— Её Сиятельство миледи Элизабет Лемье тоже была с ней, и леди Эрмина.
— Когда?
— Утром, Ваше Величество, — не поднимая головы блеет мадам. — Увезли вместе со всеми вещами.
И хоть знаю, что врать она бы мне не стала, но всё же дожидаюсь, пока вернётся Барт.
— Пусто, — кивает он.
— Не может быть! Этого просто не может быть, — желая убедиться собственными глазами, поднимаюсь я за ним на второй этаж.
И этот перевёрнутый матрас, забытая расчёска со светлыми волосами и платье, то самое разорванное платье, в котором я её первый раз увидел, что Барт достаёт из тумбочки — всё вместе это так похоже на разорённое гнездо. И на то, что этот дом покидали в большой спешке.
— Значит, Феодора, — забираю я у Барта платье, с трудом сдерживаясь, чтобы не вдохнуть запах этой вещи.
Хотя уже запрыгнув на коня и засовывая его за пазуху, именно это и делаю. Оно пахнет её духами. Её любимыми духами. И этот запах заставляет меня так пришпорить коня, что, преодолев всё расстояние до замка в полный галоп, я отправляю коня на едва начавший опускаться мост и впиваюсь шпорами в бока, заставляя прыгнуть.
Пролетаю над пропастью с чёрной водой и спешиваюсь у крыльца, едва дожидавшись, когда весь взмыленный вороной остановится.
— Где она?! — вряд ли этот выкрик я обращаю к кому-то конкретному, хотя первой после служанки на него выскакивает именно Феодора.
— Георг, успокойся, пожалуйста, — кидается она ко мне.
— А спросил: где она? — замираю я в секунде от того, чтобы поднять руку на женщину и оттолкнуть с дороги.
— Она в своей комнате. Георг, выслушай меня! — но это уже звучит мне в спину. — Георг, ты должен нас выслушать! — бежит она за мной. Но, конечно, отстаёт где-то на первом же пролёте.
— Даша! — пробегаю я коридор и рывком открываю дверь в её комнату: — Даша!
— Ваше Величество, — оборачивается девушка, стоящая у окна.
— Конни?! — непонимающе трясу я головой. — Что ты здесь делаешь, Коннигейл?
Глава 24. Георг
— Георг, — хватается за косяк двери запыхавшаяся Феодора. — Мы сейчас всё тебе объясним. Эрмина, скажи ему!
— Георг, — не просто встаёт из-за стола, а словно материализуется в том месте ведьма, которую я до этого и не заметил. — Коннигейл, выйди, — царственно, невозмутимо выпроваживает она девушку. И указывает мне на стул. — Сядь, пожалуйста, Георг.
— Ага, сейчас, — киваю я, разворачиваясь к двери. — Так, Коннигейл, собирай свои вещи и вали отсюда. Ты, — киваю своей тётке, — выметайся следом за ней, и чтобы я тебя здесь в ближайшее время не видел. Где моя тёща? — оглядываюсь я, словно она могла спрятаться за шторой или под кроватью. — Уверен без Элизабет Лемье тут тоже не обошлось.
— Я здесь, Георг, — понурив голову, показывается она в двери ванной. — Туда же. С вещами на выход. А с тобой, — поворачиваюсь я к Эрмине, — разговор у меня будет долгий и неприятный.
— Георг, — попытку мадам Лемье что-то мне пояснить я пресекаю одним взглядом.
— Если ещё раз я услышу сейчас своё имя, вы отправитесь не восвояси, а в карцер, — дожидаюсь я, пока понурив головы они выйдут, и киваю своему бойцу. — Проводить до ворот.
Нарочито медленно закрываю за ними дверь и только тогда поворачиваюсь к ведьме.
— Плевать мне на эту самозванку. Где вторая девушка? Настоящая.
— Вторая? — непонимающе таращится она. — Какая вторая девушка?
— Ясно, а я-то думал диалог выйдет конструктивным, — возвращаюсь я к двери и теперь так же медленно и нарочито её открываю. — Прочь!
— Это и есть настоящая, и та самая девушка, — не двигается она с места.
— Я сказал: прочь! Собирай Машкины вещички, с сегодняшнего дня она будет жить со мной. И, клянусь, я брошу тебя в тюрьму, если ты хоть шаг сделаешь из Бланкаста. И даже если ты не замешана в её исчезновении, хоть волосок упадёт с головы той, которая одна боролась за меня до последнего вздоха, я прикую тебя цепями к позорному столбу на центральной площади и пусть каждый, у кого есть претензии к богам из-за болезней, холодов или по другим причинам — пусть каждый плюнет в тебя, чёртова ты ведьма.
