Служанка
Глава 1
— Не помешаю? Я привыкла в это время заниматься здесь йогой, — вопрос, который не требует ответа, потому что задается в процессе раскатывания куска ядовито — желтой резины на моей любимой деревянной террасе.
«Сука, быстро это ты привыкнуть успела….» Чтоб сдержать раздражение пришлось сжать челюсти до скрежета. Если б не предельно рациональное устройство моего мозга, реально подумал бы, что эта стерва отца приворожила каким — нибудь зельем с лягушачьми лапками или спермой летучего мыша. Ну не может мужик настолько потерять контроль над своим скворечником, чтоб бросить жену ради молоденькой шлюшки с личиком святой невинности.
Но я уверен, что на ней негде пробу ставить. Нет, леди, конечно, она из себя пытается строить. А бл*дская натура вылезает изо всех щелей и просто кричит «Ну трахни меня!» Я не признаю, но теоретически могу понять, что любовь плавит мозги. И в достойную девушку влюбиться можно. Но меня ж не проведешь. Это отец всю жизнь строил бизнес, а мать строила его. В хорошем смысле этого слова. Окружала заботой и вниманием. И насколько я знаю, налево он не ходил. Стало быть, мог принять за чистую монету ангельский взор и наивно трепещущие реснички.
Я же спинным мозгом чувствую, когда женщина мысленно принимает уже мой член, куда только можно. Однозначно читается провоцирующее облизывание губ, многообещающий взгляд, назовем его пристойно «Тебе я могла бы подарить свою близость!» Или она поправляет волосы и оголяет шею, показывая свою беззащитность, — вот, мол, бери меня, я для тебя открыта. Да и еще куча невербальных сигналов для того, чтоб мужик сначала застыл в стойке суриката, а потом, подобрав слюни, ринулся в брачные игры.
Или это она нарочно делает? Другой вариант, не менее неприятный пришел в голову. Может, она рассчитывает соблазнить меня, а потом в слезах и еще с самосделанным синяком прибежать к отцу и, всхлипывая, рассказать, какое я животное? Будет рыдать, говорить, что «она не такая» и что жизнь ее не будет прежней… В результате чего разгневанный папенька меня выгонит из дома, в котором я вырос, и лишит наследства.
Положим, наследство не очень меня заботит, потому что сам давно стою на ногах. Но отец есть отец. Пусть не самый трепетно любящий, но я не хочу его терять, да и еще из-за какой-то шлюшки.
И хотя она стопроцентное попадание в мой любимый типаж, ее прелести не вызывают никаких чувств, кроме отвращения. Или я так старательно запихиваю их куда подальше, потому что она моя мачеха? Ну, папенька, удружил! Мачеха моложе пасынка на десять лет!
Приходится признать: я старательно — престарательно пытаюсь убедить себя, что подтянутое, гибкое, как лоза, тело не вызывает никакого шевеления в штанах. Но процесс убеждения раз за разом стопорится.
Я не самый большой поклонник и знаток йоги, но, уверен, что бикини на упругой, приятной округлости заднице — это не самая подходящая одежда. Хотя бы потому, что притягивает мужской взгляд автоматически. Монах на моем месте начал бы четки перебирать да молиться за спасение заблудшей души, мне ж ничего не остается, как сделать вид, что еженедельник «The Economist» — это единственное, что меня интересует в этом мире.
Так всегда и было — для меня чашка крепкого кофе с утра и изумительно пахнущее свежей типографской краской детище одного из Ротшильдов — это своего рода медитация на успех. И причем этот ритуал я должен проводить на свежем воздухе. Поэтому холодную часть года я и живу на Кипре. А сейчас в своем доме я вынужден давиться любимым кофе и заставлять себя вглядываться в текст, вновь и вновь перечитывая одно и то же.
Надо же!!! Даже «Бэджетовские заметки» о культурном противостоянии Британии и Штатов совсем не кажутся забавными, потому что глаза помимо воли убеждают, что есть для них более яркое зрелище. Бесит. Чего эта шлюшка добивается? Чтоб я таращился открыто и слюни подбирал? Или чтобы показать, что я здесь никто и могу сваливать со своими буржуйскими привычками куда-подальше?
