- Я не исполняю преступные приказы, - со злостью сказал Еловский.
- Еловский, операция санкционирована центром до последней детали, - напомнила Ольга, повышая тон.
- В таком случае, плевать я хотел на твой центр, - процедил Никифор, приподнимаясь, но то, что он услышал в ответ, заставило его остановиться.
- Никифор, опомнись, - координатор едва не сорвалась на крик. - Если не ты, это сделает метаморф! Задумайся на миг, зачем автомат чужаков охотится за детьми?
- Я... - Во рту Еловского вдруг стало очень сухо. - Не знаю.
- Прояви гуманность, - в голосе Ольги неожиданно зазвучала человеческая мольба. - Подумай сам: похищение детей как-то не вяжется с благими намерениями. Лучше так, миленький, одним выстрелом.
Никифор сдвинул перекрестье на ребенка и задумался. Ему никогда не приходилось целиться в детей, и сама мысль об этом претила несмотря на аргументы Ольги. Может быть, прямо сейчас встать и уйти? Змеиное молоко! Почему он поставлен перед таким выбором? Что с ним сделала проклятая работа? С ним не должны так поступать! Он не заслужил!
Ребенок, будто почувствовав чужое присутствие, обернулся и, казалось, посмотрел снайперу прямо в глаза. Затем малыш моргнул, разрушая магию момента, отвернулся и, увлекаемый метаморфом, шагнул в павильон. Никифор задержал дыхание и плавно нажал на спусковой крючок. Потом Еловский опустил голову и несколько минут лежал, вдыхая тяжелый сырой воздух и игнорируя вызовы координатора. Зачем он согласился в этом участвовать? Змеиное молоко! Змеиное молоко...
...Бункер давит на меня, гнетет всей своей железобетонной сутью. Склеп, а не убежище. Понятно, почему его аборигены оставили. Неужто нашим в поле нельзя было лагерь разбить? От кого тут прятаться? Местные, в основном, только в городах и остались, прячутся в руинах как крысы. Открытых пространств они боятся как огня. Может и правильно "нелюди", или как их там местные называют, очистили от автохтонов этот мир. На кой ляд им вообще планета была нужна? Чтобы расковырять, реки иссушить, землю в асфальт закатать? Места живого не осталось. Да и живым - тоже.
Мертвый город, медленно разлагающийся на поверхности, населен призраками былого блеска и величия. Они тянут ко мне свои щупальца из ржавых лимузинов и разоренных вилл, позеленевших памятников и почерневших скульптур, высохших фонтанов и покрытых барельефами мостов. Приметил намедни в квартале от площади с павильоном монументальное основательное здание с массивными каменными колоннами. Окна давно выбиты и, судя по темным подпалинам, внутри полыхал пожар. Грешным делом, принял за музей, но нет. В нем располагалось какое-то административное учреждение, полное почерневших металлических шкафов, сейфов, табличек на стенах. Что на них написано, не разберешь. Все покрыто слоем сажи, перемешавшейся с пылью, и смесь эта скрадывает звуки, цвета, минуты, годы. Смертная тоска.
Снаружи слышится звонкий детский смех. Звук доносится из ближайшего проулка и мне становится не по себе. Осторожно, чтобы не поймать шальную пулю или любой другой ее аналог, выглядываю из-за угла. Метрах в пятидесяти от меня врос в мостовую автобус с узнаваемым значком - бегущей фигуркой с ранцем. Окон в машине давно нет, двери раскрыты, каркасы сидений истончились, сквозь дыры в полу видно дорогу. Никто не садился в этот автобус десятилетиями, после того, как он в последний раз развез детей из школы. Но ведь я слышал смех. Наверное, схожу с ума. Но как здесь сохранить рассудок? Весь этот проклятый город - большая усыпальница, а в склепе никому не придет в голову смеяться.
Вся Надежда - склеп, и бункер, в котором размещается миссия, его неотъемлемая часть. Может быть поэтому и народ в нашем бункере подобрался в основном молчаливый, смурной, воздухом мертвого мира до костей пропитанный. Зашел я как-то после очередного выхода на поверхность в столовую, а они делают вид, что меня не видят. В упор. Дед Клаус разве что не отворачивается пока. До поры. Но чего я хотел? Боевого братства? Профессиональной солидарности? Чтобы по плечу похлопали. Садись, мол, брат-прогрессор, промочи горло, авось и забудется все мерзкое, что ты сотворить успел. Ан нет. Изгой, детоубийца. Чужак, он и на Надежде чужак. Будто и камуфляж не снимал. Нет меня здесь. Или "здесь" для меня уже нет?
