— Хватит, это ничего не изменит, — Марго придержала руки Сергея, не давая ему причинить себе вред, хоть и номинальный. — Серёжа, ложись в больницу, добром тебя прошу.
— Не мели ерунду, — отмахнулся.
— Серьёзно! — она глянула на синеватые ногти мужчины. — Это ненормально, посмотри. Сейчас ты загнёшься, кому легче станет?
— Марго, не лезь, а.
— Я этого не слышала. Слушай, я была в нашей больнице, ну, по своим делам… и зашла к кардиологу, вот, — она протянула визитку. — Сходи, не смотри, что там по-простому всё, не как ты привык, если нужны будут дополнительные обследования, он направит, но врач от бога. Сходи, очень тебя прошу, ты чёрный весь…
— Негром стал? — ухмыльнулся, зло.
— Не ёрничай, Серёж, пообещай, что сходишь.
— Вот пристала, хорошо, мамочка, схожу, вот тёщу в санаторий пристрою, а то она совсем сдала, с Юляшкой разберусь, проект ещё, — он зажмурил глаза, борясь с колющей болью под веками и тоской, что буквально сжирала его, наряду с чувством вины.
— Раньше! А то некому будет тёщу в санаторий сдавать.
— Всё, я понял, понял, схожу. Не зря тебя мужики бросали, кол ты в заднице, а не баба.
— Кол — так кол, но ты сходи, — открывая дверь. — Ксюшу видела в больнице, — смотря, словно что-то пытаясь найти в лице Сергея, у которого, казалось, застыли клетки, не то что мимика.
— Я рад, — вставая, — привет не передавай, если ещё раз увидишь.
— Прерывание она сделала, — продолжая смотреть. — Это я так говорю, мало ли, ты не в курсе.
— Сделала и молодец. Хоть, что-то по уму сделала.
— Срок уже поздний был, осложнения у неё серьёзные, кровопотеря… зелёная вся…
— Вовремя надо делать, — обходя Марго.
— Я, Серёжа, не пойму тебя, ты вроде любил её, или я ошибаюсь? Что у вас случилось? Тебе вообще дела нет, что она чуть богу душу не отдала?
— Посмотри на меня, — он говорил рвано, сухо и зло. — Ты первый год меня знаешь? Я о каждой лярве должен думать, которая от меня в абортарий сходила? О каждой твари, что врала мне в глаза? Что случилось, говоришь… жена у меня умерла, прикинь! Не знала? Маришка, помнишь, может? А так больше ничего. Жизнь прекрасна!
Он ещё орал что-то в лицо Марго и, кажется, кинул стул на металлических ножках через коридор, пока не прибежала охрана, а бледная Марго не вызвала скорую помощь.
Из приёмного покоя Сергей ушёл, но через неделю покорно пошёл в сопровождении Маргариты Павловны к кардиологу.
= 26 =
Цветение садов было каким-то пышным, Сергей давно не помнил такого. Ранняя, на редкость тёплая весна, шапки цветущих деревьев, и аромат по всему городу.
Он давно уже ездил на работу этим маршрутом, добавляя два квартала. Не должен был, но ездил, каждый раз автоматически поднимая глаза на окна типовой девятиэтажки.
Он знал, где работает Ксюша, знал, когда она приезжает, когда уезжает, он видел её худенькую фигурку, идущую через сквер к парковке, видел открывающую всё ту же смешную Пежо 107. Ему не хватало духа или отсутствия здравого смысла подойти к ней.
Как он мог её простить?
Что он мог сказать ей или предложить?
Себя?
Деньги?
Связь?
Он не мог найти правильных слов, да и неправильных тоже. Просто весна стояла ранняя и слишком тёплая, почти лето.
Сергей Павлович прошёл через приёмную, остановив взгляд на новом секретаре-референте. Любимица и умница Леночка надумала уйти в декрет, оставив своего начальника в «наследство» Алёне. Стройной, светловолосой и молодой.