Это точно нет. Не дождешься! Хотя и моей медитационной расслабленности тоже приходится сказать «нет». Пытаюсь невозмутимо отхлебнуть кофе. Но моя мужская составляющая не менее выраженная, чем бизнесменская. И пока что мужская уверенно укладывает на лопатки всю мою выдержку и здравомыслие. В исполнении Вероники асаны впечатляют сильнее, чем приватный танец.
Идеально держит планку. Черт, буквы расплываются, потому что глаза невольно провожают глубокий прогиб спины. «Собака мордой вверх». Заключать с собой пари на отказ от курения, если еще раз посмотрю? Так как же не посмотрю, если сейчас она пойдет в собаку мордой вниз… И «The Economist» не бросает мне спасательный круг…Просто тупо смотрю на идеально ровные ноги и выставленную мне напоказ аппетитную задницу. Первый раз в жизни пожалел, что имею орлиное зрение. Эти как бы трусы сбились с положенного места и практически врезались в неположенное, позволяя увидеть во всей красе эпилированное междуножье. Твою ж мать! Она еще уменьшила угол, опершись на локти, отчего задница Эйфелевой башней устремилась еще больше ввысь.
Вдох-выдох! Надеюсь, больше поразить меня нечем. Сердце больно толкнулось в грудную клетку и чуть не остановилось. Забыл еще про один вариант! Но это точно без меня — если из этого положения она еще задерет одну ногу вверх… желание трахнуть ее просто взорвет меня. Ни …за…что! Я опустил голову, даже ниже необходимого, чтоб видеть строчки, но этот раунд я выиграю по-любому. Пусть хоть завязки порвутся на ее купальнике или в аналоге березки она попросит подержать ей ноги. Усилием воли переключаюсь на новости экономики и, наконец, погружаюсь в свою личную нирвану. Однако стерва, похоже, не привыкла отступать от намеченного.
— Тимофей! — выдергивает меня из моего рая хорошо поставленный голос мачехи с капризно-обиженными нотками. Молчу, изображая глухонемого евнуха.
— Тимофей! Ты меня слышишь?
«Конечно, слышу, но тебе знать об этом не стоит!»
С последним глотком кофе опускаю журнал и натягиваю на лицо маску равнодушия.
— Ника, ты что-то хотела? — спрашиваю, словно только что увидел ее.
— Я спрашиваю, какой ты кофе пьешь? Меня аромат постоянно отвлекает. Зная про твою снобскую натуру, могу предположить, что ты пьешь исключительно Блэк Айвори.
«Хочешь зацепить и перейти к обсуждению вкусовых пристрастий или ждешь, что я удивлюсь — откуда ты про мою натуру знаешь?» — возникает мысль не обсуждать. Хотя, сама подкинула идею, как поставить ее на место раз и навсегда.
— Ника, я патологически брезглив, поэтому ни кофейные зерна, которые вышли у слона из задницы вместе с экскрементами, ни женщины, только что слезшие в чужого хрена, меня не интересуют, — отвечаю намеренно грубо, ясно давая понять свое отношение к ней. Стерве, расколовшей нашу семью.
Хотя… Из любого правила есть исключения. У нас есть столовые приборы, которые мы не стерилизуем и не выбрасываем после того, как поели. Соответственно, ложку или вилку спокойно берем в рот, не задумываясь, кто ею ел вчера: и в ресторане, и на приеме, и дома. И мысли о конкретном рте принимают нежелательный для меня оборот. Отлюбить ее рот я бы не побрезговал. Представлять, как она выглядит голая, мне было не нужно. Все, что обычно прикрывается одеждой, я уже видел. Как снизу, так и сверху. Вместо закрытых чашечек, ее лиф представлял две эластичных тряпочки, прикрывавших тугие соски и немного пространства около них. Так что и форма, и размер были видны во всем своем довольно приятном виде.
Черт, надо признать, что хотел бы увидеть ее голую, со своим невинно — порочным взглядом у себя между ног. И по отношению к отцу не чувствовал бы вины. Подмять под себя, накрыть своим телом — это как заявить права на женщину. Выбивать из нее стоны и вскрики — это дарить ей наслаждение и получать самому, это личное.
Минет же кардинально отличается — ни о каких криках страсти речь не идет, рот — то занят! Как с проституткой- ничего не обязан ей давать. Значит, этим способом можно воспользоваться, чтоб не заняться рукоприкладством.
