— Вот тут холодильник, — нудел Юргенсон, раскрывая перед уставшей Анькой необъятные недра, заставленные всякими вкусностями. Сковороды, натертые до блеска, висели в ряд над длинным столом, и Анька не понимала — или это элементы декора, или ими можно пользоваться?
«Да еб твою мать, — уже зло думала Анька, пластмассово ему улыбаясь, — он что, и дизайн полок хочет заказать? Открываешь, а там на оббитых пихтой стенах головы элитных мышей торчат?»
В холодильнике заманчиво алела крупная клубника, блестело фольгой шампанское, и Анька на автомате подумала — праздники у людей продолжаются, — пока до ее сознания не дошли слова нудного Юргенсона:
— Это все вам, чтобы вы расслабились и отдохнули после перелета. Завтра можете приступить.
Очнувшись от полудремы, Анька в удивлении вскинула на Юргенсона осоловевшие, уставшие глаза.
— Мне? Что?! — удивилась она.
— Да, вам. Хозяин хотел бы встретить вас как можно радушнее.
— Хозяин? — еще больше удивилась Анька. — Ну, то есть… Я думала… что хозяин — вы.
— Нет, что вы, — Юргенсон изобразил на своем носатом лице такую кислую улыбку, будто сам позарез хотел клубники со сливками, сыру и шампанского, но ему не давали. — Я управляющий. Живу в гостевом домике, это направо. Если что-то понадобится — вот внутренняя связь, — он указал на трубку компактного телефона, прикрепленную к стене у холодильника.
— А как же…
— Хозяин прибудет позже. Мне приказано предупредить вас перед этим. Не волнуйтесь.
И Юргенсон растворился в ночи, оставив Аньку одну в огромном роскошном доме, в похрустывающей ожиданием праздника тишине, наедине с целой горой вкусностей и с пылающим камином.
Анька отзвонилась Мише, устало бормоча и жуя ломтик сыра. На ту самую шкуру она перетащила гору подушек с дивана, и завалилась кверху задницей, понадежнее воткнув в белый ворс чашку с клубникой и высокий фужер на тонкой ножке.
— Ну, за Альпы! — тихо и торжественно произнесла она, салютуя бокалом окну, в стеках которого играли желтые блики огоньков. В бутылке оказался брют, обжигающе холодный и божественно вкусный, такой, какой она любила, и Анька, сделав всего один глоток, блаженно откинулась на белый мех. На потолке танцевали темные тени и яркие блики, и Анькины мысли текли медленно-медленно и счастливо. — И за тебя, Боженька. Ты в последнее время даришь мне все больше и больше подарков.
Внезапно ее мысли перескочили на личность Лося, и, кусая очередную ягоду, Анька вдруг подумала, что его тут очень не хватает. Вот здесь и сейчас он был бы кстати. Тут, в тишине и праздничной темноте, это было бы невероятно волшебно.
— Я знал, что найду тебя именно здесь. Ты говорила, что любишь мишек.
Аньке показалось, что она глядела на огонь и заснула, и теперь ей снится сон, такой, какой она хотела бы увидеть. Едва не расплескав свой недопитый брют, она подскочила, поперхнувшись ягодой, молниеносно обернулась, тараща глаза.
В дверном проеме, прислонившись к косяку, скрестив на груди руки, стоял Лось, и пламя камина отражалось в его серых глазах. Черт знает, как долго он там стоял, в тишине, наблюдая за кайфующей Анькой, лопающей ягоды и потягивающей холодный напиток из высокого бокала, но ей показалось, что давно. Его волосы влажно поблескивали — на улице пошел снег, а Лось, видимо, шел до дома без шапки. Тихо разделся, тихо прокрался именно сюда, к камину, где в качестве приманки бросил медвежью лохматую шкуру…
— Ах ты, коварный парнокопытный!.. — яростно выдохнула Анька, чувствуя, как сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди. Сложить два и два было не сложно; сначала отец не обглодал Лося до костей, потом этот странный заказ, вкусности в холодильнике… — Сговорились!
Она не помнила, как подлетела к нему и вцепилась в его толстый свитер, не помнила, как заколотила кулачками по груди — с тем же успехом он могла дубасить стену из оцилиндрованного бревна, — и не помнила, как начался поцелуй, такой же головокружительный и обжигающий губы, как брют.