Алёна была выше среднего роста, с длинными ногами, которые она подчёркивала каблуками на убийственной колодке и узкими юбками. Она ярко красила губы и делала высокий хвост. Вся мужского часть коллектива замирала в позе суриката, когда Алёна проходила мимо. Сергей тоже ловил себя на мысли о стройных ногах или круглой попе, или выставленной, откровенно нарочито, груди. Пышной. И на своём взгляде, блуждающем по телу Алёны, когда она выходила из кабинета или наклонялась, подавая документы.
Пожалуй, у Алёны была слишком безупречная кожа и резковатые духи, но на картинку для глаз это не влияло. Да и может ли кожа быть слишком безупречной?
Он ждал, пока Алёна распечатает соглашение для нового сотрудничества, партнёры были интересные, всё ещё находилось на уровне переговоров, но интуиция, почти звериная, подсказывала Сергею, что в этот раз всё пройдёт отлично. Выгодно, с наибольшей пользой для предприятия.
Юляшка всё чаще оставалась дома, никогда одна, но большая часть вещей постепенно перебиралась обратно в комнату своей хозяйки. Только на выходных её забирала Мария Антоновна, говоря, что невозможно скучает по девочке. И хотя Сергей бесконечно дорожил временем, проведённым с дочкой — никогда не препятствовал и не спорил с тёщей.
— И потом, — как-то сказала Мария Антоновна, — ты ещё молодой мужчина, могут быть у тебя и личные дела.
— Не выдумывайте, — покосился на полную женщину, ловко управляющуюся в его одиноком доме.
— Нечего выдумывать, я всё понимаю, тогда-то понимала, а сейчас и подавно…
Сергей быстро глянул на Марию Антоновну и промолчал. Что он мог ответить, и нуждалась ли реплика в ответе, как и сам Сергей в столь странном «благословлении».
Илья, напротив, приезжал в выходные, не на все, но часто. Иногда с компанией друзей, иногда с Мариной. Они даже собирались на море вместе, Сергей не был в восторге от идеи и пока надеялся, что всё так и зависнет в стадии планирования. Тем более, родители Марины не выражали восторга от таких смелых планов ещё несовершеннолетней дочери.
Застав Илью в недвусмысленной ситуации, впрочем, поняв, у пары всё пока на стадии глубокого петтинга, Сергей вечером, воспользовавшись удобным моментом, протянул сыну упаковку презервативов.
— О пестиках будем говорить? — взъерошился парень.
— С тычинками разберёшься сам, вижу — не маленький уже, это, — он постучал по упаковке пальцем, — всегда должно быть у тебя с собой. Всегда. И не одна упаковка, просто на всякий случай. И ты всегда должен этим пользоваться, остальное меня не касается, пока ты не принуждаешь девушку и не нарушаешь закон. Это ясно?
— Ясно, — Илья промолчал.
— Вот и отлично, парень, но не спеши, просто поверь, во всём своя прелесть…
Илья ухмыльнулся, так похоже на Сергея.
— Поверь, — Сергей подмигнул и вышел, почему-то вспоминая злое личико Фенека, когда она украдкой поедала маскорпоне, не имея сил отказаться от лакомства. Оранжерею в кабинете бухгалтерии, и то, как он ласкал пьяненькую Ксюшу, а она жаловалась на маленькую грудь. Дурёха.
Алёна вплыла в кабинет, медленно обошла стол и положила пачку распечатанных листов перед Сергеем Павловичем, нагнувшись так, как это вовсе не требовалось.
Сергей смотрел на грудь, на выглядывающее вызывающее кружево, он почувствовал соблазнительную мягкость своей грудью, через ткань рубашки, и дыхание у уха.
