Он специалист, понимаешь, а Азирафаэлю теперь не отойти никуда — чуть ли не поминутно приходилось перехватывать руки, которые Кроули то и дело рефлекторно тянул к лицу. Упустишь — залезет под повязку и будет чесать, яростно и самозабвенно, раздирая до крови и сводя на нет большую часть сделанного. Нет уж. Проще посидеть рядом, перехватывая и удерживая, не давая дорваться, отвлекая по возможности. Жалко, что прогуляться по третьему кругу сегодня у Кроули вряд ли получится: обе прошлые прогулки сработали хорошим отвлечением, хватило надолго.
— Может быть, на сегодня хватит? — осторожно спросил Азирафаэль, не давая прорваться в голос ничему лишнему, когда Кроули крутанулся как-то особенно резко, почти вывернувшись из его рук, и завертел головой, стараясь потереться о подушку хотя бы висками.
— Нет! — рявкнул Кроули, вцепившись обеими руками в одеяло и вытянувшись в струнку. Замер, напряженный и злой. Оскалился: — Думаешь, если это удовольствие на три дня растянуть — будет легче? Черта с два! Лучше побыстрее закончить. Не тяни, ангел. Я выдержу.
Азирафаэль тянуть не стал, но смотрел с тревогой, а обе ладони теперь мягко прижал к лицу Кроули, обхватывая вдоль нижнего края повязки по скулам и вискам — так было удобнее перекачивать благодать вглубь по глазным нервам. И придержать, если вдруг что, тоже будет удобнее.
Кроули не шевелился, напряженный до окаменелости. Но минут через десять начал дрожать — сначала мелко и почти незаметно, однако с каждой минутой все сильнее. Так не могло продолжаться долго, и через несколько томительных минут Азирафаэль уже собирался насильственно прервать лечение и объявить перерыв до утра, но Кроули его опередил.
— Ангел, — прошипел он сквозь зубы, — не будь ублюдком! Почеши… Ну, ты же можешь, у тебя… получится… Твои пальцы… они же рядом! Это… невыносимо!
Его колотило крупной дрожью, но он по-прежнему старался не шевелиться, краем глаза Азирафаэль видел, как побелели вцепившиеся в одеяло пальцы.
— Сейчас, мой дорогой… секунду.
Азирафаэль осторожно надавил большими пальцами на край повязки, погладил вдоль скуловых костей. Поверх марли, конечно, и очень осторожно. Кроули содрогнулся всем телом, резко вздохнул, но ничего не сказал. Азирафаэль счел это хорошим знаком и подключил остальные пальцы, поглаживая под бровями, на переносице, по крыльям носа — и потихоньку приближаясь к опасной зоне. Кроули трясло по-прежнему, дышал он быстро и рвано, стиснув зубы и гоняя по скулам желваки. Но ничего не говорил. Только дергал головой, поворачивал ее резко и нервно, подставляя под пальцы наиболее зудящие участки. И Азирафаэль гладил их, с чуть большим нажимом, чем прочие, но стараясь обходиться только подушечками пальцев, без ногтей. Прошелся по подглазничным впадинам, а потом, сдвинувшись чуть выше, с тайным ликованием ощутил под пальцами упругие подвижные шарики и не смог сдержать счастливой улыбки: надо же, глазные яблоки уже полностью сформировались, а он был уверен, что раньше полуночи не получится.
Кроули потихоньку расслаблялся, его больше не трясло, дыхание постепенно выравнивалось. Пальцы разжались, и теперь обе его руки просто лежали поверх одеяла, вытянувшись вдоль тела. Но головой он продолжал вертеть, пусть уже и не так судорожно, по-прежнему подставляясь под пальцы ангела то одной стороной, то другой и каждый раз удовлетворенно вздыхая. И Азирафаэль продолжал гладить, то нажимая чуть сильнее, то отпуская, по кругу, и снова, и даже иногда чуть царапая марлю ногтем, если ему казалось, что именно это сейчас требуется. Каждый раз ответом был удовлетворенный вздох, все более глубокий и сонный.
И даже когда Кроули окончательно расслабился и заснул, Азирафаэль все равно еще долго продолжал осторожно поглаживать кончиками пальцев поверх уже не нужной марлевой повязки — какая разница, как именно заливать благодатью участок регенерации? Почему бы и не так, напрямую, непосредственно из пальцев?