Видеть никого не хочу. Ни Ольгу проклятущую, ни Котофея Марковича, ни подчиненных его, белоручек. А доведется с членом совета свидеться, в лицо плюну. В общем, забился я в свою комнату как таракан в щель, запечатал металлическую дверь на два оборота, и думаю: мне оно надо? Вот это все мне за что? Выдернули из джунглей, легенду о ранении запустили, да так, что ногу калечить пришлось, прихрамывать теперь, покуда на Землю не отзовут. А лучше - обратно, в устье Тары, чтобы в самое пекло. Пусть даже по возвращению на Гиганду мной контрразведка заинтересуется. Алайцы, доложу вам, не имперские крысоеды: миндальничать не любят, народ на расправу скорый, на заслуги перед герцогством смотреть не будут. И чхать будут на личный его высочества жевательный табак, которым меня сам герцог после одной из успешных операций отметил - за мужество и беспримерный героизм. Но плевать! Лишь бы забыться и о Надежде не вспоминать.
Кому, змеиное молоко, об этом расскажешь? Тот же Всеволод Маркович во мне убивца видит. Не в Оленьке своей, которая операцией руководит, почему-то. Во мне! Снайпер в его глазах, видите ли, тот же палач, только высококвалифицированный. Потому что только палач способен жертве в глаза смотреть и хладнокровно наблюдать, пока не потянет их поволокой, чтобы потом спокойно доложиться о поражении цели.
Чем крыть? Он и раньше ведь прав был, хоть и отчасти. Я в устье Тары, что уж скрывать, крысоедов положил на три жизни вперед, и такими же отпетыми головорезами командовал. Привыкнуть бы к смерти должен - во имя прогрессивной миссии! - но лица-то мне до сих пор снятся. Человеческие у крысоедов лица. А ведь с той стороны, возможно, такой же брат-прогрессор алайцев в оптику высматривает. И тоже, полагаю, не по своей нужде. Только, вот, в джунглях у Тары во взрослых мужиков стрелять приходится, а не как здесь. Знать бы, на что соглашался... Но так не предупредил никто, не намекнул даже. Секретности напустили по самое змеиное вымя. Особо важное задание! Как же! А теперь, выходит, прав Всеволод Маркович на все двести процентов. На все триста! Господи-боже, как с ума не сойти? Я человек, а не ангел смерти. Не мне через Лету детей переводить.
В школе прогрессоров, между прочим, меня не к мясорубке готовили, и не к таким миссиям "гуманности". На Гиганде еще юнцом внедрили в охотничий клуб, чтобы к элите Алайского герцогства поближе был. Агент влияния доступ к высшим кругам должен иметь. Потом - война, мобилизация, зачисление в снайперскую группу, и - вот где прозвучал первый звоночек! - понеслась душа по кривой дорожке, пока на Надежду не вынесла. Но что бы, интересно, любезный Всеволод Маркович сказал, если б его подопечного в реальный бой бросили, да чтоб вымазался по локоть в крови? Как бы на своего питомца смотрел? То-то и оно!
Но я, заметьте, ворчливого старикана не осуждаю. Понимаю в чем-то даже, сочувствую. Сидел себе спокойно, ус крутил, да брата-прогрессора на аборигенов науськивал. Они тут, оказывается, лаборатории под видом одаренных местных запустить пытаются, чтобы от синдрома Вернера избавить, почву и воздух очищают. Да только не получается в нужные сроки уложиться. Мрет народ, да с метаморфами потихоньку в неизвестность тикает. Не дураки, понимают, что глупо питать особые надежды на мертвую Надежду. Но спасательная миссия, однажды затеянная, все равно продолжается. Такую махину, коль в движение пришла, остановить сложно. А кое-кто, напротив, только рад, что конец Надежды хоть на какой-то срок оттягивается. Возможности-то какие для экспериментов открываются! Ого-го! Планетарные, космические!
Интересно, питал бы светлые надежды дражайший Всеволод Маркович, если б знал, что Надежда не только комиссии по контактам будет интересна? Судьбой аборигенов, подозреваю, очень заинтересовалась структура, чья аббревиатура да не будет упомянута всуе, ибо порядком наслышаны, а теперь, быть может, и близко познакомились. Без ее одобрения, полагаю, совет на такую авантюру бы не решился. Просто мурашки по коже - от ситуации, от бункера, от Ольги этой. Такая милашка, казалось бы, но, глянь-ка, жесткий координатор. Что в ее огненной головке творится, уму не приложу. Странников она, значит, на Надежде ловить собралась. Стало быть, на живца. И только живцу мучительно и непонятно, за что его, бедолагу несчастного, насадили на крючок...
