Ендрусь еще больше отклонился назад, вдруг шляпа упала у него с головы, а старик Шимон, заметив это, сказал:
— Ты хорошо сделал, мальчик, что снял шапку перед этим дубом, — во всем лесу это лучшее дерево, хозяин среди слуг… Он тут говорит громче всех, и деревья любят его слушать больше всех и слышно его всюду до самой поляны.
Ендрусь обхватил старика за колени.
— Говори, говори, крестный, что он говорит?
А тут закачался вдруг дуб от ветра всей своей верхушкой, ветви зашумели, загудели как орган в костеле. Старик Шимон помолчал минуту, поднял седую голову и начал:
— У всего в мире, мальчик, есть свой голос, и все эти голоса — как напевы в песне. А человек, который не понимает такой песни, ходит по миру, как глухой. И леса, что выросли на нашей земле, поют наши песни, а те, что выросли в чужих землях — чужие, и так все. А этот дуб, видишь ли, говорит вот что:
«Дети мои, дети,
Сыновья и внуки.
Кто из вас упомнит
Времена былые?
Дети мои, дети,
Куда делось время,
Как над нашим лесом
Соколы летали?
Гей ты, сокол, сокол,
Древняя ты птица,
От тебя и следу
Нынче не осталось!..»
Ендрусь открыл рот, слушает… Думал, что Шимон еще продолжать будет, но лесник замолчал и только качал головой и курил трубку.
Тогда Ендрусь сказал:
— А вот сосна, крестный, что она говорит?
— У сосны этой, — ответил старик Шимон, — речь такая:
«На небе, с востока,
Загорелась зорька.
Сосенку срубили,
На море услали…
А над синим морем
Там орел гуляет…
Сосенка горюет
О лесах родимых…»
— Боже ты мой, Боже! — крикнул Ендрусь со слезами в глазах. — Жаль мне ее, коли она так жалобно поет… А береза? — спросил он через минуту, — она тоже говорит?
— О-го, — ответил старик. — Береза — болтунья! Все говорит и говорит про себя… Раз одно, другой раз другое, как и всякое дерево, что везде растет. А вот та, что там, налево на горке стоит и шевелит маленькими листиками, она так говорит:
«По лесной дорожке,
По тропинке узкой,
Проходил солдатик
С костылем под-мышкой.
Проходил солдатик,
Напевал он песни,
О родной деревне
Об избе родимой…
Поняла я песню,
Зашумела тихо:
— Бог тебе поможет
Их опять увидеть!»
— Значит, она может разговаривать так же, как человек? — спросил Ендрусь.
— А что? Ведь у всякого создания есть свой язык.
— А ива тоже говорит? — спросил опять Ендрусь.
— Ива, — ответил старик Шимон, — говорит так:
«Ты меня над речкой
Посади, хозяин,
Пастушек пройдет здесь,
Вырежет свирельку»
Ендрусь еще шире открыл рот.
— Ну, что, — спросил Шимон, — нравится?
— Нравится, нравится! Страшно нравится! Когда я теперь пойду в лес, я пойму, что говорит каждое дерево… А ольха, крестный, тоже говорит?
Но у Шимона погасла трубка, он вытряхнул из нее пепел, спрятал в суму из барсучьей кожи, встал с пня и сказал:
— Ну вот ты бы все хотел сразу узнать. Не годится так, мальчик! Ты запомни сначала то, что я тебе сказал, а когда мы еще раз сюда придем, я тебе еще расскажу. Теперь нужно пойти посмотреть, не случилось ли чего худого в лесу.
И они пошли дальше.
Изба Лучины большая и чистая. Лучина любит порядок, она знает, что порядком можно и бедность прикрасить. Время от времени она приносит немного известки, белит печь и стены; иногда известки хватает и на почерневшие балки потолка. Дверь в избу сколочена из сосновых досок. Когда солнышко заблестит на востоке, смолистые щели и суки просвечивают словно золотом.
А тут уже и ласточка, что вылепила над дверью гнездышко, защебечет и щебетаньем своим разбудит Малгосю, старшую дочь Лучины.
