Это была абсолютная пустота, чернота, бездна. Он не чувствовал к жене ничего — ни хорошего, ни плохого. Тепло и ласка — при взгляде на Агату и Алекса, холод и равнодушие — при взгляде на Викторию.
Софии было больно из-за этого. Как он может так жить? Это ведь невозможно! Даже обычному человеку должно быть невыносимо, а уж Арену… Он эмпат, а эмпатам необходимы приятные эмоции, особенно от родных и близких людей.
От родных и близких… София, воспринимая императора частью себя, понимала и то, что Виктория не является для него родной и близкой. Она просто есть, существует, как мебель, стены и окна, и больше ничего.
Оставить все на своих местах… Защитница, на каких местах?! Неужели Арен действительно считает, что отказ от физической близости что-то изменит? Все, что могло случиться, между ними уже случилось, и этот маленький шаг не казался Софии особенно важным. Она любит его, любит до глубины души, и от того, будут они спать вместе или нет, ее чувства не изменятся. И он ее любит, и никуда от этого не деться, и это гораздо важнее, чем постель, гораздо! И если раньше Арен лишь играл с ней, то теперь все по-настоящему.
Неужели он думает, что она сможет лишить его этого настоящего? И не только его — себя тоже.
Побыв с детьми около двух часов и пообещав, что завтра они обязательно встретятся, София отправилась в кадровую службу за новым браслетом связи. Ходила она в сопровождении охранника, и от слуг, которых встречала по пути, слышала радостные поздравления с возвращением, чередующиеся с восклицаниями вроде: «Ох, вы живы! Как же хорошо!»
Легенду о том, почему она жива, София уже успела выучить наизусть — ее рассказал Вано, получив инструкцию от императора на браслет, — но пока врать никому не понадобилось. И девушка, застегнув на запястье новое средство связи, вернулась в детскую. Попрощалась с детьми до завтра, пожелала доброй ночи необычайно тихой Виктории, и вошла в камин вместе с императором.
— Странно, что ее величество позволила тебе перенести меня домой, — пробормотала София, пока Арен строил лифт.
— Она вообще в последнее время удивительно покладиста, — кивнул император. — Психотерапевт знает свое дело. Надо попросить Валлиуса премию ему выписать, если так и дальше пойдет.
— Бедняжка. Не представляю, что она чувствовала, когда смотрела со стороны на портальную ловушку…
— Виктория недолго на нее смотрела, почти сразу упала в обморок, перед этим родовой магией уничтожив все деревья и траву вокруг музея.
— Кошмар, — ужаснулась София. — Так и с ума сойти можно было.
— Можно, но обошлось.
Стены лифта засветились, закрывая собой языки пламени — и через несколько секунд опали. Арен сразу начал с любопытством оглядываться, изучая письменный стол, книжный шкаф, гардероб, большое зеркало и узкую кровать — нехитрое богатство, среди которого София прожила всю жизнь.
Она любила свою комнату, особенно письменный стол, за которым было нарисовано множество рисунков и прочитано множество книг. Эти самые книги с трудом помещались в шкафу — хотя, конечно, далеко не все, что она читала, было у нее здесь, многие книги София брала в библиотеке. А в гардеробе Лиз любила прятаться, когда была маленькой, а Рози вообще один раз там уснула во время игры — еле отыскали, а потом хохотали втроем…
— Очень уютно, Софи, — сказал Арен с теплотой, и она чувствовала — ему понравилось. — Доброй тебе ночи. — Он взял ее руку и поцеловал ладонь. — А я пойду.
Он хотел отойти, чтобы начать строить лифт — София поняла это. Но она не дала — обняла за шею и, прижавшись, поцеловала в щеку.
Было немного неловко, потому что она не очень понимала, как себя вести.
— Ты… Арен, когда уложишь Агату и Алекса, приходи ко мне, — прошептала она, ощущая его нежность и трепет. — Приходи, пожалуйста…
— Нет, Софи, — он покачал головой, но не отстранился, а обнял ее в ответ и, наклонившись, легко поцеловал в шею. — Не переживай, мое счастье. Все хорошо.