Там, в глубине, еще шла активная работа, он это чувствовал. И хорошо, что Кроули заснул, — человеческие тела восстанавливаются быстрее, когда им не мешают мозги с прочими разными нервами. Только добиться такого сложно, разве что общим наркозом… ну или хорошей порцией сна. Спать полезно. Поспит часок-другой, а там посмотрим.
Заново напитав благодатью повязку (а кто-то думал, что она более не нужна, вот и нужна, пусть потихоньку сквозь нее просачивается, а не сразу), Азирафаэль встал. Хотелось размять ноги, затекшие от неудобной позы, — последние часы ему приходилось сидеть в полусогнутом-полувисячем положении, упираясь коленями в край дивана и держа руки на весу, и теперь и спина, и конечности активно жаловались на неподобающее с ними обращение. Самое время немного прогуляться.
Он прошел тем же самым путем, которым гулял и с Кроули, только не остановился у колонн ротонды, а двинулся дальше, до самых стеклянных дверей. И долго всматривался в сиреневые сумерки, затопившие вечерний Сохо.
Сумерки постепенно густели, наливались насыщенным лиловым, в них все ярче проступали теплые оранжевые кляксы фонарей. Темно-розовая реклама расположенного на противоположной стороне улицы стриптиз-бара, днем почти невидимая, теперь светилась пронзительным ядовито-малиновым неоном, пачкала фуксией мостовую. Спешащие по своим делам прохожие не обращали внимания на темные окна книжного магазина — точно так же, как и сам Азирафаэль не обращал ни малейшего внимания на этих прохожих. Свет он зажигал только в задней комнате, а темные окна на темной улице вряд ли способны вызвать усиленный интерес. Впрочем, он и вообще не был уверен, смог ли бы кто из прохожих увидеть магазин, накрытый сферой абсолютной защиты, даже если бы тот сиял огнями, словно рождественская елка.
Он стоял, глядя на смутные тени и оранжевые пятна в лиловом сумраке. И думал о том, имеет ли какое-либо значение то обстоятельство, что дверь его магазина выходит на юг.
Не запад. Не восток. Не райская и не адская сторона улицы — перекресток. Юг. Нейтральная зона. Может ли быть в этом какой-то особый смысл?
Двести лет назад, выбрав именно этот дом под свой будущий магазин, он не думал ни о чем подобном. Просто отметил как факт, не более, но ведь не думал же? Про масонские знаки думал и счел их хорошей приметой, своеобразной и мало кому понятной шуткой [31], но географическое расположение дверей вряд ли тогда могло показаться ему настолько забавным. Или важным. Или вообще достойным того, чтобы о нем лишний раз думать.
Не запад. И не восток. Не Небеса, но и не Преисподняя. Просто земля. Просто юг. Просто то, что ты выбираешь сам. И, может быть, не только ты, но и тот, кто пришел в день открытия с букетом и коробкой конфет наперевес, с улыбкой, такой же наглой, как и всегда, и только, может быть, самую чуточку смущенной… Думал ли тот, пришедший так не вовремя (вовремя!), тогда об этом?
А ты сам — думал?
Может быть, все-таки думал… Но постарался поскорее выкинуть глупости из головы. Потому что это действительно глупости, глупости и ничего более. Все знают, что не бывает гнезд на двоих, даже у куда более близких сущностей — и то не бывает. Гнездо — дело интимное. Оно для одного и только для одного. Оно как Боливар и двоих не вынесет.
А глупые мысли — всего лишь глупые мысли. Как есть глупости — и более ничего.
Глава 19. Доброе утро, ангел!
— Все будет хорошо. Обязательно будет, слышишь? Просто для этого нужно время. Я надеялся, все выйдет быстрее, но… Так получилось. Но это неважно, понимаешь? Не должно быть важно. Все равно все будет хорошо. Просто немного попозже. И все. Но будет. Я тебе…
Азирафаэль замолчал на полуслове, настороженно прислушиваясь, однако тревога оказалась ложной: Кроули все еще спал. Даже отсюда Азирафаэль отлично слышал его ровное дыхание, идеально синхронизированное с ритмическим рисунком ангельского крика. Вот и хорошо. Вот и пусть спит. Спать полезно. Пусть спит как можно дольше.