Снаружи у двери есть железная скобка, а при ней на шнурке деревянный засов. Когда Лучина идет с Малгосей в поле работать, а Ендрусь и Кася, младшие дети, пасут бурую корову на взгорье, дверь запирают на засов, чтобы в избу не входили куры и поросята. В углу у двери стоит большая березовая метла, которой Лучина каждый день дочиста выметает избу. В избе нет досчатого пола, а лишь плотно убитая глина, которая служит полом. В нем под стеной в самом темном углу есть небольшое отверстие, сквозь которое из своей норки выходят в избу белые пушистые кролики. Когда их видит Ендрусь, он сейчас же подзывает их к себе и дает им то листья капусты, то салата, то немного картошки. Ендрусь очень любит кроликов и вырастил их целую семью. Когда их будет больше, он продаст их и купит себе на зиму сапоги, ведь матери трудно со всем управиться.
Рядом с метлой в углу стоят грабли, кирка и заступ. Этими орудиями Лучина обрабатывает свой маленький садик, полный вишневых деревьев, где, кроме грядок укропа, свеклы, бобов и салата, виднеются под окном розоватые дыни, сбившиеся в кучу. В окнах — маленькие стекла, издавна опаленные солнцем. Зимой их засыпает снег, а летом на них жужжат надоедливые мухи. Когда мухи начинают слишком надоедать в избе, Лучина вешает у потолка большой пук чернобыльника, смочив его молочной сывороткой. Мухи любят сыворотку и сразу облепят чернобыльник так, что он весь почернеет, тогда Лучина осторожно погружает чернобыльник с мухами в мешок и, ударив им раза три о порог избы, высыпает убитых мух перед избой, где ими тотчас начинают лакомиться куры.
Большую часть избы занимает большая печь под большой жестяной крышей. Ранним утром, в полдень и под вечер Лучина зажигает веселый огонь, в котором трещит сухой хворост и варит на нем то горох с капустой, то борщ из ржаной муки, куда она бросает иногда свеклу, то клецки, то гречневую или просяную кашу, а иногда, в большие праздники, и кусочки мяса. Но чаще всего, три раза в день, Лучина варит картошку. Картошку она то чистит, то варит «в мундирах» и кладет ее то в борщ, то в похлебку, а иногда подает к кислому молоку. А в первые дни жатвы, когда в избе есть нечего, ее едят без всего, с солью.
Справа от печи стоит на высоких ножках кадка. Лучина моет в ней миски, горшки и ложки. Над кадкой вдоль стены протянут шнурок, на котором развешаны крышки от горшков. Над шнурком прибиты две полки. На верхней, большей стоят прислоненные к стене миски, кастрюли и поставленные вверх дном горшки. В нижней, маленькой полке сделаны прорезы, где торчат оловянные и деревянные ложки и чумички.
Слева от печи стоят две кадки и ведро с водой. Над ведром на стене висит деревянный ковш для питья.
Над печкой лежит соль в деревянной солонке, железный нож, которым режут капусту, и ножик для чистки картофеля. Всю эту посуду Лучина каждую субботу чистит песком у колодца, так что она всегда, как новая. За кадками стоят жернова. В тяжелой дубовой колоде, за небольшим желобом, вращаются два жернова, на которых Лучина мелет для детей муку и делает им кашу. Это хлеб заработанный в поте лица! За жерновами на четырех кирпичах стоит сундук. Лучина прячет там свою новую шерстяную кофту, сотканную дома, прекрасный полосатый платок, зеленую шубку, ватный кафтан, башмаки и шерстяные зимние чулки. В шкатулочке лежат два коралловых шнура и несколько копеек, вырученных от продажи яиц. Платье Малгоси и Ендрика висит на гвозде, над сундуком. Маленькая Кася ходит летом в одной рубашке; только зимою мать купит ей что-нибудь потеплее, когда сколотит немного деньжат за продажу масла. Кася знает об этом и прилежно пасет коровку, чтобы она давала молока на масло.
Против окошка стоит кровать, на которой спит Лучина. Она постлана ржаной соломой, покрытой грубой льняной простыней. На ней лежит перина и две подушки. Всю зиму под периною ютятся Кася и Малгося. Летом девочки спят на другой кровати, где перины нет. Ендрусь тоже уходит тогда в амбар на сено, и только когда дедка Мороз придет и холодом попугает, мальчик перебирается на печку, где у него под тулупом только нос виден.