— Хорошо? — София запустила обе ладони в его волосы и чуть не застонала — так приятно это оказалось и ему, и ей. — Не забывай, что я тебя чувствую. И это трудно назвать «хорошо», скорее «ужасно». Арен, это какая-то бездна, тьма, полнейший мрак! Так нельзя!
— Софи, — сказал император, и его горячее дыхание коснулось ее кожи, заставив замереть от нахлынувших ощущений, — я не хочу, чтобы ты жертвовала собой. Не хочу, чтобы ты была со мной только потому, что тебе меня жаль.
— Не только! Я…
— Я отдал тебе часть своей жизни, ты теперь хочешь отдать мне свою, — продолжал он, поднимая голову и глядя ей в глаза. — Но я отдал лишь часть, счастье мое. Ты же собираешься отдать себя всю без остатка. Не надо.
— Арен… — София хотела сказать, что уже и так отдала всю себя, полюбив его, и то, от чего он сейчас так старательно отказывается — не более, чем формальность, — но не успела. Император коснулся ладонью ее лба, и она мгновенно уснула, расслабляясь в его руках, и уже не видела, как он аккуратно кладет ее на постель, легко целует в губы и шепчет:
— Прости, Софи. Но иначе я бы не ушел, слишком уж хочу остаться. Ты проснешься совсем скоро, и я надеюсь, не станешь сильно на меня сердиться.
Арен выпрямился и, отойдя от кровати, быстро построил лифт и исчез в ослепительном свете.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Проснувшись через несколько минут после ухода императора, София полночи не могла уснуть обратно — сердилась, и в то же время ей было смешно.
Усыпил ее и сбежал, с ума сойти! Она понимала — Арен сделал это, потому что боялся не выдержать. Но это не отменяло того факта, что он ее усыпил — и сбежал! Безобразие! И что теперь — любая попытка отговорить его не издеваться над ними обоими будет заканчиваться усыплением? Отличный аргумент! Прямо скажем — императорский!
София рассерженно пыхтела, представляя, как стучит Арена по голове чем-то тяжелым, и улыбалась, потому что сердиться по-настоящему не получалось. На самом деле она была даже немного рада — этот поступок доказывал, что у нее есть шанс уговорить Арена остаться. И шанс, пожалуй, большой…
* * *
Вагариус с докладом об организации безопасности во время поездки на море пришел к Арену еще до завтрака и времени пробуждения детей — император как раз находился в кабинете и просматривал оставленные секретарем документы. Адны не было на месте, поэтому Вано впустили охранники, и он, поклонившись, начал рассказывать.
Арен смотрел на главу службы безопасности и чувствовал его смятение. Да, София вчера огорошила Вагариуса известием, вот он теперь и не знает, куда себя деть, а на императора и вовсе старается лишний раз не глядеть.
— Что ж, все хорошо, ты молодец, — сказал Арен, как только Вано закончил докладывать, — только учти еще один момент. В том случае, если моя жена будет вести себя не совсем корректно по отношению к кому-то из вас, ты немедленно сообщаешь об этом мне.
— Что вы понимаете под «не совсем корректно»?
— То, что не понравится тебе, Софии, ее матери или детям.
Вагариус кивнул, и Арен ощутил его облегчение.
— Хорошо, ваше величество.
— А теперь насчет вашей вчерашней ссоры с Софией, — отчеканил император, и безопасник побагровел, а эмоции его вновь стали смятенными. — Подойди ближе.
Вагариус приблизился к столу, и Арен, привстав, поставил на него печать молчания. А затем произнес уже гораздо мягче:
— Вано, тебе ни к чему беспокоиться. Я не собираюсь трогать твою внучку.
Удивление, неверие, радость… даже почти счастье.
Жаль, что он не может чувствовать то же самое. Всем, что ощущал в эту секунду император, была горечь.
— Вы… говорите правду?
— Естественно, — произнес Арен так спокойно, как мог. — Я не для того спасал Софию, чтобы портить ей жизнь. Я, так же, как и ты, не желаю ей зла. Все, иди.
Вагариус, по-прежнему багровый, поклонился.
— Спасибо, ваше величество.
В эмоциях его было столько благодарности, что императора затошнило, и он все же поставил эмпатический щит.