— Георг, но Мариэль…— осекается она на полуслове под моим взглядом.
— Я слишком долго тебя терпел, старая ты, выжившая из ума карга. Пытался относиться с уважением, с пониманием к твоему возрасту, силе, опыту, лишениям. Но вижу, напрасно. Эрмина, прочь!
И когда с большой неохотой, но она всё же выходит, отдаю последний приказ:
— Грифа мне, срочно, хоть из-под земли.
Без сил падаю на стул.
И не знаю сколько так сижу, в каком-то полном отупении, прижимаясь лицом к платью, Её платью, осознавая только одно: Её нет. Нет. Нет. Нет.
Из оцепенения меня выводит Барт. Запыхавшийся, бледный, с испариной на лбу, красными пятнами язвочек на лице, ещё не совсем оправившийся после болезни, он падает напротив меня на стул и кладёт на стол газету, накрывая её ладонью.
— Остыл?
— Что ты узнал? — поднимаю на него только глаза.
— Девушек было две. И обе блондинки. Одна с короткими волосами, Лола. Она исчезла ночью. Никто не видел как, куда и с кем она ушла. Вроде за ней приходила одна из служанок, по имени Вабария. И кто-то слышал, что поехали они к той Вабарии в деревню. Выясняем.
— Ясно, — киваю я. — А вторую девушку по имени Коннигейл де Артен забрала утром Феодора. И они привезли её сюда.
— Ты уверен, что это не она? — хмурится Барт.
— Что сказала тебе Эрмина? — безошибочно догадываюсь я, что он уже со всеми поговорил и эти куры наверняка до сих пор толпятся внизу. Вряд ли кто возьмёт на себя смелость выпроводить их силком под белы рученьки.
— Георг, она, скорее всего, не настоящая Коннигейл де Артен, — убирает он руки с газетной вырезки.
Рисунок сгоревшего замка. История гибели в пожаре семьи де Артен. Портрет девушки. Отвратительного качества, явно написанный третьесортным художником.
— Я это читал. И что?
Вместо ответа он кладёт передо мной ещё одну газету. Там тоже портрет. Качество лучше, но это тоже всего лишь газетная бумага.
— Они мне все на одно лицо, — отмахиваюсь я, но всё же пробегаю глазами по скупым строкам статейки.
Она начинается и заканчивается с одного и того же обращения: «Единственная дочь Императора Объединённой Империи Третьего Континента Теренса де Бри двадцатилетняя Годелин де Бри пропала из летней резиденции (такого числа). Просьба откликнуться всем, кто обладает какой-нибудь информацией».
— Очевидцы видели блондинку, что садилась на торговое судно в сторону Аденантоса. По нелепой случайности судно загорелось и потерпело крушение у южных берегов Первого континента, совсем немного не дойдя до порта назначения. Все пассажиры и члены команды погибли. Тело девушки не нашли, — вслух дочитывает за меня Барт.
— И что?
— Дата гибели судна совпадает с датой ритуала, Георг. Пожар с таким количеством жертв слишком большое зло. Он мог оттянуть на себя силу костра в Мёртвом лесу — вот что боялась сказать тебе Эрмина. Она чувствовала его давление, пыталась ему противостоять, слышала имя Годелин. Поэтому вариант, что душа Дарьи Андреевны была утянута этим потоком и подхваченная магией перемещения оказалась в теле этой Годелин, нельзя сбрасывать со счетов.
— Ты считаешь, что это не Коннигейл, а Годелин?
— Эрмина так считает.
— И что?
— И ничего. Заладил, — вздыхает Барт. — Поговори с ней. С девушкой.
— Я говорил с ней. Два дня назад. Она неглупая, миленькая, бойкая, как бы её ни звали, Коннигейл, Годелин — всё одно. Она знает кое-какие Дашкины иномирные шуточки и всё. Потому показалась мне одной из тех «Даш», что обивают пороги замка… — осекаюсь я, прислушиваясь. Кто-то поёт.
— И? — напоминает о себе Барт.
— И… больше ничего, — встаю я, чтобы открыть дверь. И совершенно забывая про Барта, не веря своим ушам, иду на этот голос.
— А может к чёрту любовь?.. Всё хорошо, ты держись… Раздевайся ложись… — оборачивается Конни на звук открывшейся двери, с какой-то тряпкой, которую она как раз сворачивает, в руках. — Раз пришёл…
— Откуда ты знаешь эту песню?