Анька терзала и рвала на Лосе его вязаный серый свитер, словно ее руки все еще ругали и отталкивали его, а сама целовала, целовала мужчину до головокружения, откидывая голову и позволяя его ручищам забраться в свои волосы, растрепать их, одним взмахом стащить с себя теплую зимнюю кофту и обнять мягкую округлость грудей.
— Лосик мой, — шептала Анька, ощутив под спиной мягкую медвежью шкуру, и проваливаясь в его ласку, в его запах, которым не могла надышаться, который пила вместе с поцелуями и не могла напиться, — дурак ты безрогий! Я же прибью тебя сейчас…
Лось не отвечал; его ладони бережно сжимали ее тонкое тело, он лицом то зарывается в ее растрепанные волосы, то прижимался к ее груди, так же упиваясь ее запахом, ловя губами чувствительные соски, прижимаясь к Аньке нетерпеливо, до дрожи, приникая к ней всем телом, словно боясь, что она сейчас исчезнет, убежит.
Анька снова обхватывает ладонями его лицо, приникает к его губам, и радость бьет в ее голову сильнее брюта, Анька готова кричать и смеяться, понимая, что Лосю было так же несладко, как и ей, и что ее поступок, ее бегство — это всего лишь ее страх и недоверие, которое коварный Лось утопил в сегодняшнем шампанском.
И этот нудный Лось готов шаркать копытцем, успокаивать ее, убеждать, приручать и терпеть ее колючее, обидное недоверие, хотя его уже колотит от желания и нетерпения. Но он будет молчать и приглаживать ее ощетинившуюся шкурку, чтобы не дай бог не вспугнуть ее…
— Лось, я хочу тебя! — шепчет Анька требовательно. — Я просто умру, если нет. Считай меня развратной лосихой, у которой дикий гон, но я хочу тебя.
Лось молчит; впрочем, Аньке нравится его молчание, которое имеет так много разных оттенков и полутонов. Он нехотя отрывается от нее, тяжело дыша, поднимается — пламя разукрашивает теплыми отблесками его могучую грудь, — и агрессивно, нетерпеливо сдергивает с Анькиних ног джинсы, сбрасывает свои, обнажаясь быстро, без капли стеснения и замешательства. Когда его ладони снова скользят по ее коже, и Лось склоняется над Анькой, она нетерпеливо стонет, растворяясь в его теплых прикосновениях. Он знает, что ей это нравится; он готов ее гладить всю ночь, хотя пальцы его дрожат, и Анька бессовестно этим пользуется, проваливаясь в сладкую негу.
Коварный Лось изглаживает ее всю: мягкую грудь с остренькими торчащими сосками, атласные бока, греет ладонью животик, обнимает стройные бедра, покрывая поцелуями всю Аньку, а затем вдруг резко, почти грубо разводит ее ноги, перехватывает их под колени, и Анька взвизгивает, обнаружив себя беспомощно развернутой перед ним, с открытым перед мужчиной самым чувствительным своим местечком, которое властный Лось целует тоже грубо, чувствительно прихватывая губами нежные губки.
— Ва-а-а, — взвывает Анька, вцепляясь пальцами в белый мех, потому что эти грубые, жадные поцелуи будят в ней восхитительный, острый, сладкий стыд. — Лось, ты животное!
Лось снова промолчал, мстительно дразня языком ее клитор и еще жестче удерживая ее разведенные ноги, удерживая Аньку в такой же беззащитной позе, яростно вылизывая ее и чуть накусывая припухшие ткани. И она понимает, что это Лосиная месть за ее недоверие.
— Помогите, — шепчет Анька, сходя с ума, в полузабытьи. Но Лось свирепствует все больше.
Он отпускает Аньку лишь на миг, но лишь затем, чтобы переместиться и закинуть ее ноги себе на плечи. Склонившись почти к самому ее лицу, он пристально всматривается в ее затуманенные глаза, поглаживая возбужденным членом ее мокрое-мокрое лоно, чуть надавливая и дразня, и Анька воет от нетерпения, не в силах вывернуться.
— Лось, пожалу…
Ее жалкие слова обрываются криком, когда он резко входит в ее раскрытое лоно, и Анька распахивает глаза, перед которыми, кажется, вспыхивают все звезды Северного полушария.
— Изверг, — выдыхает она из последних сил, вцепляясь в его напряженные плечи ногтями, и следует сильный резкий толчок, от которого она снова вскрикивает и зажмуривается, плавясь в крышесносящих ощущениях.