— Не за что, — усмехнулся Арен, про себя надеясь, что у него хватит сил сдержать слово.
* * *
Задание Силвана Виктория доделала с трудом — настолько ее уязвили сказанные Ареном слова.
«Я не припомню, чтобы ты хоть что-то делала ради меня».
Она так переживала из-за этого, что совершенно не могла сосредоточиться на хороших воспоминаниях. Ей было очень больно и безумно обидно. Как он может так говорить? Она все делала ради него! Все, что могла! Но ему ничего и никогда не было от нее нужно.
Виктория всхлипнула и вздохнула, вспомнив, как однажды, в первый год их брака, она подготовила мужу подарок на день рождения — вырастила в оранжерее редкую золотую розу, выведенную в Корго. Арен спокойно поблагодарил, и вместо того, чтобы оставить цветок в своих покоях, приказал высадить его в оранжерее, а на ее вопрос, зачем он это сделал, невозмутимо ответил: «Цветы должны расти в саду». Виктория возразила, сказав, что золотые розы прекрасно чувствуют себя и в комнатах. «И все же лучше они себя чувствуют в саду. Кроме того, я не люблю растения в помещениях», — отрезал Арен, и больше они к этой теме не возвращались. Да и подарков на день рождения Виктория ему больше не делала — не представляла, что можно подарить, чтобы оно не оказалось выброшенным за ненадобностью. Однажды она спросила, что он хочет получить на день рождения, и Арен ответил, усмехнувшись: «Я бы хотел выспаться, Вик. Но с этим мне никто помочь не может. Отправимся в этот день на море и постараемся хорошенько отдохнуть».
Вот так и получилось, что единственное, чем Виктория могла порадовать мужа, были дети. Она, всегда не особенно любившая чужих малышей, забеременела и родила, потому что так хотел Арен. И, глядя на то, как он радуется, укачивая новорожденную Агату, радовалась и сама. Он заразил ее своей любовью к детям, и Виктория вскоре сама начала их обожать — и своих, и чужих.
Она не сразу разобралась в том, почему Арен так любит общаться с детьми, невольно сравнивая мужа с собственным отцом, который терпеть не мог этих «крикливых существ». Потребовалось время, прежде чем Виктория поняла, что дело в эмпатии. Арену нравились чистые детские эмоции, он отдыхал душой, находясь рядом с ними. «Жаль, что я не слышу Агату и Александра», — сказал он однажды, и Виктория наконец смогла осознать, почему Арен, который всегда казался ей не слишком общительным и вообще нелюдимым, так расцветает рядом с любыми малышами.
Почему же он считает, что она ничего не делала ради него? А как же ненавистные обязанности императрицы, ее долг посещать всевозможные мероприятия и учреждения — разве это не ради мужа? А дети? Разве Виктория виновата в том, что Арену она никогда не была нужна сама по себе?
Да, наверное, муж сказал так, потому что не любит ее. Иначе давно заметил бы, что она на все ради него готова. Но что она может сделать, если ему ничего не в радость? Арену не надо, чтобы она что-то делала.
Виктория словно раздвоилась. С одной стороны, эти рассуждения казались ей правильными, а с другой — она понимала, что это все же не совсем так. Именно поэтому хотела поскорее увидеться с Силваном и обсудить свои мысли.
Из-за поездки на море сеанс с психотерапевтом был перенесен на более раннее время, и Виктория отправилась в салон сразу после завтрака, оставив детей с Анной.
Бодрый и улыбающийся врач пришел через пару минут после нее, когда Виктория уже успела съесть пару конфет и теперь наливала себе чаю, чтобы запить сладость во рту.
— Доброе утро, ваше величество, — сказал он дружелюбно, опускаясь на диван. — Как у вас сегодня настроение?
— Переживательное. Очень много мыслей, с которыми сложно справиться. Будете чай?
— Конечно. — Силван кивнул и взял у нее чайник. — Вы готовы поделиться этим со мной?
— Да, я даже ждала вас, чтобы обсудить то, что меня беспокоит, — призналась Виктория. — Из-за этих мыслей я не совсем справилась с вашим заданием, как мне кажется. Отвлеклась на другое. Однако я поняла, почему вы попросили меня сделать именно это. Я сказала в прошлый раз, что меня никто не любил. Это не совсем правда — у меня была замечательная мама, с которой мы были очень дружны. У меня много хороших воспоминаний, связанных с ней.
