— Дочь Императора Трэса? — ползут вверх тонко выщипанные брови Джейн. — Это за каким же делом она сбежала от отца? Да чуть не погибла.
— А может, и погибла. Кто его знает, почему её тело не нашли. Вроде и единственная у отца, и души в ней родитель не чаял. А тоже решила приключений на пятую точку поискать, — качаю я головой.
— Подозреваю, тоже какой-нибудь отчаянный смельчак так вскружил ей голову, что она и не оглянулась, — усмехается Джейн. — Все беды из-за мужиков. Некоторые вон с другого мира возвращаются ради них.
— Я тебе на то и намекаю, что не одна я такая дурная, оказывается, — вздыхаю я. — А некоторые замуж по любви выходят, а потом письмами от любимого мужа печку топят, — что-то вспомнилось мне бессмертное. — Уж лучше бы я те письма и правда сожгла. Я же правильно поняла, что он меня не ищет?
Она отрицательно качает головой и в знак милосердия протягивает дымящуюся сигаретку.
— И всех соискательниц разогнали. Говорят: он нашёл, что искал.
— И Гриф больше не приезжал? — затягиваюсь я горькой, терпкой, прямо как моя жизнь, травой, от которой моментально начинает кружиться голова.
— Гриф приезжал. Но поговорил только с Соней.
— С этой сукой Соней? — затягиваюсь я снова.
— Ты аккуратнее с травкой, — забирает она самокрутку. — А то с непривычки так даст по шарам, что до утра не уснёшь. А про Соню зря так думаешь. Это она тебя спасла, не я. Она мне и про Брина сказала. Деньги он свои, конечно, забрал, когда остался ни с чем, но, боюсь, не успокоился. Пока так в Белом доме и ошивается.
— Вот прицепился, зараза, — вздыхаю я, прислоняясь затылком к дверному косяку. — А я с твоих слов поняла, что с Сониного согласия девушек продавали и покупали.
— У Сони выбора особо не было, её не спрашивали. Платили не ей, а церкви. Под патронажем Святой и Непорочной Белый дом всю жизнь существовал. Они и девчонками как товаром распоряжались, и за развод деньги брали немалые, чтобы неугодных по предписанию в бордель, а уже из него подальше от глаз бывшего мужа. Теперь, видишь, старой церкви нет, но былые привычки ещё сильны.
— Как ты-то там оказалась? Неужели тоже бывший муж?
Глава 26. Даша
— Не-е-е, — улыбается Джейн, выкидывая окурок в ржавую банку. — Я свой выбор сделала сама. И, не поверишь, ни разу о нем не пожалела.
— Ушла из пекарни в бордель?
— Да. Тебя это удивляет?
— Я бросила свой мир, чтобы оказаться здесь. Меня уже ничто не удивляет. Но у меня была причина так поступить. А какое оправдание у тебя?
— Посмотри на меня, — разводит она в стороны руки. — Что ты видишь? Если честно?
— Ну, если честно, то я вижу девицу гренадерского роста, очень талантливую, волевую, с железным характером и недюжинным умом.
— И как ты думаешь, сколько желающих связать со мной жизнь обивало пороги отцовской пекарни?
— Подозреваю, немало из тех, кто понимал, что это довольно прибыльный бизнес.
— И кто плохо представлял себе какой это каторжный труд, а видел только богатую наследницу с неплохим приданым, как бы она ни выглядела.
— Вот тут ты не права. Женщина ты интересная.
— Сейчас, когда я точно знаю себе цену, — усмехается она, — может быть. А в свои юные годы, когда меня с детства дразнили Булкой, я так не считала. «Отожралась на папашиных пирогах». «Смотрите, булка булку жрёт», — изображает она в лицах. — Думаешь, тогда я могла назвать себя привлекательной?
— Дети жестоки.
— Взрослые не лучше, — запахивает она телогрейку поплотнее. — И что за будущее меня ждало: выйти замуж за какого-нибудь несчастного, нарожать ему детишек и всю жизнь простоять у прилавка с выпечкой?
— Да, не для того тебя мама такой цветочек растила, чтобы ты себя так не любила.