— Я… — смущённо пожимает она плечами. — Я не знаю. Простите, Ваше Величество, я уже собираюсь, — оглядывается она, словно не зная куда кинуть вещь.
— Стой-ка, — выйдя у меня из-за спины выхватывает у неё из рук тряпку Барт. Встряхивает, разглядывая простенькое платьице. — Откуда оно у тебя?
— Я в нём очнулась. Я рассказывала, — переводит она взгляд на меня. — У двери Белого дома. В нём, а ещё вот в этом, — вытаскивает она из кучи вещей «пуховик».
Я точно знаю как называется этот иномирный тулуп. Феи притаскивали такие по Дашкиному указанию, готовясь к зиме.
— Чёрт побери, — вздыхает Барт.
— Орт побери, — поправляет она, улыбаясь. — Орт, генерал Актеон.
Глядя друг на друга, мы с Бартом застываем каменными изваяниями. И судя по тому как пришиблено, ошарашено выглядит он, я выгляжу не лучше.
— Пойдём-ка выйдем, — первым приходит в себя Барт. И едва мы оказываемся за дверью, продолжает громким взволнованным шёпотом. — Это то самое платье. То самое, что я ей дал. И тот самый пуховик, в котором я ей видел.
— Барт, я сейчас прибью тебя на хрен. Эта ведьма похоже и тебе промыла мозги. Давай просто дождёмся Грифа, — разворачиваюсь я, чтобы уйти. Не знаю куда. Куда-нибудь отсюда подальше.
— Просто дай ей шанс, Георг. Присмотрись. Прислушайся. Не гони, — догоняет он меня и идёт рядом.
— К чему прислушаться? К чему присмотреться? — отмахиваюсь я. — Ты просто не видел ту, вторую девушку. Ты бы понял меня без слов.
— Георг, я понимаю, ты расстроен. Просто та вторая тебе понравилась больше и всё. Но не пыли. Остынь. Не принимай сейчас никаких решений.
— Я уже принял. Пусть эта ведьма убирается к чёрту со своими интригами. Мне и без неё хватает проблем. Уверен, она всё это выдумала только ради того, чтобы меня удачно женить. Всех словно переклинило на этой женитьбе.
— И куда ты? — кричит он мне вслед.
— За Машкой. Хватит. Будет жить здесь. Со мной.
— Тогда я останусь. Поговорю с этой девушкой, не возражаешь?
— Поговори, Барт, поговори, — усмехаюсь я, поворачивая на лестницу. — Но имей в виду, если встанешь на их сторону — будешь первым, кого я не просто посажу под домашний арест, а брошу в тюрьму за государственную измену.
Но, оседлав коня, отправляюсь вовсе не в сторону Мёртвого леса. И не куда глаза глядят. А туда, где однажды я стоял на краю обрыва, готовый прыгнуть, и первый раз за всю жизнь был счастлив.
По-настоящему счастлив. С ней.
Глава 25. Даша
— Боже! Джейн! Ну наконец-то! — увидев Худышку, подскакиваю я с топчана, который к вечеру третьего дня без вестей я уже не просто ненавижу, я мысленно обещаю себе уничтожить его с особой жестокостью, едва мне разрешат покинуть эту комнатку, этот тёмный подвал, это пропахшее безнадёжностью и крысиным помётом место. — Я уже места себе не нахожу от беспокойства. Есть новости?
— Не нашла я никаких писем, — падает на табурет Джейн и выдыхает так сильно, что пламя от слабого фитилька лампы начинает дрожать даже под стеклом. — Как я тебе и говорила, всё на твоей кровати было перевёрнуто, как будто кто-то до меня уже там искал. И под лестницей, где ты сказала, в тайнике тоже нет твоих вещей.
— Чёрт! — пинаю я этот набитый соломой матрас, словно он во всём виноват. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Честное слово, я бы сейчас закурила. Собственно, где-то в свои восемнадцать в прошлой жизни я и начала курить. Вот только не думала, что придётся повторять прежние ошибки, раз жизнь дала мне второй шанс.
— Что это были за письма-то? Важные? — сочувствующе вздыхает Худышка, отмахиваясь от поднятой мной пыли.
— Очень, Джейн. Очень, — с расстройства прислоняюсь я лбом к стене. И для верности, чтобы привести в порядок разбегающиеся мысли, прикладываюсь ещё пару раз. — Ничего, что я зову тебя Джейн? Я слышала, ты тут для всех Джулия.
