебе.
— Вель… — В голосе Элара прозвучало предупреждение и неприкрытая угроза, но Остапа Ибрагимовича уже понесло. Остап Ибрагимович так настрадался за истекшие сутки, что заткнуть фонтан его красноречия сейчас можно было лишь кляпом.
— Ты! — Я ткнула пальцем в мужскую грудь. Весьма болезненно, видимо, если верить тому, как хуратора перекосило. — Ты завонял меня своими феромонами, залез ко мне в трусы, унизил какими-то дикими подозрениями, угрожал моим близким, а потом принёс брачный договор? Серьёзно? Это у местных такой оригинальный способ ухаживать? Или извиняться? Потому что если последнее… Знаешь, куда засунь себе это извинение вместе с предложением? Прямо в свою волосатую за…
Вместо кляпа Элар использовал собственный язык. Надо сказать, использовал очень умело, весьма виртуозно и, что самое обидное, совершенно неожиданно.
Коварный дюк застал меня врасплох, и вместо того, чтобы оттолкнуть мерзавца или поставить на место пощёчиной, я позорно всхлипнула прямо в жарко и сладко терзающий меня рот, а потом внутри меня произошёл маленький взрыв, вынесший начисто из моей головы абсолютно весь мозг.
И нет, это не было возбуждением в полном смысле этого слова. Я же не извращенка, чтобы хотеть человека, который не раз сознательно сделал мне больно! Но несмотря на это, как я его хотела!.. Это была жажда. Настолько сильная, что, казалось, прерви Элар сейчас поцелуй — и я упаду на землю замертво.
Моя смерть в планы мужчины явно не входила, потому что он отпускал меня лишь для того, чтобы я могла вдохнуть немного воздуха, а потом возвращался, жадно отбирая дыхание, дразнил языком, упоительно прикусывал нижнюю губу, гладил ладонями щёки, щекотал кончиками пальцев нежную кожу под мочками ушей… до тех пор, пока мой сладкий стон не разбил тишину кабинета.
Он шумно выдохнул, нехотя отстраняясь, а я непроизвольно качнулась а ним, будто вымаливала продолжение поцелуя.
Проклятье!
— Она не волосатая, — бесстыже прохрипел Элар и облизнулся. — Моя задница. Хочешь, покажу?
Я побагровела от стыда. Прямо до слёз и нервной дрожи внутри груди (последнее, впрочем, вполне могло быть связано не со стыдом, а с отголосками неудовлетворённой похоти, бурлящей внутри моего тела, как пузырьки шампанского в бокале).
— Не хочу, — сурово и решительно ответила я, но прозвучало почему-то до обидного жалко.
— Врёшь и краснеешь, — с довольной рожей хмыкнул Элар и провёл рукой по моей груди, царапая майкой возбуждённый до боли, твёрдый, как камень, сосок.
Божечки! Дожила до двадцати двух лет и не знала, что нимфоманка.
— Это на меня твои инкубские вонючки действуют, — предположила я, предварительно откашлявшись, и на этот раз даже глухой услышал бы в моём голосе томные нотки.
Какой стыд!
— Не-а, не действуют. — Элар покачал головой. — Это другое… Подписывай, Вель. Не упрямься.
— Нет, — отказалась я и для убедительности тряхнула головой. — Нет. Такие отношения для меня неприемлемы. Магия, инкубы, феромоны… Это всё ерунда. Я человек разумный, у меня есть мозг, я головой думаю, а не вагиной. И…
— И, возвращаясь к беспринципному шантажу, я напомню твоему мозгу о том, почему тебе всё же стоит подписать.
Элар наклонился, поднял с пола уроненный в беспамятстве страсти свиток и протянул его мне.
— У тебя нет выбора, Вель. Помнишь?
Божечки. Любовь с первого взгляда так быстро трансформировалась в ненависть навеки, что меня можно было бы в книгу Гиннеса занести… Непонятно только, почему же у меня по-прежнему подкашиваются коленки вот этого вот проникновенного «Вель».
— Выбор всегда есть, — возразила я, пряча взгляд. — И знаешь, что выбираю я? Я выбираю право найти себе мужа самостоятельно, влюбиться, ходить на свидания, целоваться тайком и своими руками сшить белоснежное свадебное платье с двенадцатью пышными юбками. А ещё я выбираю шесть месяцев свободы, которые у меня есть до рождения малышей. За это время много воды утечёт. Может, и выход из этой ситуации найдётся.