— С кем еще связаны ваши хорошие воспоминания? — спросил врач, потянувшись к вазочке с конфетами.
— С детьми. Агата и Александр тоже меня любят. — Виктория ощутила, как потеплело в груди — она вспомнила сегодняшнее утро и маленькие ручки детей, которые обнимали ее вместе и по очереди. — С ними вообще только хорошее и связано… Если не считать родов, — она засмеялась. — Хотя и тогда все хорошо закончилось. Что же касается мужа… вот это, как мне кажется, будет вам интереснее всего. — Виктория с любопытством посмотрела на Силвана, и он, встретив ее взгляд, чуть наклонил голову, словно подтверждая эту мысль. — Арен не любит меня. Однако хороших воспоминаний, связанных с ним, у меня не меньше, чем связанных с мамой и детьми.
— Да, это интересно. И почему так, как вы считаете?
— Наверное, потому что мой муж — человек долга. Он женился на мне, поэтому считает, что должен заботиться. Так же он относится к своим обязанностям императора. Арен никогда не хотел им быть, он не любит это все, но выполняет исправно. И я — одна из его обязанностей.
— Я понял, ваше величество. Вы считаете, что муж вас не любит, а все хорошие воспоминания связаны только с тем, что он качественно выполняет свой долг. Верно?
Интересно, почему это не звучало настолько гадко, когда она сама говорила то же самое? А в устах Силвана — просто отвратительно.
— Верно.
— А как вы хотели бы, чтобы он проявлял свои чувства? — спросил врач, глядя на нее с внимательной серьезностью. — Что вы хотели бы получить от него вдобавок ко всему, о чем вспомнили?
Виктория молчала, не зная, что ответить. Это был безумно сложный вопрос.
— Как он должен вести себя, чтобы вы были довольны и считали это поведение любовью?
— Я… — она выдохнула с отчаянием. — Не знаю! Но точно не так. Я чувствую его равнодушие все время, и меня это очень задевает. Накануне Арен говорил со мной, как с малолетним ребенком, а потом еще и добавил: «Я не припомню, чтобы ты хоть что-то делала ради меня». Мне обидно. Я делаю все, что могу, но разве я виновата в том, что ему ничего от меня не нужно?!
— Вы из-за этой фразы переживали? — уточнил Силван, и Виктория кивнула. Было немного стыдно и неловко. — Что ж, давайте ее разберем. Расскажите мне первое, что приходит в голову, из ситуаций, о которых вы можете сказать «я сделала это ради мужа».
Виктория рассказала то, о чем недавно рассуждала — как она вырастила Арену в подарок на день рождения золотую розу, а он приказал убрать ее в оранжерею.
Врач внимательно слушал, и как только она закончила, спросил:
— А ваш муж любит цветы?
— Он к ним равнодушен, — ответила Виктория, вздохнув. — Посмотреть может, но не любит, как я.
— Почему же вы тогда решили подарить ему именно цветок? Если он к ним безразличен.
Она задумалась, вновь не представляя, что ответить.
— Это было единственное, что пришло мне в голову, — выдавила из себя в конце концов. — У Арена все есть, но мне хотелось сделать хоть что-то… Цветы — все, что я могу. Поэтому я и решила… Но что еще я могла сделать?
— Вопрос не в том, что еще вы могли сделать. Я спросил, почему вы решили сделать именно это. Вы ответили — потому что это единственное, что пришло в голову, из того, что вы можете. Где в этом рассуждении ваш муж, ваше величество? Его здесь нет.
— Вы хотите сказать, что я сделала это ради себя? — Она даже немного возмутилась.
— Нет. Представьте обратную ситуацию — ваш муж дарит вам… допустим, больницу. Вы интересуетесь больницами? Нет. Вы любите цветы. Но ваш муж подарил вам больницу, потому что это пришло ему в голову, и потому что он мог ее подарить. Однако он действительно хотел сделать вам приятное, просто не учел в своих рассуждениях ваших интересов.