И не узнает, что Азирафаэль тут как последний дурак сидит и разговаривает с машиной…
— Ты, главное, не расстраивайся. Он тебя вовсе не бросил, ему просто сейчас нельзя, понимаешь? Вот окрепнет, и все у вас будет, так тебя гонять начнет — самой надоест! Потерпи.
А что было делать, если она стояла тут, в темноте, вся такая поникшая, потерянная и несчастная?! С такими подозрительно блестящими фарами и выражением такого отчаяния на капоте, с каким только в ближайший телеграфный столб на пятой передаче! Думаете, машина не может выглядеть вконец несчастной и суицидально настроенной? Ну, это всего лишь значит, что вы никогда не видели машину, принадлежащую Кроули. Эта — может.
— Ты только не торопи его, пожалуйста. Ты ведь сильная. А он не железный.
Очень хотелось погладить ее хотя бы по приборной панели, если уж не по рулю. Но Азирафаэль не стал (точно так же, как не стал садиться на водительское сиденье, привычно устроившись справа, на пассажирском): все-таки она была машиной, а не потерявшимся котенком. К тому же машиной Кроули. У нее была собственная гордость, и это стоило учитывать.
— Главное, помни, что ты «его малышка» и он тебя сильно любит, хотя вряд ли когда-нибудь признается. Ну, он такой, ты же его знаешь…
Она слушала, он был уверен. И слышала. И потихоньку тянула энергию, но как-то осторожно и даже почти робко, словно бы извиняясь. Но все равно тянула. Ну и ладно. Азирафаэль не стал закрываться, даже слегка помог, не так уж много ей и надо, если на то пошло. А силы — не благодать, их он и без Небес восстановит довольно быстро.
* * *
Глаза у Кроули оказались золотисто-карими, очень-очень светлыми, словно северный янтарь. И совершенно человеческими, с круглым совершенно человеческим зрачком посреди совершенно человеческой золотисто-карей радужки. Совершенно восхитительные глаза. Вот только…
— Ангел! — Кроули развернулся на звук и попытался поймать его руку. Поймал (Азирафаэль быстро подставил ее в нужное место, не дав промахнуться). Стиснул пальцы. Нахмурился с подозрением. — Ну и как тебе мои новые глаза?
— Они прекрасны. Впрочем, как и всегда.
— Ха!
Кроули моргнул, слегка расслабляясь. Уточнил:
— Сейчас ведь ночь, да? На улице тихо.
Его голова была повернута в сторону яркой настольной лампы, свет бил ему прямо в лицо, он наверняка чувствовал исходящее от нее тепло, может быть, потому и повернулся, пусть даже и неосознанно… Но зрачки золотисто-карих глаз не спешили сузиться в точку, оставались по-прежнему слегка расширенными, круглыми. Даже если посветить в них фонариком, они не отреагируют. Азирафаэль уже пробовал.
— Да, мой дорогой. Четвертый час пополуночи. Спи.
* * *
Когда Кроули открыл глаза в следующий раз, уже утром, зрачки его снова были вертикальными.
* * *
Азирафаэль уютно устроился в кресле рядом с диваном, перечитывая свой любимый «Веер леди Уиндермир» и в ленивой праздности размышляя о том, почему ему кажется смутно знакомой описываемая Уайльдом ситуация с обидевшейся на пустом месте героиней, которая решает вести себя намного хуже, чем она есть на самом деле [32], когда Кроули глубоко вздохнул и пошевелился, потягиваясь, а потом открыл глаза — пронзительно желтые и совершенно не сонные, с вертикальной стрелкой зрачка, сразу же сузившейся на свету.
— Доброе утро, ангел!
То, что Кроули окончательно пришел в себя и никуда уходить не собирается [33], было заметно сразу, по всему его облику и поведению заметно. Ухмылка его была самодовольной, подбородок гордо выпячен, и вообще он умудрялся возлежать на диване с таким видом, будто это трон, а сам Кроули — по меньшей мере наследный принц в изгнании.
— И тебе доброе, мой дорогой.