Элар сверлил меня мрачным взглядом и молчал, а я, посчитав разговор оконченным, вышла из кабинета, мягко закрыв за собой дверь, а оказавшись на улице, вздохнула полной грудью и громко запела… нет, отчаянно заголосила, пугая немногочисленных по случаю вечернего времени туристов и жирных голубей:
— Запись де… запись де… Запись делали мы в ЗАГСе!
Оба с ра… оба с ра… Оба с раннего утра.
Палец в жо… палец в жо… палец в жёлтеньком колечке.
Запер де… запер де… Запер девку на века. (Прим. автора: Думаю, это народное творчество. Не уверена. Мы в детстве в пионерском лагере такие песенки распевали).
Цензура, впав в ступор от моего нечеловеческого нахальства, молчала и не отсвечивала.
Глава 8. Делу время, а потехе час
Моя похабная частушка так впечатлила падких на нецензурщину легионеров, что они сначала слёзно просили повторить ещё раз, чтобы записать текст, а потом ненавязчиво поинтересовались, нет ли у меня в запасе ещё пары-тройки песенок.
— По двадцать лепт за штуку, — согласилась я, внезапно обнаружив в себе торговую жилку.
— Давай по четырнадцать, — взмолились служивые. — По халкунту* с брата скинемся. А?
— Что за халкунт? В евро это сколько?
— А? — Копьеносец поскрёб небритую щёку, арбалетчик зачем-то покосился на окна здания напротив, будто я что-то неприличное сказала. — Какие евро такие? Ничего не находил, врут всё, ушастые сво… э.
Про сволочей он не договорил, вытянулся в струнку и уставился немигающим взглядом мне за спину. Я вздохнула.
Элар остановился в метре от меня, смотрел сердито, тяжело и, пожалуй, как-то болезненно. Я непроизвольно напряглась, ожидая очередной гадости, но он произнёс:
— Я услышал тебя, Вель. — И просто ушёл. Злой, правда, как собака.
— Про лепту мне слышать приходилось, — вернулась к прерванному разговору я, не отрывая взгляда от напряжённой спины. — А вот халкунты эти… — Вздохнула и посмотрела на стражников. — Ладно, давайте. Хоть посмотрю, как они выглядят… Кстати, вас звать-то как?
Легионеров звали Август и Юлий, и я тотчас решила, что меня эти братья месяцы за нос водят, но нет. В доказательство мне были продемонстрированы именные цензуры.
— На твоей, кстати, тоже имя должно быть написано, — сообщил Август, Я глянула на тыльную строну запястья, где было написано «слава Вель».
— Вообще-то, Велислава, — искренне возмутилась я. — Вот почему в паспортных столах мне постоянно норовят то имя, то фамилию, то отчество переправить?
Легионеры рассмеялись.
— Слава — это не имя, — огорошил меня Юлий.
— А что тогда?
— Обращение к временной переселенке. Магия Камня — штука тонкая и деликатная. К ней просто так подход не найдёшь, особенно если ты из круглого мира. Через имя можно, через договор, через обряд ещё, но там сложно. Поэтому живёте вы на Славной улице и кличут вас всех Славами… Поняла?
— Нет, но это неважно, — отмахнулась я. — Вы мне лучше расскажите, как мне штрафы оплачивать, а то цензуру нацепили, а как пользоваться не объяснили толком.
Братья месяцы переглянулись, и Август, облокотившись на копьё, кашлянул, а Юлий покосился на дом, за дверью которого я оставила взбешённого моим очередным отказом куратора.
— А разве дюк тебе не?..
Я покраснела и? как следствие, разозлилась.
— Не, — проворчала, пряча глаза. — Он меня всё больше о другом… Мне. О другом рассказывал.
Легионеры промычали что-то глубокомысленное, а мне сквозь землю от стыда провалиться захотелось. Вот оговорка так оговорка.
— На Первом храмовом подворье, — спасая меня от позора, произнёс Юлий, — в розовом доме сидит дежурный маг. Отнесёшь ему пару лепт… Или лучше сразу обол или феникс, чтоб по десять раз не бегать. Ты девка языкастая, как я посмотрю… Кстати, ты про рынок спрашивала. Так он там же, каждый день с пяти до десяти утра.
— О Божечки! — ужаснулась я. — Чего так рано-то?
Юлий снисходительно усмехнулся и пояснил:
— Так из-за туристов… Но в нижнем городе и на кольцах лавки нормально работают. И торговые ряды тоже есть. Могу проводить, если хочешь.
— Не сегодня, спасибо… И это хомуты свои гоните, братья месяцы. А я вам дома стишки на бумажку перепишу. Как смену закончите, приходите — отдам.
— Халкунты, — хмыкнул Юлий. — держи.