— И не затем наградили меня боги талантами, чтобы я их ради отцовского теста выплеснула в канаву, — одёргивает она на пышной груди свой зипун, совсем как моя Ленка. — В один прекрасный день я просто встала и ушла. И перестала быть Булкой. Навсегда. Я пою, танцую, шучу, нравлюсь мужчинам. Таким мужчинам, о которых я и мечтать бы не посмела, а тут они в моих покоях, когда я хочу. Меня любят, меня ценят, меня принимают такой, какая я есть, а не по доходам моего отца. И если кто-то скажет, что это не настоящая жизнь, я плюну тому в рожу. Не все созданы для семейной жизни. Не все рождены, чтобы продолжить чужое дело. А выпечка — это не моё. Я даже хлеб не ем. Запах дрожжей с детства не выношу. И пусть век мой будет недолог и успехов я никаких не добьюсь, я живу как хочу. А сдохну, так не велика птица — из дома терпимости девица. Когда сдохну, тогда и сдохну, плевать. Но даже на смертном одре, не пожалею, что выбрала такую жизнь, — убеждает Джейн то ли меня, то ли себя.
Складно, но как-то уж больно отчаянно. Храбро, но так ли она счастлива, как старается показать, сделав этот выбор.
— Надеюсь, что и я о своём выборе не пожалею, — выслушав её исповедь, зябко вздрагиваю я, совсем замёрзнув.
— Пошли, а то простынешь, — поднимается она и протягивает мне руку. — А Твоё Величество за тобой всё же приезжал. За тобой, не за той пустышкой. И хоть вида не подал, но что-то мне подсказывает, что он тебя ищет. Не знаю, ты тут последние новости слышала или нет, — подталкивает она меня, запирая входную дверь. — Он велел границы закрыть.
— Э-э-э... хочет локализовать эпидемию?
— Что-то вроде того, — спускаемся мы снова в ненавистный подвал. — И сам лично каждый день теперь разъезжает по городу поддерживать людей. Даже обещал каждое утро бывать на проповеди и молиться за здоровье заболевших.
— Прямо так и обещал? Каждое утро? — вдруг осеняет меня к чему он закрыл границы. Хотя может, и зря. Может, мне только кажется, что и заявление с намёком, где он будет и когда, он сделал ради меня. В надежде, что до меня донесут. Что я услышу.
— Ага, — уверенно подтверждает Юлька. — Каждое утро. В центральном соборе.
— А мой друг Маркус Брин, говоришь, так в борделе и трётся? — вдруг и его интерес мерещится мне совсем не праздным.
Если эта овца Конни догадалась, Джейн поняла кто я, то мог и Брин легко вкурить что к чему. Парень он неглупый, хоть во время визита короля его и не было, но с Грифом они явно как два петуха не просто так шпорами шаркали.
— Словно и не заметил твоего отсутствия, — продолжает Джейн. — Все так же щедр, обходителен, только все чаще теперь зол. Может, и отстанет. Поймёт, что не его полёта ты птица.
— А Ваби? Как там Ваби?
— В её деревне под предлогом каких-то неотложных дел люди короля уже побывали, хоть с ней Тэфил общаться тоже не стал, а вот Брин себя выдал — её признание пытался купить. Но девчонка кремень. В деревню, — говорит, — я ездила, к родным. Ничего не знаю. Мать у неё правда больна, так она ей деньги возит да навещает. Там придраться не к чему. Мы следы хорошо путали. Но ты же понимаешь, что это ненадолго? Кто-нибудь на его денежки всё равно клюнет. В Белом доме всегда ушки у всех на макушке.
— Понимаю, потому и Тэфил к тебе не подошёл. Ведь всё равно кто-нибудь увидел бы, — кошусь я на ненавистный блохастый топчан. Нет, не согласна я тут больше взаперти сидеть. Моя деятельная натура требует свободы, простора и наверх. — Юль, давай я хоть чем-то помогать Моне буду. Я могу все что угодно. Посуду мыть, печку топить, противни скрести. Дайте мне любую работу. Я нахлебником быть не хочу, да и не могу.
— Так я затем и приехала. Думаешь, чего тут стою? — упирает она руки в бока, поджидая свою младшую сестру, что уже спускается к нам вниз. — Мона, тут Андреевна говорит все бока пролежала.
— Она наговорит, — появляется в дверях девушка. — Весь подвал вымыла. Здесь такого порядка со времён строительства не было.
— Было бы что мыть, — отмахиваюсь я.
Подвал с кладовыми, конечно, огромный. Но открыто всего две комнатки. В одной из которых я спала, а в другой хранили всякую утварь. Вот эту утварь, чтобы не сойти с ума от дум своих пустых и тяжких, я просто перебрала и расставила аккуратно: поломаные лотки для хлеба, старые выварки да изношенные чаны, пахнущие повидлом, которые видно собрались отдать лудильщику, только лето закончилось, а вместе с ним и фрукты-ягоды для варки, вот они и остались стоять. И полы вымыла. Всё.