Азирафаэль аккуратно закрыл томик (первоиздание, естественно, с дарственными надписями: под безукоризненно вежливой убористой вязью от рассыпавшегося в благодарностях издателя — стремительно летящие строчки куда менее официального и более фривольного содержания, уже от автора) и положил его на придиванный столик. В конце концов, «Пьесу о хорошей женщине» он читал неоднократно и мог бы, наверное, пересказать слово в слово. К тому же он не хотел лишний раз злить Кроули: тот по какой-то непонятной причине испытывал к пьесам Уайльда отвращение чуть ли не большее, чем к творениям Шекспира, и был готов в любой момент донести до всех окружающих свое негативное мнение об обоих драматургах, даже если его никто и не спрашивал.
Вот и сейчас Кроули сморщил нос, ухмылка его стала шире и жестче, и он уже набрал в грудь воздуха, собираясь сказать что-то не слишком приятное, и даже руки на груди скрестил, устраиваясь поудобнее для долгой прочувствованной речи, и… тут его взгляд зацепился за рукав пижамы. И залип.
Кроули рассматривал черную клетчатую ткань какое-то время с непроницаемым выражением лица, потом осторожно и медленно выпустил воздух сквозь зубы. Снова вдохнул, также сквозь зубы. Провел пальцами по отвороту до воротника и обратно. Повертел рукой, рассматривая манжету.
И лишь потом заметил (подчеркнуто нейтрально-непроницаемым тоном, по-прежнему не поднимая глаз):
— Ангел…
— Да, мой дорогой?
— Она… черная.
Это не было вопросом, но Азирафаэль все же счел нужным ответить:
— Да, мой дорогой [34].
Пауза затянулась. Азирафаэль переложил одну из подушечек на кресле. Потом все-таки спросил:
— Ты думал, я тебе… сказал неправду?
— Ну… да. — Кроули смотрел на собственные коленки, обтянутые черной фланелью.
— Зачем?
Кроули пожал плечами, по-прежнему пряча взгляд.
— Не знаю. Тебе виднее. Ложь во благо и… и все такое.
Азирафаэль поджал губы.
— Как видишь, нет.
— Да. Вижу.
Какое-то время они молчали. Азирафаэль начал заново перекладывать подушки на кресле, на этот раз все, раскладывая их по довольно запутанной и даже самому ему не очень-то внятной системе [35]. В непонятных ситуациях Азирафаэль всегда начинал что-нибудь перекладывать, будь то книжки, подушки или даже огненный меч: он давно убедился, что это как ничто другое помогает ему успокоиться.
Потом Кроули спросил:
— Но… откуда?
— Из моего комода, мой дорогой [36].
На этот раз пауза была куда более долгой. Кроули теперь теребил пояс, по-прежнему не поднимая глаз и все больше алея скулами. Хмурился.
— Ангел… почему в твоем комоде хранится черная пижама моего… то есть не твоего размера?
— Даже не знаю, мой дорогой. — Голос Азирафаэля был невиннее молочной бутылки. — Ну, наверное, потому, что я ее сам туда положил.
— И… давно?
— Точно не помню, мой дорогой. — Азирафаэль безмятежно пожал плечами, хотя сохранять улыбку нейтральной ему становилось все труднее. — Лет шестьдесят назад. Или семьдесят.
— За… чем?
Кроули наконец оторвал взгляд от черной фланели и поднял глаза. Такие желтые, такие знакомые, такие…
Азирафаэль вздохнул. Продолжил уже совсем другим тоном:
— Просто на всякий случай. Ты же знаешь, я стараюсь не чудесить вещи с нуля, я их покупаю. Поддержка местной экономики и все такое. Вот и эта пижама… Подумал: ну мало ли, вдруг пригодится. — Он снова пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся: — И вот пригодилась же!
— Резонно.
Кроули снова отвел взгляд. А Азирафаэль понял, что у него возникла срочная необходимость чем-то занять руки. Но не так ненавидимой Кроули книжкой же, в самом деле!
Он встал.
— Сделать тебе какао, мой дорогой?
— Да. Пожалуй.
Азирафаэль был уже шагах в четырех от дивана, когда услышал:
— И это… С-спасибо, ангел.
Азирафаэль мог собою гордиться: ему удалось не споткнуться.