— Зови как хочешь, — поднимается она и словно читает мои мысли: — Пошли-ка покурим… Лола, — кривясь произносит моё имя и усмехается. — Ничего что я зову тебя Лола?
Мы садимся на крылечке маленького заднего дворика, где среди нескольких грядок с пожухлой, побитой морозом ботвой, зеленеет лишь грядка щавеля.
Я кутаюсь в плед, сгорбившись на ступеньке. А Джейн, накинув на себя нечто вроде старомодного шушуна, что я как-то носила в замке, курит, прислонившись спиной к облупленной штукатурке стены.
— А как бы меня звали у вас, в другом мире?
— Юлька, наверно, — пожимаю я плечами, не видя смысла от неё таиться. Если бы не она, кто знает, что бы сейчас со мной было. — Юлия.
— Юлька? — выпускает она вверх тонкую струйку дыма из пухлых ярко накрашенных губ. — Можешь и Юлька звать. А я тебя как раньше буду — Андреевна, — улыбается она. — Ты же та самая пропажа короля, правда?
— Пропажа ли, — горько усмехаюсь я.
Что-то так я устала за эти дни, что мысли в голове уже самые безрадостные. И неприятное чувство, что не ищет он меня, не нужна я ему, мелкими паразитами расползлось под кожей, заставляя меня постоянно чесаться, тереть руки, ёрзать. Или это просто блохи, которыми наверняка кишит матрас?
— Да не отнекивайся, пропажа, — машет она рукой с зажатой в ней тонкой и вонючей, совсем как у Карло, сигареткой. — Не могу сказать, что я прямо с первого дня поняла. Но что-то было в тебе родное, знакомое. Эта ирония, с которой ты смотришь на жизнь. Очень близкая мне. Только тогда ты казалась мне старше.
— Я и есть старше. Это мне во второе пришествие так повезло, — показываю я кавычки, то ли к «пришествию», то ли к «повезло», а потом набираю воздуха в грудь, чтобы продекламировать: — Под дорогие вина жизни нашей… под действием минут, часов и дней… мы, женщины, становимся не старше… а опытней, опасней и вкусней.
— Умеешь ты красиво сказать, — выпускает она тонкую струйку дыма.
— Это любимое изречение моей подруги. Что-то навеяло.
— Значит, а письма там были от твоего короля? — и когда я киваю в ответ, она раздосадовано качает головой. — Плохо. Очень плохо. Подозреваю, их прибрала к рукам твоя пронырливая соседка. А её под белы рученьки лично Феодора Фогетт увезла во дворец. А ещё, это девчонки мне потом уж сказали: виделась она и с той Мираной, что ночь в замке провела. А Мирана, говорят, познакомила её с Марго. И пока ты обивала пороги в поисках работы, эта выскочка Коннигейл усиленно старалась стать тобой.
— Вот гадина, — пожалуй и всё, что я могу сказать вслух и про себя добавить: «Неужели он ей поверит? Неужели поведётся на эту фальшивку?»
Там, в тех вещах в тайнике ведь осталось всё. Всё, что у меня было: и платье Барта, и маленький плеер-флешка с музыкой, что я накачала «в дорогу», запасные батарейки к нему, наушники. И всякие важные мелочи, которыми я битком набила карманы: любимый карандашик для бровей, духи, гигиеническая помада, колготки, трусы, прокладки, влажные салфетки. Всё.
Только кольцо по счастливой случайности осталось в кармане платья. Но что с того кольца, когда в своих длинных, бесконечно подробных письмах Гошик описал всё. Все свои чувства, все переживания и мысли от самой первой нашей встречи до дня прощания. Словно потому писал, что боялся забыть, пропустить хоть одно моё слово. Словно не просто хотел меня убедить, как я важна ему, а проживал всё это снова. Будто только эти дни по-настоящему и жил. Все они и остались с его лёгкой руки на гербовой королевской бумаге.
«Зачем? Вот зачем я притащила его письма в этот мир? Чёрт! — кутаюсь я поплотнее, чувствуя, как в кармане у меня захрустела бумага. — Если бы письмо!»
— Ты, случайно не видела вот это? — достаю я из кармана зашуршавшую газетку. — Я думала, что одна такая полоумная. Всё бросила, рванула по бездорожью. А тут вон, дочь императора и тоже понесла нелёгкая прочь от родительского дома.
Порой трудно и представить себе сколько интересного можно узнать из клочка пожелтевшей бумаги, когда три дня приходится читать и перечитывать один и тот же листок, что мне случайно принесли от портнихи вместе с платьем.