Сука, до чего ж у меня богатая фантазия, если картинка моментально всплыла в мозгу, и я судорожно сглотнул. Конечно, это не укрылось от цепкого взора пираньи, и она будто бы невинно облизнула нижнюю губу.
Уткнувшись в журнал, даю понять, что диалог окончен, однако из головы не могу ее выбросить. Несомненно, она посещала какие-то курсы по соблазнению. Либо сама их вела. Она прекрасно разбирается в людях и мужской психологии.
— Ну что ты такой бука, — капризно надув свои пухлые губки, протянула она. — Мы ж с тобой подружились уже!
— Странно, я этот момент как-то пропустил, — что- что, а дружба с ней мне точно не нужна.
Перед отцом она разыграла трогательную маленькую девочку, оказавшуюся в беде. Стройная, изящная, как статуэтка-балерина, она ласкала взгляд своей грацией. Большой, пухлый рот, испуганные глаза олененка Бэмби делали ее похожей на беззащитного ребенка, а блестящие каштановые волосы в недлинном каре вызывали в голове образ настоящей искушенной в любви француженки. Получалась самая острая, крышесносная смесь трогательной невинности и порочной соблазнительности.
Глава 2
— Аглая, у нас неприятности в семье. К сожалению, мы не сможем уже в ближайшее время оплачивать аренду дома и твое обучение у маэстро. Мы вынуждены экономить. Так что, дочь, возвращайся, будем что-то решать, — мама пыталась сдерживаться, но видно было, что слезы того и гляди прорвут плотину, и мне придется по международной линии проводить сеанс психотерапии. Что не очень желательно, учитывая услышанную информацию. Я еще до конца не осознала масштабы катастрофы, потому что не иметь средств для оплаты аренды дома в Италии — это настолько не вяжется с моим представлением о жизни, что легче себя в спину укусить, чем мне понять, что такое экономить.
— То есть ты хочешь сказать, что со следующего месяца я живу в Москве? — на всякий случай переспрашиваю, чтоб убедиться, что слово «неприятности» я поняла верно.
— Да, девочка моя! Георгий уже заказал билет. Прости, не бизнес-класс. Не обижайся, дочка, — уровень просительности и обреченности в голосе мамы уже зашкаливал.
— Ма, не переживай. Я прилечу, и мы вместе разберемся, — на этой беспечно бодрой ноте безбожно фальшивлю и нажимаю отбой, чтоб не сорваться самой. Конечно, если брать нас двоих с мамой, то скорей я была старше. Это я поняла, как только научилась анализировать. Моя Арина Витольдовна — эдакая нежная фиалка. Если б она жила в девятнадцатом веке, то неизменными ее спутниками были б нюхательная соль и лавровишневые капли, которыми чеховские героини лечили мигрень и растрепанные чувства.
Ей крупно повезло, что она вышла замуж за папеньку, иначе ее тонкая душевная организация не вынесла бы свинцовых мерзостей нашей реальности. К хозяйству она не прибита, прислугой командовать не умеет, устраивает благотворительные мероприятия то в пользу домов престарелых, то в пользу детских домов. Это-то, конечно, благое дело, но в свое время, до отъезда в Италию, мне лично, за отсутствием времени у папеньки, много раз приходилось выпроваживать «представителей» различных фондов спасения кого-либо, начиная с галапагосских черепах и мадагаскарских лемуров до голодных детей Папуа Новой Гвинеи.
Не хочу сказать, что мама глупенькая, но отказать кому-либо ей очень и очень трудно. Она ужасно добрая и ранимая. Такой оранжерейный цветочек. Мамуля сильно расстраивается из-за всего, чего только можно, словно чувствуя свою вину за то, что кто-то живет бедно или совсем голодно. Поэтому к ней и присасываются всякие пиявки. Слава Богу, что я не в нее. От нее только вокальные данные неплохие, а фигурой и характером я в бабушку, папину маму, которая окончила четыре класса чуть ли не церковно-приходской школы, но никогда не заламывала руки в страдашках, а предпочитала, подобрав сопли, действовать.
Арина Витольдовна же в ужасе закатывала глаза, даже когда я приходила с улицы с ободранной коленкой или дыркой на платье. И хотя мне было ее искренне жаль, но тяга к интересному неизменно оказывалась сильней. Как это я не залезу на дерево? Ну и что, что потом пожарную машину придется вызывать, чтоб меня стащить! Зато доказала, что я не хуже Маугли! А что я дома творила! Вау! Купала кота в унитазе, наряжала питбуля в мамин лифчик. За полчаса успевала поменять дизайн в какой-нибудь из комнат при помощи подручных средств — маминой косметики, вытащенного из холодильника томатного соуса, растопленной на батарее шоколадки. И не только.