Я прихватила парочку тяжёленьких бронзовых монеток и с чувством выполненного долга отправилась домой.
Бро я застала на кухне с половником в руке.
— Ты где была? — не глядя, спросила она и вместо того, чтобы налить борщ в тарелку, с аппетитом приложилась к краю черпака.
— Сметану возьми, — буркнула я. — К конвою ходила, спрашивала, где тут ближайший рынок. Ну и так, по мелочам… Садись, я сама налью.
И как бы невзначай выложила на обеденный стол добытые монетки. Пусть Бро видит, что я не только борщи варить умею (кстати, она сама же меня и научила), но и в клювике кое-что в родное гнёздышко принести могу.
— Откуда дровишки?
— Служивых раскулачила. Кусочек родины им за пару монет продала. — Бро вопросительно изогнула бровь. — Два стишка, условно матерных. Ну, помнишь? «Нас рано, нас рано, нас рано разбудили! И с раками, и с раками нам супу наварили…» Народ тут непуганый, можно голыми руками брать.
Бро весело рассмеялась.
— Моя девочка, — похвалила. — Сразу чувствуется Потёмкинская хватка. А я пока ты конвой как липку обдирала, по соседям прошвырнулась. Даже в кооператив вступила.
Я поставила перед Брошкой тарелку с борщом, достала из холодильнику баночку сметаны.
— И хлебушек горчичкой намажь, сердце моё… Ага, спасибо! Решила, что пока от народа отрываться не будем. Они говорят, мол, в складчину жить проще. Я-то, как буржуй со стажем… — Тут я не выдержала, фыркнула. Буржуй, как же! На зарплату интернатовского завуча особо не набуржуйствуешь. — … считаю, в коммунизм класса с третьего не верю. Вот как в пионеры вступила — так и не верю. Но площадка для старта нужна. Будем футболками торговать. Тем более, как ты правильно заметила, Сливка, народ тут непуганый, как карпы в ботаническом саду.
Бро замолчала, увлёкшись обедом, а я торопить не стала, зная, что она и без наводящих вопросов всё расскажет.
— Власта до Атлантиды мерчендайзером работала…
— Власта — это Кикимора которая?
— Она, родимая, — кивнула Бро. — Акции рекламные организовывала, если в двух словах, для разных фирм. Ну знаешь, эти девчата в одинаковых одёжках, которые в торговых центр шоколад попробовать предлагают или купить две бутылки минеральной воды, чтобы стакан в подарок получить.
— И?
— И продукцию сувенирную, а так же призы Власта у себя дома хранила. Хоромы ей после смерти родителей пятикомнатные достались, а склад фирмы аж за городом был. Вот она и завалила всё коробками до потолка. Мыло, посуда, зубные щётки…
— Краска для волос, — догадалась я, и Бро в знак одобрения показала мне большой палец.
— И пять сотен белых футболок. Она как раз хотела на них логотип заказчика печатать, да, слава Богу, не успела.
— Мы озолотимся, — зажмурилась от счастья я. — Главное, чтобы краска в принтере не закончилась. Запасную взять негде будет.
Халкунт — денежная единица Атлантиды. Один бронзовый халкунт равен семи лептам.
Обол — денежная единица Атлантиды. Один обол равен пятидесяти шести лептам.
Феникс — денежная единица Атлантиды. Один золотой феникс равен ста лептам.
* * *
Кстати, надписи на футболки мы с Бро придумывали не сами, а всем нашим весёлым кооперативом — остальные волонтёры присоединились к нам сразу после закрытия улицы. К нашим дверям (теперь-то по чердакам уже можно было не шарахаться) они подтянулись как раз в тот момент, когда из них братья месяцы выходили, довольные до безобразия.
— А эти тут что забыли? — ревниво прошипел Мирка, глядя в удаляющиеся спины в алых плащах.
Бро захохотала, на раз разгадав причину мужского недовольства. И я, пропуская гостей в квартиру, с радостью поддержала сестру
— Не ревнуй! — выдавила сквозь смех, ловя улыбки женской составляющей волонтёров. — Эти всё равно тебе не конкуренты. Да будь они хоть помесью Ди Каприо со Сталлоне — ты всё равно лучше, потому что родной.
Мир насупился и, покосившись на Владку, проворчал:
— Я не ревную. Я просто… интересно мне.
— Да к дилеру они приходили, — сдала меня Брошка. — Сливка, дорогие коллеги, пока вы тут бизнес-план по покорению рынка Атлантиды разрабатывали, научилась детские матерные стишки по пузырькам разливать да загонять им местным, как горячие пирожки.