— Я хочу кое-что пояснить, — Алёна нагнулась ещё ниже, руки Сергея автоматически легли на попку, оказавшуюся упругой, пальцы, помимо воли, сжали ягодицы, и мужчина откинул голову на кресло, ощущая резкий прилив желания, какого-то животного вожделения. У него не было женщины полтора года, и сейчас организм просто требовал завалить эту девицу на стол и сделать то, что она сама предлагает сделать, шепча на ухо Сергея Павловича:
— Хочу пояснить — на мне нет трусиков.
— Это потрясающая информация, — губы Сергея шептали, скользя по женской коже вслед за пальцами, которые расстёгивали, мяли, сжимали, — ты бывала в Галикке?
— Ресторан на выезде? — Алёна взяла руку Сергея и уверенно провела ею себе по внутренней стороне бедра. — Нет.
— Что ж, мы едем туда, — он резко встал, сам себе противореча. Ресторан? Зачем? Да эта девица не просто согласна, она настаивает, ей не нужен ресторан.
Сидя в машине, утихомирив эрекцию, Сергей посмотрел на Алёну, которая победно поглядывала на окружающий мир из окна дорогостоящей иномарки.
— Алён, зачем я тебе?
— Что? — референт не нашлась сразу, что ответить.
— Вот зачем я тебе? Я не молодой, характер у меня дерьмовый, ты уже должна была это понять… зачем?
— Что вы, — заморгала, — вы очень привлекательный мужчина.
— Импозантный?
— Да, — довольно закивала.
— То есть, за бабло ты готова потерпеть вялую потенцию или, наоборот, групповую еблю?
— Что?.. — глаза растерянно бегали, она ещё пыталась собрать крупицы своей победы, которая, как она считала, у неё в кармане.
— Знаешь, что, Алёна, — остановил машину, — езжай-ка ты домой… Если хочешь продолжать работать, вспомни, что ты в приёмной сидишь, а не в борделе.
— Вы меня уволите? — с испугом.
— Зачем же увольнять, ты меня устраиваешь, как секретарь, но трусы в следующий раз надевай.
Он показал рукой на дверь.
— Иди домой и не напоминай мне обо всём этом, если не хочешь работу потерять, — спокойно. Даже не злясь.
Через двадцать минут он стоял на лестничной площадке обычной девятиэтажки, ощущая себя, по меньшей мере, идиотом, пряча руки в карманах, поздно, уже после звонка в дверь, понимая, что надо было взять что-нибудь. Вино или цветы.
— Серёжа?
Фенек выглядела так же. Та же вуаль рыжеватых волос, янтарная крошка в зелёных глазах, острое личико.
Он сделал шаг на неё, смотря на нелепую пижаму темно-синего цвета, до ужаса не идущую Ксюше, с ужасающим, да ещё смеющимся жирафом на груди.
Ксюша отступила.
Он шагнул в квартиру.
Она шаг от Сергея.
Так дошли до кухни.
— Зачем ты пришёл?
— Я? — Сергей не знал, что сказать, сказал первое, что пришло в голову, первое, что было правдой, первое, что он знал все эти долгие месяцы, — я люблю тебя.
— Люби в другом месте.
— Не могу, там тебя нет.
— Я устала ждать тебя. Я поняла, поняла, что я никогда не буду первой, никогда не буду единственной, я всегда буду виновата перед тобой, собой, людьми. Я всегда буду номером два или три, или тридцать три! Я никогда не буду той самой!
Ксюша кричала это не Сергею, нет. Она выговаривала это кафельной плитке, голландской, над столешницей кухни.
Сергей просто стоял сзади, на половину шага, на половину вздоха, и давал вырваться всем словам, обидам, слезам, тремору, крику и тихим всхлипываниям.
= 27 =
Аппетита не было…
Аксинья посмотрела в окно, на какую-то нелепо раннюю весну, и такое же раннее утро. Хотелось спать, невыносимо. Она лениво выпила кофе, больше убеждая себя в бодрящем действии кофеина, чем на самом деле ощущала. Нужно было на работу. В Москву, в душные, гудящие пробки, шумные проспекты и нехватку парковочных мест. У Ксюши не было сил бороться с этим, всю ночь она боролась со сном, который, в итоге, кажется, одержал победу, захватив её в плен, как когда-то взгляд Сергея.