...Еловский рассматривал в прицел дряхлую старуху, медленно и обреченно бредущую через площадь. Бабка еле передвигала ногами, шаркая по мостовой подошвами ботинок, таких же древних и разваливающихся как она сама. Замызганный темный плащ, в который она была одета, пузырился на ветру, словно достался с чужого плеча. Из-под вязаной островерхой шапки неопределенного цвета торчали спутанные седые космы, придавая их хозяйке схожесть с персонажем из страшных детских сказок. Для полноты образа не хватало ступы или метлы. Вместо них "ведьма" тащила за собой двухколесную конструкцию с проволочной корзиной, обшитой изнутри мешковиной. В ней что-то мелодично и звонко позвякивало, отдаленно напоминая перелив бубенцов пеннивайза.
Старуха остановилась напротив павильона и, поставив тележку впереди себя, оперлась на ручку. В оптику было видно, как она тяжело дышит и шевелит губами: то ли считает вслух, то ли просто разговаривает сама с собой. Потом бабка достала из-за пазухи засаленную флягу, отхлебнула из горлышка и огляделась с таким видом, будто не понимала, как и зачем сюда попала. Вот только взгляд у нее был удивительно цепким, словно карга что-то высматривала. На какой-то миг Еловскому показалось, что ведьма разглядела его укрытие. Чу-чу, русским духом пахнет! Палец Никифора лег на спусковой крючок, но старуха отвела прочь выцветшие глаза и медленно развернулась к павильону.
Логово метаморфов ярко освещалось даже днем. Всеволод Маркович как-то обмолвился, что внутри спрятан мощный источник энергии, который питал не только круглосуточную иллюминацию, но и силовое поле, не позволяющее аборигенам разрушить ни объект чужаков, ни гипотетический подпространственный переход. Подобный реактор, думалось Еловскому, мог бы обеспечить электричеством целый город, но служил не созиданию, а бесчеловечной мерзости. Какими бы устремлениями не руководствовались чужаки, оправдать похищение детей Никифор был не в силах, чтобы не думал об этом Всеволод Маркович. Если бы малышей спасали, то уводили б вместе с родителями. Тем более, что и родители, по большому счету, тоже были детьми, только с запустившейся программой стремительного старения.
Бабка, не подозревая о постороннем присутствии, вновь приложилась к фляге, сипло откашлялась и наконец решилась продолжить нелегкий путь. Почтенная должна была бы удалиться в ближайший проулок, но прошаркала прямиком к павильону. Еловский задержал дыхание: карга вела себя нетипично. После множества неудачных попыток уничтожить гнезда метаморфов, аборигены предпочитали обходить их за версту, хотя, иногда, и выставляли дозоры, чтобы перехватывать малышей. С одним из таких он едва разминулся накануне. Ребята тут обитают нервные: им пальбу устроить легче, чем поздороваться.
Старуха остановилась у самой витрины павильона, уперлась лбом в стекло, и долго рассматривала выставленные на обозрение куклы. Плечи ее вздрогнули - раз-другой, и еще, и Еловский понял, что она рыдает, и тогда ему самому вдруг стало невообразимо горько. Бедняжка, представлялось ему, наверняка оплакивала свое детство, физически закончившееся буквально пару-тройку лет назад. Косички, еще помнящие банты и ленты, покрылись сединой, личико избороздили глубокие морщины, румянец зарубцевался пергаментом. Какой невообразимый ужас и жуткое отчаяние должны терзать ее рассудок?
Затем произошло то, чего Никифор ожидал сейчас увидеть меньше всего. Из павильона, из самой его темноты, выступил на дневной свет справный молодой мужчина в мундире. Блеснули серебром начищенные пуговицы парадного кителя, качнулись в такт шнуры замысловатого аксельбанта. Так, наверное, должен бы выглядеть местный военный, но только не осталось на Надежде ни армий, ни парадов, ни смотров, ни маневров. Защитники мертвого мира сгинули вместе с миром, который присягали защищать. Впрочем, метаморф, принявший образ военного, не претендовал на звания, почести или ордена. Вряд ли его управляющей нечеловеческой схеме вообще были доступны подобные понятия.
Отвлекшись от витрины, старуха зачарованно смотрела на приближающегося метаморфа. Так, наверное, ведут себя мыши, поддавшись гипнотическому танцу змеи. Никифор закусил губу, осознавая, что станет свидетелем скорой и неминуемой расправы. Но он ошибался. Автомат Странников медленно подошел к несчастной и застыл в шаге от нее. Метаморф будто ожидал ответного движения, и старуха поняла. Почтенная вытерла слезы и буквально ожила. Движения стали быстрыми, порывистыми, суетливыми - дряхлая матрона очень спешила.