— Зверюга…
Еще толчок, сильный и глубокий. Кожу Аньки покрывает тонкий пот, она поджимает пальчики на ногах и закусывает губы, принимая член мужчины в себя снова и снова.
— Лось, люби меня всегда, — шепчет она, изнемогая. — Всегда! Ты обещал, Лось!
— Я люблю тебя, Анья. Я очень тебя люблю, — отвечает Лось, на мгновение остановившись и целуя ее подрагивающие губы. Анька смеется, хотя, конечно, момент не подходящий для смеха, и Лось снова толкается в ее тело, призывая к порядку и делая момент более торжественным и подходящим для признаний в любви.
— Лось, — шепчет Анька размякнув. — Я тоже люблю тебя… Очень. Если ты меня предашь, Лось, я просто умру.
Глава 11. Акулий маневр
— Лось, а это твой дом?
— Мой.
— И ты правда хочешь здесь все переделать?
— Если тебе этого захочется. Ты хочешь?
— Нет!
Анька смеется и целует Лося. От его губ пахнет клубникой. Анька пожертвовала ему несколько ягод, удерживая их за зеленый хвостик, кормя Лося с рук, и теперь сцеловывает этот чуть уловимый аромат, неспешно, нежно, сладко. Лось со вкусом клубники — это божественно! Неспешная нежная ласка нравится обоим; в ней нет страсти, но есть много-много обожания, негромкого, сокровенного, понятного обоим.
— Лось, разве так бывает? — шепчет Анька, отрываясь от его губ и всматриваясь в его глаза. — Вот так, с первого взгляда, с первых слов?
Лось задумчиво помолчит. Он припоминает какие-то свои ощущения, свои мысли того дня, внезапно вспыхнувший интерес к девушке, которая выше яхт и бриллиантов оценила честность и верность.
— Значит, бывает, — заключил он.
Анька лежит на его широкой груди, замирая от счастья, целует его клубничные губы, а он обнимает ее, прикрывает широкой ладонью ее поясницу. Его пальцы неспешно чертят какие-то загадочные символы на ее коже, медленно опускаются все ниже, чертят теплые полукружия уже на ягодице. Анька чувствует, как меж ног у нее стремительно намокает, потому что эти коварные пальцы сейчас скользнут меж теплых ягодиц и погладят Аньку так заманчиво, что она снова взвоет, и не сможет ни слова пискнуть, когда коварный Лось-соблазнитель овладеет ею и доведет до полной отключки сознания.
Да, так.
Когда Анька была с ним, она себе не принадлежала. Она принадлежала ему, была покорным воском в его руках, и проваливалась в прекрасное наслаждение без памяти от каждого его прикосновения.
Его руки могли делать с ней все, что угодно — тискать, мять ее тело, ласкать, гладить, жадно и бессовестно проникать, — его член вколачивался в ее тело, его язык слизывал стоны с ее губ, а она могла лишь дышать, чтобы не умереть в этой безумной жаркой возне, отдаваясь ему вся, без остатка.
— Лось, ты мой, — агрессивно говорит Анька и заглядывает ему в глаза. — Понял? Я тебя застолбила, понял?
Лось не отвечает, но его глаза смеются. Ему нравится, как Анька ершится, и вместо сладких слов говорит другие, не такие романтичные, но от души, вытягиваясь в струнку и словно пытаясь ревниво отгородить своим голеньким тельцем его, такого огромного, от всего мира.
Его чуткие пальцы уже нашла свою цель, и Анька, чувствуя, как он одной рукой раздвигает ее бедра, а другой осторожно, неторопливо, до искр из глаз, поглаживает чувствительную дырочку у Аньки сзади. Анька беспомощно стонет, чувствуя, как под его пальцами ее тело начинает от возбуждения пульсировать, выпрашивая еще и еще, а Лось удерживает ее ногу крепко, надавливает пальцами чуть сильнее, и продолжает долгую сладкую муку с удовольствием вслушиваясь в беспомощные Анькины стоны…
****
Ближе к полуночи, когда Лось был в душе, Анька все же решилась выйти на улицу, подышать альпийским воздухом и полюбоваться на сказочный снегопад. В лосиной куртке, с голыми коленками, она стояла в теплой тихой снежной ночи и возносила горячую молитву небесам, подвывая «спасибо, спасибо, спасибо!».
Новогодняя сказка продолжалась.
— Проветриться вышла?