Она проходила собеседование у будущего начальства, формальное. Сергей Павлович, так звали нового руководителя, если всё пройдёт успешно, зашёл в кабинет стремительно и, смотря куда-то сквозь Ксюшу, задал пару дежурных вопросов.
— Что ж, вы приняты, — он протянул руку, на которой мелькнули запонки, и посмотрел, как показалось, внимательно.
И больше она за время работы Сергея Павловича не видела, вернее, он её. Он заходил иногда в кабинет, лучезарно улыбался и раздаривал дежурные комплименты направо и налево, пока не начинал что-то тихо обсуждать с Маргаритой Павловной.
Потом им пришлось работать вместе, и Ксюша уже не могла отделаться от преследующего её взгляда, едва ли дружелюбного, скорее цепкого, но часто улыбающегося.
Как и любой женщине, ей польстило внимания интересного мужчины, которое, как показалось Ксюше, стало проскальзывать во взгляде Сергея, но определённо не в той форме, в которую оно вылилось. Самое отвратительное было не то, что её руководитель требовал минета от Аксиньи, а то, что она была готова его сделать… прямо там, у принтера. Она была готова опуститься на колени и сделать всё, что бы он ни пожелал.
Ей было стыдно…
Всё последующее время превратилось в сплошной комок борьбы и противостояния. Ксюша боролась то с Сергеем, то за Сергея. Она хотела его, боялась его, влюблялась в него.
Он был страстным и до нелепости дурацким.
Он не боялся выглядеть смешным или слабым.
Он готов был кинуть к ногам Ксюши половину мира, зацеловывать её до потери пульса, а потом брать её с такой страстью, что Ксюша не верила сама себе, что это возможно. Что это всё тот же мужчина, который двадцать минут назад щекотал её и шептал настолько нежно: «Дурёха ты, Фенечек», что марашки в удивлении прятались под лопатками.
Он не боялся просить, умолять о любви. И никогда не обещал того, что было невозможного.
Всё невозможное придумала себе Ксюша сама.
Теперь она понимала это.
Стоя в отдалении, проскользнув во двор жилого комплекса, где жил Сергей, она наблюдала за ним издалека. Видя его изнурённое лицо, всё ещё до боли ей любимое. Сергей поджигал фейерверки и бережно отводил в сторону дочку и ещё какую-то девушку в сторону, придерживая их порывы выскочить поближе к сверкающим огням. Ксюша даже успела приревновать, пока не сообразила, что это девушка сына…
У Сергея была дочка, сын, а мог бы… или нет. У Сергея была семья. Была своя жизнь. Без неё.
Многие говорят, что надо бороться за своё женское счастье. Другие, что нельзя построить своё счастье на чужом несчастье.
Ксюша больше не могла об этом думать. Она не знала, где правда, где истина, что верно, а что не очень.
Всё, что знала Ксюша, она выговаривала сейчас стене из голландской плитки с идеалистическими пейзажами.
— Я устала ждать тебя. Я поняла, поняла, что я никогда не буду первой, никогда не буду твоей единственной, я всегда буду виновата перед тобой, собой, людьми. Я всегда буду номером два или три, или тридцать три! Я никогда не буду той самой!
Ощущая спиной до боли любимое тепло.
— Я никогда не буду! Всегда буду второй и виноватой!
Ощутила руки у себя на плечах, он прижал к себе, почти вдавил, ей стало больно, словно стекло кололось внутри и рассекало в кровь…
— Фенечек, — Ксюша почувствовала, как Сергей аккуратно, словно она может сейчас разбиться, повернул её к себе, прижал, не сильно, сцепив руки у неё на талии.
— Фенечек, давай, мы остановимся на том, что ты будешь. Просто. Будешь. В моей жизни, а я в твоей.
Конец