— Мона, пожалуйста! — я чуть не на колени готова опуститься перед этой приятной девушкой. — Давайте я вам хоть чем-нибудь буду помогать.
— Лола, да я бы с радостью и раньше вам работу дала. Рабочих рук всегда не хватает. Но Джулия строго настрого запретила вам подниматься наверх, выходить в зал.
— Да не нужен мне зал. Поставьте где-нибудь в уголке в кухне. Кто там меня увидит? Сколько я уже здесь? Третьи сутки? Окон нет. Даже звуков с улицы не слышно. Я уже не понимаю: день, ночь.
— Это в прошлом. Я вам уже комнату наверху приготовила, там даже окно есть, — улыбается она. — Можно перебираться.
— Аллилуя! — поднимаю я руки к потолку, а потом хватаю свой мешок. — Мона, если мне на кухню нельзя, неси какую одежду, может, подлатать. Это я тоже могу, — наклоняюсь я к ней заговорщицки. — За это ваша Юлька не будет ругаться? Если я рукодельем займусь?
— Юлька, значит? — смеётся она чистым как колокольчик смехом, косясь на сестру.
Она и вся такая, эта младшая Юлькина сестра. Чистая. Скромная. Аккуратная. Правильная. Стержневая. Несмотря на свою хрупкую внешность, смешливость и очень мягкие женственные черты лица.
И пока мы поднимаемся по лестнице с моим нехитрым скарбом, я думаю о том, что в нашем мире таким «штучным» девушкам как Мона или очень сильно везёт, потому что они привлекают к себе только исключительно разборчивых мужских особей. Как правило, состоявшихся мужчин, понимающих толк не только в женской красоте, но и ценящих характер. Всю жизнь, женившись, они потом носят их на руках и балуют.
Или наоборот, они очень рано выходят замуж за каких-нибудь развязных наглых «плохишей», и тянут на себе безропотно семью, а ещё терпят измены и издёвки этого козла, который прекрасно понимает, что не достоин такой женщины, ищет утешения у тех, кто попроще, и всю жизнь испытывает на себе давление этого незримого превосходства сильной женщины.
«Надеюсь, в этом мире ей повезёт», — выдыхаю я на пороге крошечной светлой комнатки с окном, которой, видимо, и предстоит пока стать моим новым домом.
— Тут до центрального собора десять минут пешком, пять — бегом и полчаса, если на тебе разноска с пирожками, — выглядывает Юлька-Джейн на оживлённую улицу, шум которой слышен даже сквозь закрытое окно. — Я всё детство с этой котомкой на плече провела. Пироги с грибами! Кулебяки с каплунами! Конверты с сыром! Ватрушки с повидлом! — изображает она зычным голосом зазывалу на свой товар.
— Я поняла тебя, Юлька, — киваю я.
— Я тоже, — всё так же мягко улыбается Мона. — Лола у нас новая разносчица.
— Ты только первое время Нила с собой бери, — даёт указания Джейн. И хоть я понятия не имею кто такой Нил, но внимаю. — А то голытьба налетит и деньги отберут, и пироги расхватают. А он хоть молчаливый, но сильный, рослый и все его знают и уважают. С ним тебя не обидят. Для охраны в самый раз.
— Жаль, что мне вернуться нельзя, — растрогавшись, обнимаю я её на прощание.
— Нашла о чём горевать, дурища, — похлопывает она меня по спине. — Давай, не дай нашего короля в обиду этой выскочке. Ты же богами ему посланная, и нам заодно, а не просто какая-то проходимка. Не на погибель, а во спасение этой стране дарованная, а может, и всему миру. Так что мы на тебя надеемся. И мне, глядишь тоже за это где-нибудь зачтётся, — подмигивает она уже выходя.
Глава 27. Георг
Трудно чувствовать себя уверенным в своей правоте, когда единственный человек, что тебя поддерживает — маленькая девочка, которой, ещё и пяти лет нет.
Когда весь мир словно озлобился, ощетинился и злобно рычит, не пуская туда, куда рвутся и душа, и сердце. Когда лучшие друзья вдруг стали врагами. Когда я вдруг стал один против всех. И против друзей. И против врагов.
Когда просто остался один.
Но, как сказала бы Дашка: жизнь — дерьмо, но я с лопатой.
И я не сдаюсь и не собираюсь.