Коварный голос Акулы вернул ее с вершин счастья на грешную землю так внезапно, что Анька вскрикнула, отшатнулась и едва не упала, поскользнувшись и продемонстрировав ему свои трусы. Прекрасная альпийская сказка разлетелась вдребезги, блаженный волшебный покой был нарушен грубым вторжением реальности, и Анька почувствовала, как на ее плечи снова опускается ставшее уже привычным напряжение.
На припорошенной свежим снегом дорожке стоял Акула, с усмешкой разглядывая оторопевшую от неожиданности Аньку. По всему было ясно, что он только что прилетел, не с Лосем — отдельно, вслед за ним, коварно, словно маньяк — преследователь. Свои немногочисленные пожитки он тащил сам, волоча чемодан на колесиках, на его обычно таком холеном, таком самоуверенном лице явно были видны признаки усталости.
— Что ты преследуешь Лося, как тень! — зашипела Анька зло, оправившись после первого шока. — Что ты таскаешься за ним всюду, что преследуешь? Какого черта ты сюда приперся?!
— Я не его преследую, — возразил Акула, по хрустящему снегу делая несколько шагов к Аньке и протягивая ей алую розу. — А тебя. Это тебе!
— В задницу себе запихай свою розу! — агрессивно рыкнула Анька, выхватывая у него из рук цветок и безжалостно изламывая его, терзая шелковые красные лепестки. — Кто тебя звал?! Ты вообще зачем?!..
— Я же сказал, — горько произнес Акула, — что мне больно видеть, как ты с Анри… Неужели ты не поняла? Да, я был не прав, я сам виноват, но сейчас… Я думал, ты даешь мне шанс. Ты мне его и дала, вот же твой номер телефона. Так зачем ты так жестоко поступаешь? Я подумал, я поверил, что у нас все сложится, все впереди, а ты снова с моим братом. Ты хотела надо мной посмеяться? Или хочешь крутить с обоими? Сердца у тебя нет?!
Акула выглядел неловким, потерянным и жалким, и Анька просто поразилась его таланту притворяться честным и несчастным влюбленным.
«Милый, если б ты был в Голливуде, то тебе сам насильник Вайнштейн отсосал бы, чтоб только ты взял в его фильме роль! «Титаник» бы всплыл, лишь бы ты спасся! На «Зеленой миле» электричество кончилось бы, лишь бы тебе зад не поджарило! Ты ж звезда, мать твою, — неприязненно подумала Анька. — Но только твои фокусы на меня не подействуют. Я тебе не верю, и не поверю никогда!»
— Я сказала — пару недель подожди, — рыкнула Анька. — Мне все надо обдумать!
— В постели с Анри? Там лучше всего думается?! — зло произнес Акула, щуря глаза. — Ты не находишь, что это цинично и грязно — обещать себя одному мужчине, а самой спать в это время с другим? Я что, — Акула усмехнулся жалко и вместе с тем угрожающе, — должен буду принять участие в ваших брачных играх? Тебе мало одного партнера, ты решила чередовать?
«Вот прямо здесь и сейчас, — яростно думала Анька, сжимая кулаки и глядя в ненавистное акулье лицо, — позвать Лося, сказать, чтобы выпер его к чертям… ну ее к лешему, эту месть, пусть катится, пока целый и невредимый! Зато вернется моя сказка, мой покой, мое блаженное ничегонеделание и заслуженный райский отдых!»
Но Анька смолчала, совершенно четко понимая, что здесь и сейчас впервые в жизни обманывает Лося, затевая двойную игру. Да, она затеяла месть, да, ни о какой измене и речи не будет идти, но она будет вынуждена изворачиваться, отмалчиваться и врать Лосю.
"А стит ли оно того?"
Перспектива сбрить Акуле брови и нарисовать их зеленкой была уж слишком заманчива, и девушка с трудом подавила первое, наверное, самое правильное желание — разрешить все свои дела здесь и сейчас, и навсегда.
— Если я такая грязная, — рыкнула Анька, — то чего клеишься?
— Потому что хочу, чтобы ты стала моей. Мне горько, но я готов… готов потерпеть и подождать.
«Вот почему Лось вечно молчит, как пленный партизан! Потому что Боженька всю способность красиво свистеть тебе при рождении подарил! — яростно думала Анька, слушая заливистые акульи трели. — Ему совесть и молчание, а тебе повышенную похотливость и язык до колен!»