Как говорят искусствоведы, творчество раннего периода Аглаи Славинской не представляет особой художественной ценности, потому что автор использовал необычную палитру красок, извлеченную из ночного горшка. Наверно, потом мне стало стыдно, ибо я такого не помню. А мама могла что-нибудь и напутать. Короче, это была не я. Или все равно не докажете.
В считанные минуты я успевала такой абстракционизм — авангард — граффити — на стенах соорудить, что Кандинский в обнимку с Пикассо бредут в ближайший кабак заливать горе.
Уже в детстве я чувствовала в себе творческий зуд и огромный потенциал. И чтобы мою ядерную энергию направить в мирное русло меня отвели в художественную, а до кучи и музыкальную школу. Заставили уныло просиживать за фортепиано, обреченно барабаня по клавишам. Однако я быстро сориентировалась, и, закрыв наглухо дверь, включала на всю мощность магнитофон — тогда еще такое устройство было — и из него лилась минорная «К Элизе», поставленная на повтор воспроизведения. А я занималась своими делами.
И опять спасибо бабуле! Если бы я не унаследовала от нее маленькую ладонь с пропорциональными ей недлинными пальцами, я б пропала. Мама, мечтавшая видеть меня звездой, слезами и стенаниями достала бы папу, и меня б, как бычка на заклание, послали бы учиться дальше в консерваторию. Но к ее великому сожалению и огорчению, церемонные манеры и аристократическую сдержанность мой организм решительно отторгал, как крайне инородное тело.
Что и говорить, ребенком я была совершенно неудобным, поэтому, чтоб хоть как-то это компенсировать, мне приходилось оберегать мамулю от всяческих потрясений. Я хоть и дочь своего отца, но в школу ходила не частную, просто хорошую с языковым уклоном. Каюсь, не всегда была эталоном благонравия, поэтому, как Вовочка из анекдотов, имела два дневника — один для того, чтоб гордились родители, и второй, который я им не показывала. Еще в начальной школе научившись подделывать подпись мамы, я тщательно оберегала ее хрупкую нервную систему. Либо природный талант, либо художка посодействовали.
Интересно, какие из моих навыков и умений могут мне помочь, если, правда, нас коснется безденежье? Как бы то ни было, раскисать себе я не позволила. Отца, если, действительно, все так плохо, нужно поддержать, мамулю соответственно, не расстраивать. Они такие разные, но я их обожаю. Они обожают друг друга и продукт этого обоюдного обожании — меня. Вот такие у нас были обожашки, пока не случились эти неприятности.
Ладно. Все узнаю, и будем решать вопросы по мере их поступления.
Заявившись домой, я обцеловала родителей и рухнула на свою кровать. После полета в эконом- классе я была уверена, что уже все знаю об этой жизни. Но жизнь…. она оказалась, как матрешка. Думаешь — что все, вот она, последняя. Но черта с два, за ней есть еще и еще сюрприз.
И сюрпризы были таковы: папа не поладил с высоким чиновником, который натравил всевозможные проверки на фирму; потенциальные инвесторы, услышав о проблемах, отложили принятие решения о сотрудничестве в новом проекте, а нынешние отозвали свои активы. И это еще не все. Вот та самая маленькая, неразборная матрешка упекла отца в больницу в предынфарктном состоянии.
Этой последней матрешкой оказался старый, проверенный годами друг. Матвей Барковский. Много лет назад он сделал чрезвычайно добрый жест — занял огромную сумму денег без процентов под одну расписку. Отец вскоре раскрутился и вернул деньги, а у Барковского случился пожар в офисе, и расписка сгорела. Соответственно, о долге и расписке вскоре забыли, и как говорится, ничто не омрачало. А сейчас она неожиданно обнаружилась дома вместе с болезнью Альцгеймера у самого Барковского — он совершенно не помнит, что отец вернул ему деньги. А папа и не подумал свое время взять обратную расписку в том, что долг отдал сполна. Это были еще те времена, когда дружба являлась более надежным гарантом, чем нотариус.