— То есть куда делись шарфы, которые ты видел на её шее, она не помнит, — засунув руки в карманы, расхаживаю я по кабинету. И уже даже не пытаюсь убедить в чём-то этих трёх остолопов: Барта, Грифа и Шако, просто взываю к их разуму. — И что произошло во время ритуала — тоже. Даже фея ни одного по имени не назвала. Шарахнулась от Карла как от чумы, вернее, от предложенной им папироски. Но зато о том, как я звал её Заноза — помнит. Как она избила меня тапочком — знает. И что там ещё? — оглядываюсь я на Барта. — Как она убедила тебя ухаживать за Марго, кажется, тоже её осенило.
— Это называется ретроградная амнезия, — протирая очки, явно исключительно для того, чтобы не смотреть мне в глаза, отвечает за Барта Шако. — События предшествующие травмирующему — забываются. А травмирующим было для неё перемещение. Поэтому ни прошлая жизнь, ни последний разговор с Бартом — ничто в памяти не осталось. Только отрывки воспоминаний.
— Угу, — киваю я. — А ты что скажешь, Гриф? Ты, который разговаривал с ними обеими. Единственный, кто из присутствующих её видел. Лолу. Была она похожа на девушку с амнезией, которую ей все так легко приписывают?
— Мне трудно судить, Георг, — он даже свою вечную ухмылочку с лица стёр, хотя сидит, как и прежде, на столе, а не как все нормальные люди на стульях. — Я никогда её не видел, настоящую Дашу. Только на фотографии и только как Катарину.
— И где эта фотография? Барт?
— Она забрала её с собой, — пожимает он широкими плечами, развалившись на стуле как настоящий медведь. — И мне очень жаль, что я болел и ту другую девушку не видел. Сейчас мне тоже не с чем сравнить, Георг.
— Это похоже на разговор слепого с глухими, — совершенно обессилев от бессмысленности происходящего, поворачиваюсь я к ним спиной и подхожу к окну.
Как быстро стало темнеть.
Как некстати зарядил этот дождь.
Дороги расклякли. Дрова, сено, припасы — всё, что некуда или не успели убрать, мокнет. Люди болеют и с каждым днём ненавидят меня всё больше.
И уже не наступление зимы, а неизбежность войны давит неподъёмным грузом. Никогда со времён Проклятого Алказара мы не были так близки к краю.
Ещё эта ортова реформация церкви. Эта огова борьба за независимость и права магического сообщества.
«Сообщества! Две знахарки-предсказательницы, одна ведьма и семьдесят восемь фей — то ещё магическое войско», — горько усмехаюсь я.
У фей при первом же морозе обмёрзнут крылья. Они оказались совершенно не приспособлены к зиме.
Аката думает только о Зеноне. Даже пока они с Шако колдуют над его снадобьями, мечтательно вздыхает. И не увидела ничего и близко магического в этой Конни, хотя и этому тоже нашли объяснение, что и её душа, и тело теперь якобы с одного мира.
Её предприимчивая бабка, Старая Аката, набивает карманы, продавая любовные эликсиры и защитные амулеты и не смогла ответить ни на один мой вопрос внятно. Только как всегда напустила туману: «Годелин будет третьей, но не лишней. Свадьба принесёт мир».
Как я ненавижу это всё!
А про Эрмину, слетевшую с катушек от этого предсказания, и вообще молчу.
Ей кажется, что я схожу с ума, но, по-моему, она ополоумела больше. И чем меньше она знает, чем тише сидит там в своём Мёртвом лесу, тем мне спокойнее. Всё, что она смогла, она уже сделала: посеяла такие сомнения и раздор в моём ближайшем окружении, что я перестал её понимать. Перестал доверять. И первый раз за всё время сомневаюсь на чьей она стороне. Похоже, как всегда, на своей собственной.
— Георг, если эта Лола — твоя Даша, то зачем тогда она сбежала? — снова подаёт голос Гриф.
— Сбежала?! — выдыхаю я как огнедышащий дракон и стискиваю кулаки. Сколько раз я уже слышал эти обвинения, что уже устал возражать. — А если ей пришлось? Если ради неё там тёрся этот Брин? Или это у меня теперь паранойя?
— Только она исчезла, но этот Брин никуда не делся. Так и ошивается в нашем Белом доме.
— Тэфил, если мы её не ищем, убеждая весь мир, что нам нет никакого дела до какой-то девчонки из борделя, — оглядываюсь я на Грифа. — Что она никто, а вот та самозванка, которую вы мне подсовываете и есть нужная девушка, то с чего Брину не вести себя так же? И если эта Конни на самом деле Годелин, может, он не из-за Лолы, а из-за неё там тёрся? Ему дочка Теренса де Бри, Императора Трэса, ортова Третьего Континента, пригодилась бы куда больше в борьбе за трон, чем какая-то иномирянка.